Валерий Лашманов : Откройте ваши уши

- Наша мама была из городских, и бабы над ней постоянно надсмехались. Она хоть и работала в колхозе, но всё как-то делала не так, не с руки. Она и уговорила нашего отца переехать в Балахну к её матери в дом. Вот мы и переехали. Мама устроилась работать уборщицей и сторожихой. На работе как-то простудилась, заболела кропулёзным воспалением лёгких и через год после переезда умерла. Ещё через год умерла бабушка. А дом был подписан бабушкой на мамину младшую сестру, которая жила с семьёй на Дальнем Востоке. Папа купил в Правдинске сруб для нашего собственного дома. Но не успел его перевезти, как началась война, и его призвали на фронт. Остались мы вчетвером. Четыре девочки мал мала меньше. Я – самая старшая. Мне было одиннадцать лет. Хлеб нам выдавали по детским карточкам. Мы его сразу съедали, а потом голодали. Наступила зима. Лес-то был рядом. Возьму, бывало, с собой сестрёнку, и с санками идём в лес. Наберу веточек, шишек. Привезём домой, печку истоплю. Кто-то из соседей бросил нам на печь пуховую перину, и мы забирались в эту перину. Перина сохраняет тепло долго, и мы всё время лежали на печи в перине. Я пошла по миру. Не в своём посёлке, а в соседнюю деревню. Брожу , прошу милостыню. А я-то уж большенькая. Меня спрашивают: чья ты, девочка? А милостыню не подают. Взяла я с собой Тоню. А она маленькая, кривоногая. Ей, бывало, подают. Она, например, по одному порядку идёт, я по другому. Она наберёт кусочков, а я – пустая. Она и по моему порядку пройдёт, ей и там подадут. И вот я написала письмо отцу на фронт. Писала, как нам голодно живётся. Папа получил письмо-то и прямо с этим письмом к командиру: - Так твою раз так, ты же обещал отправить письмо в администрацию, чтоб дочек устроили в детдом, а гляди, чего она пишет. Я тут кровь проливаю, а мои дети голодают. Отпускай меня домой, я всё устрою и приеду назад. - Командир говорит: - А кто воевать будет? Я, - говорит, - пошлю сообщение по рации.
Раз глядим в окно, а прямо к нашему дому подъезжает грузовая машина. Какие-то мужики начали сваливать дрова, потом стали пилить, колоть. Затопили у нас печку. Нашли нашу тётку, она пришла к нам домой. Ей говорят: вот мы троих-то забираем в детский дом, а младшая-то дочь слишком мала. Возьми де её к себе. Вот им денежное довольствие положено восемьсот рублей в месяц на всех. А ты на одну её будешь восемьсот получать. А тётка-то и говорит, а что я на восемьсот рублей куплю? Одну буханку хлеба. А потом её чем кормить? Короче отказалась. Нас отправили в детдом, а Машу в Чкаловск в дом ребёнка.
Потом прошёл год или больше. Детдомовский врач меня как-то призывает к себе в кабинет и говорит мне: - Вот сейчас я дверь открою в соседнюю комнату, а ты послушай, может узнаешь кого по голосу. – А там плачет кто-то. Слышу, Машин голос-то. Я его признала. Говорю: - Маша плачет-то. Её и приводят. Вся в коросте, под мышками болячки, лицо – сплошь болячка. И не узнать бы по лицу-то никогда. Осталась она с нами в детском доме.
Когда война кончилась, отец к нам приехал. Устроился здесь, в Правдинске, на работу. И вот приходит, вызывает меня и говорит: - Я получил комнату и хочу тебя с собой забрать. А потом обживёмся и остальных дочек заберём. Иди к директору, забирай документы.
- А что со срубом, который отец купил до войны?
- Сруб во время войны местные жители пустили на дрова.