Игорь Домнин : Еще одна ночь

– Губы не нужно, – тихо сказала она, отворачиваясь. – Сначала поцелуй шейку. Потом грудь. Поиграй с сосочками, просто потрись о них губами. Потом можешь захватить и пососать. Только умоляю нежно, нежно.
– Любишь нежность? Ну что ж! И откуда в тебе её столько? Кто посвятил в тебя этот культ нежности? – улыбнувшись, спросил он.
– Ива.
– Кто? Еще одна росистая ива из другого мира!
– Нет, другая, я - Ивана, а она Иветта! Вышла замуж и уехала в штаты.
– Наверное, интересная девушка?
– Очень! Мы учились вместе в художественно-промышленном. Она иногда оставалась у меня на ночь.

И он, прильнув к ней, почувствовав, как приятно пахло сладкими духами от теплой шеи, от груди Ивы, – и вместе с этим запахом какое-то неудобство, все- же исходило из потемок чужой, заставленной мебелью квартиры. И Александру чудилось, что он слышал чье-то дыхание за стеной. Неприятные шорохи, словно их подслушивали, ему было неуютно в этой комнате. Свет от уличного фонаря дрожал маленьким зеркальным пятном на потолке, и он не видел ее лица, ее глаз, ее губ. Она лежала, молча повернув голову к стене, иногда прерывисто вздыхая, а он будто исполняя её волю, принимая её молчание за согласие, а волнующий вздох как одобрение своего действа, целовал ее шею, спускаясь губами всё ниже и ниже, но вдруг остановившись, тихо спросил:

– Почему ты прячешь губы?
– Не хочу. Мне так нежно.
– Что?
– Щекотно, понимаешь. А сейчас я хочу тебя почувствовать…
– Ты так любишь?
– Мне хорошо! Продолжай!
– Я хочу тебя обнять и лечь на тебя.
– Зачем?
– О чем ты спрашиваешь?
– Не надо так.
– Почему?
– Я так не хочу.
– А как ты хочешь?
– Я не могу тебе ответить. Я просто тебя хочу… всего тебя.
– Как?
– Ты делай то, что ты хочешь. Может быть, ты любишь, чтобы женщина ложилась на тебя? Или еще как нибудь…
– Как нибудь?
– Давай так, чтобы я тоже могла тебя… ласкать.
– Конечно!
– Поверь, это будет интереснее и тебе, и мне.
– Ну, хорошо. Что я должен делать?
– Я тебе помогу. Я лягу на тебя. Только ты не шевелись. Я буду все делать сама. Только прошу, не трогай губы. Я сама буду целовать тебя.

И то, что она сама теперь делала с ним своими руками, и губами, и грудью, и всем своим отдающим свежей прохладой телом, было нежно, осторожно, ласково, похоже на невинную игру, в то же время не было игрой, а было неторопливым, с рассчитанными остановками разжиганием костра. И он, покоряясь её нежной воле, чувствовал, что плывет, весь охваченный то неугасимо жарким ознобом, то опадающим огоньком пламени, плывет в нескончаемых волнах сладкого беспамятства.

И то, как они несли и покачивали его в ослепительном звездном свечении над головой, которое никак не могло взорваться и рассыпаться, и утонуть во тьме этой гибельной бездны сладострастного наслаждения, было так не похоже на то, что случалось с ним раньше. И её шепот, овевал его прохладным дуновением: «Не спеши, не спеши, мы вместе, только вместе…» – и в последнюю секунду она вдруг чувственно прикоснулась влажными губами к краю его губ и несколько раз вздрогнула на нем, выдохнув со стоном: «Ты тоже, тоже…»

Потом, когда они лежали, в тягостном бездействии, не касаясь друг друга, и он молчал, потрясенный этим её опытом, этой её необыкновенной чувственностью, что было так неожиданно для него, что так не совпадало с её обликом, когда только заметил её на пустынном берегу колдующей у мольберта, все это не совпадало с её манерой двигаться, говорить, смеяться.

И он решился подойти и заговорить с ней. Ведь даже в её имени было нечто необычное, необыкновенное, влекущее какой-то манящей тайной заключенной и во всём её образе. И это, несомненно, не могло не привлечь его внимания высокой фигурой, жгучей бархатной чернотой глаз, ресниц, похожих на завесы, льющейся плавностью речи. И то, как потом она сидела на берегу, безмятежно глядя вдаль, туда где необычно спокойное вечернее море сливалось одной сплошной тонкой линией горизонта с небом, и уже сложно было сказать, что на самом деле есть продолжением каждой из стихий море неба или небо моря.

– Лучше садитесь рядом и давайте смотреть на море, мне кажется оно сегодня по особому прекрасно,- ответила она на его предложение покинуть пустынный берег и совершить вояж по городу.
– Обычное, всё как всегда, море как море - сказал он, но всё- же послушно присел рядом.
– Ну не скажите, – возразила она,- сегодня оно по особому прекрасно и не спорте со мной, -шутливо произнесла она, – я часто прихожу сюда именно вечером. Пишу. А сегодня всё по-другому, Ведь на море можно смотреть бесконечно долго, вы не находите?
– Наверное, – произнёс он.

Ночью они бродили по извилистым улочкам, любуясь яркостью звездного неба.
-Вы любите смотреть на звездное небо?- спросила она, -и тихо добавила,-звезды и на завтра обещают невообразимо жаркий день.
Он быстро отыскал в темноте ее губы, сначала неловко дотронулся до них своими, потом уже став более решительным целовал страстно и жадно, и она послушно дала их, но в какой-то момент времени, будто одумавшись решительно отняла. Он не настаивал.

-Ты где остановился вдруг спросила она, и заметив его удивление добавила, на брудершафт потом выпьем!
Он назвал гостиницу на другом конце города.
-Тогда ко мне ближе, проводишь?
-Конечно, -радостно отозвался он, придерживая рукой весивший на плече мольберт.
-Ладно, ладно, пошли, что уж там, классика жанра как говорится.

Она раздевалась быстро, и, сдергивая платье через голову, подняв руки, расправила волосы, глядя на него с бесстыдно виноватой улыбкой, а он, с трудом подавляя неловкость, смотрел на нее, тоже улыбаясь, ослепленный тонкими изгибами ее сильного тела, едва сказал с затуманенной головой:

– Ну, иди же ко мне.

И тут же она подошла к нему, близко наклоняясь, обдавая сладковато пряным запахом. Справа налево провела прохладными грудями по его груди, отчего соски ее трогательно напряглись; он, замирая, почувствовал это, потом она осторожно легла, смеясь глазами ему в глаза.

Он был приятно удивлён отсутствием в ней постельного кокетства, надуманного жеманства, что так влекло и завораживало его, как и вся её естественность и простота в общении вызывали необыкновенно острый трепет души и такое же острое чувство предвкушения предстоящим наслаждением, прочно поселившиеся теперь в нем, обещавшее незабвенное блаженство впереди не подвело его.

И даже теперь, когда они лежали в изнеможении он пребывал в том беспечном состоянии какой-то веселой опустошенности, счастливой радостной легкости, наслаждаясь этим её обжигающим влажным шепотом:

– Тебе было нежно со мной?
– Да.
– Скажи, а с кем-нибудь из твоих прежних женщин было так?
– Так, как сейчас, – нет.
– Ты, наверное, был груб с ними?
– Груб? С чего ты взяла?
– Ну, как это сказать, ты не наслаждался нежностью. Ты, конечно, торопился, не соизмерял напор. И, наверное, было что-то между вами, первично-дикое, так напоминающие совокупление самца и самки.
– Насчет этого – не помню.
– Можно представить: такой здоровый и ничего собой Дионис, и какая-нибудь тоненькая, как лоза, вакханка.
– Дионис? Вакханка? Романтично. Обычные женщины, я ведь встречался с самыми обычными женщинами. Я не встречался ни с герцогинями, ни с вакханками, ни с актрисами.

– А хоть раз было, как со мной?
– Нет.
– И сколько раз ты мог любить женщину за ночь?
– Я быстро чувствовал разочарование, уставал и покидал её!
– Во мне ты не разочаруешься. И не покинешь! Должна первой разочароваться я.
– Посмотрим!
– Я не люблю животную любовь, которая наводит скуку. Честно я слишком устала от вынужденного одиночества вдвоем. Мне отвратительно грубое плотское наслаждение. Если хочешь, я могу быть с тобой нежной целую ночь. Хочешь?
– Конечно!
Ему вдруг подумалось, что она почему-то боится какого-то проявления грубости с его стороны (неужели он производил такое впечатление)? И нежно касаясь ладони, Ивы, он проговорил с нетвердостью в голосе:

– Скажи, разве ты можешь поверить, что я способен на грубость?
– Мне так казалось… – сказала она.
– Почему?
– В тебе еще много чего то такого, что я не пойму. Я не знаю, что будет дальше ты для меня некая загадка вещь в себе.

Он открыл глаза, неподвижно и долго глядел на нее, она же наклонилась к нему, и черный блеск ее улыбающихся глаз коснулся его зрачков, и он утонул, поплыл в глубине, а губы ее были так осторожны скользкой ласковостью, так нежно отдавались ему, что он внезапно со страхом подумал, что это тоже случайность, как и вся эта ночь, казалось, будто нечаянно настигшая его, что он готов покориться этой женщине во всем, потому что она тоже загадка для него, которую он вряд ли разгадает, и он проговорил пересохшим голосом:

–А стоит ли разгадывать меня? Все просто.
– Нет, милый, – сказала она на одном дыхании. – Ты не такой уж простой. Пока ты – закрытая книга. Ты даже когда целуешь меня, то думаешь о чем то или о ком-то.
– Просто у тебя удивительные губы. Иногда даже не верится что это реальность и произошло это со мной. Кажется, что и губы, и вся ты – какой-то мираж. Увиделось и исчезло.
– Случайность?
– Случайность. – Он взял ее длинную кисть, медленно провел ею по губам, – ведь я мог и не подойти к милой художнице на пустынном берегу одиноко колдующей у мольберта. – Он поцеловал ее руку и положил ее себе на лоб. – просто подошел и сел рядом у ног Ивы росистой.
– Нет, Саша, – сказала она, разглаживая пальцем его лоб – А ты никогда не задумывался, что, всё уже давно решено, и где-то там уже написана книга нашей жизни и читать её можно лишь по главам, а всю и сразу-нет? И изменить и переписать даже отдельные главы увы не возможно.
– Где там? – Он проследил за взмахом ее ресниц, направленных вверх глаза ее заискрились озорным задором, желая свести разговор в шутку. - Ты веришь? – спросил он серьезно – Случайность уже произошла.

– Я хочу, как тогда. И буду обнимать тебя тихонько тихонько. Не будем гасить свет. Мне хочется смотреть на тебя. Дивно: когда все идет к концу, ты закрываешь глаза и стискиваешь зубы. Тогда я очень люблю тебя и тоже стискиваю зубы. А ты их целуешь. Это нежно, когда вместе.
– Ты так хочешь?
– Да. А ты как?
– Мне хорошо, когда я близко вижу твои глаза.
– Нет, теперь я хочу перехватить инициативу!
– Вот как…
– Да…да, именно мне совершенно не нравиться слово «отдаваться». Это из дешевых романов. Тошнит от этих фраз: «Она вскрикнула „ах!“ – и отдалась ему». Невыносимо смешно! Ты главное не торопись. Мы будем брать друг друга медленно медленно, нежно нежно. И я тебе не дам отдыхать. Пока мы не обессилим, и не уснем от усталости.
– Именно обессилевшие, а не уставшие!
– Конечно ведь от любви нельзя устать.
– Мне просто не страшно быть с тобой, милый. Можно, я поцелую тебя первой?
– Конечно…

И то, что он почувствовал, было не совсем поцелуем, а было каким то особым знаком, когда ее колени слегка сдвигались, тело становилось прохладным, начинало содрогаться, и ему казалось что это состояние какой-то счастливой опустошенности, исполненного нежности блаженства вечно, даже когда оба они лежали обессиленные, в изнеможении последнего телесного движения, а она еще слабо вздрагивала, касаясь зубами его зубов, сквозь которые он слышал её прерывистый, обжигающий шепот:

– Давай полежим, подумаем, сколько лет я буду любить тебя, – выговорила она,- летом в этих случаях помогает кукушка.
–Ты веришь, что это возможно?
–Что именно лежать на солнечной поляне и слушать кукушку?
–Нет, любить меня, разве она есть, любовь?
–Конечно, есть, а как же?
-Кто знает, что такое любовь?
-Любовь это, прежде всего нежность!
- И только?
-Нет, конечно, еще радость и восторг!
-Знаешь, мне иногда кажется, что это нечто придуманное, порождение ума что-ли!
-Не ума только не ума, скорей сердца…
-Порождение ума, привязанность, кажется, что и нет никакой любви, а есть просто сумма плотских наслаждений, а любовь, лишь оправдывающая сила, влечение, которое никогда не иссякнет и не пройдет!
-Привязанность это определенно не любовь,- произнесла она,- ты судишь обо всем со страшным скептицизмом.
-Любовь это радость,- сказала она.
-Любовь это ревность тут же парировал он. Впечатления от плотских наслаждений.
-Отнюдь…Ревность это страх. Любовь и страх это не совместимо.

И его подмывало говорить ей пустое, вести эти надуманные в своей бессмысленности дискуссии, ни о чем, даже это было интересно ему, когда не нужно было задумываться о смысле сказанного, спорить с ней, убеждать, играть, поддавшись этому её вызову, спору о пустом и вечном.
И она, поняв это, почувствовав его несерьезность, игру, улыбнулась:

-В споре рождается истина?
-Хорошо,- согласился он,- любовь это бесспорно сложное понятие, включающее в себя целый спектр понятий, их набор. Здесь все: и радость встреч и трепет ожидания, и наслаждение близостью и страх потери опять же того предмета любви ради которого и это сильное, ни с чем несравнимое страдание. Это страсть, боль потери, разрыва. Любовь это оправдание близости, вуаль которую опускают, чтобы скрыть инстинкты, заполнить их смыслом.
-Опять физиология, чистой воды физиология.
-Конечно физиология. Ты права, но твоя любовь что это? Пустая абстракция, лишенная конкретного смысла. Наверное, она есть, ведь занимаются же ею люди!
-Я не люблю слово «заниматься», мне больше нравиться слово «выражать».

А действительно, и что есть любовь,- думал он,- неужели лишь трепетная дрожь ожидания первого проникновения или тот конечный самый сильный мышечный спазм? Как награда за все муки, переживания, трепет первого поцелуя и первые разочарования.

Да, всё связано лишь с той конечной целью, эти ухаживания, эти радостные прелести конфетно-букетного периода, желание нравится, эта острота ума всё направлено лишь для достижения наивысшего пика, конечной цели, этих неимоверно сладких судорог от пронзительно острого спазма!

И эта вечно неутоленная жажда, это желание, продлить блаженный миг опустошения, мгновение этой счастливой отрешенности от всего мира, когда весь этот мир, кажется, заключен лишь в ней, этой извечной медово-сладкой ловушке, этот сыр в беспечной мышеловке вечной нежности, ведь именно здесь сосредоточен и тот вечный незыблемый закон жизни.

И погружаясь в эти мысли ему, как никогда было приятно ощущать это состояние опустошенности, звенящего головокружения, во всем теле, радостного желания закрыть глаза, ощущать вновь эти ее прикосновения, слышать обжигающе горячий шепот её губ, а когда в споре у Ивы уже не находилось аргументов, то она закрывала ему рот страстным поцелуем. И тогда он чувствовал вместе с нежностью к ней какую-то сказочную недействительность того, что происходит.

Что это было? Не сон ли, не видение, не мираж? Определенно нет, ему не казалось, все было реально, все ощутимо и все предметно проступало в комнате и лицо Ивы, ее губы, ее шея были так близко от него, ее влажное тело приникло к его телу с такой нежной отрешенностью, что он не мог разжать руки и отпустить ее, чтобы лечь рядом, отдохнуть немного от того, что она тихими ласками вновь разжигала в нем.

Рассвет просачивался сквозь розово светлеющие шторы, и во всем, что происходило с ними, было нечто обманчивое, ложное, сказочное, что непременно должно было прекратиться, пройти, как и его появление здесь, в чужой квартире. И он явственно ощутил это, как и чувствовал своевременность своего исчезновения, ухода, неминуемость возвращения к обременительной, реальности, мучительной, так опостылевшей ему обыденности. И за всем этим стояла какая-то роковая неизбежность чья-то неоспоримая высшая воля, что будто усилием силы вырвала его из трепетных в своей нежности объятий Ивы, заставив стремительно гнаться в предрассветных сумерках по узким извилистым улочкам южного города.

И он шел, чувствуя это состояние какой-то счастливой отрешенности, звенящего головокружения, веселой невесомости во всем теле, радостного желания закрыть глаза и вспоминать ее прикосновения, ее шепот, касания ее губами края его рта, ведь лишь теряясь, прошлое обретает ощущение неповторимости, остроты пережитого, а соединение этого утраченного и настоящего рождает какую-то особую уверенность, обещающую бесконечную радость впереди.