Александр Пав : Озвучка

#озвучка
1
Стою посреди маленькой комнатки с мягкими стенами. Можно подумать я и вправду псих. Наконец пойман, и вот я в палате лечебницы для буйно-помешанных. Но это не так; Стальной микрофон напротив моего лица и наушник, крепящийся только на одно ухо, отчего то отдаётся пульсирующей болью, напоминают, что всё ещё идёт своим чередом.
Словно откусив добрый кусок от лимона, я морщусь всем лицом, напрягаю мышцы живота и шеи, почти прижимая подбородок к груди, после чего как бы нависаю над микрофоном и протяжно тихо смеюсь
(хоть меня и распирает от предвкушения, я не должен привлечь к себе внимание).
Роджер Кигали облачён в костюм работника отеля, потому что по сюжету герой в маске по стечению обстоятельств пережидает ночь в пентхаусе отеля на последнем этаже, а Роджер собирается его похитить. Чтобы предать мучительной смерти конечно же.
Роджер вместо маски использует грим, без которого его никто не узнаёт. Вот и сейчас он едет в лифте вместе с ни о чём не подозревающей молодой парой, увлечённых друг другом – на вид с преуспевающим бизнесменом в сопровождении дешёвой проститутки. Интересно, Роджеру хочется их убить? Или расправа над своим величайшим врагом заполняет всё его сознание, отставляя жажду крови на второй план? Скорей всего второе. Ненависть к Бёрду у него в подкорке.
Приспускаю свои очки на нос и массирую закрытые глаза большим и указательным пальцами – глаза устали, но осталось завершить всего один лист монолога. Монологи мне даются проще, потому что не приходится отвлекаться на других актёров – ведь каждый, в попытке вжиться в роль, озвучивает своего мультипликационного героя по-своему. Их кривляния рассредоточивают.
Прокашливаюсь и ещё раз пробегаю взглядом текст на уже подмятой под конец рабочего дня бумаге.
Двери лифта разъезжаются. Со спины показывают Роджера, идущего по тёмному коридору. Неопытный зритель сочтёт его походку комичной, но это далеко от истины – комичности в нём не больше чем было чувства вкуса у Эми Уайнхаус.
– Дорогой, я уже совсем близко, – шиплю в микрофон, глядя на экран, где показывают крупным планом воспалённое из-за злоупотребления косметикой лицо Роджера, растянутое в улыбке.
– Раз, два, три, четыре, пять, бельё в пентхаусе поменять, – хрипло мурлычем мы. – Шесть, семь, восемь, девять, десять, залить всё кровью, мышь повесить.
Роджер, насвистывая «Jingle Bells», вставляет ключ-карту в замок двери пентхауса, после чего тот меняет подсветку с красного на зелёный, приоткрывает дверь и просовывает внутрь голову. Осмотревшись, он кивает, словно убедился в том, что и так уже знал, и, крадучись, проникает внутрь, где освещение исходит лишь от минибара в дальней стороне зала.
– Повеселимся, – говорю я.
Роджер достаёт из внутреннего кармана пиджака маску-респиратор и небрежным движением надевает её на лицо, так как через вентиляционные люки в номер поступал усыпляющий газ. Дело рук Роджера и его знакомых фармацевтов. Он проходит в спальню, где на кровати поверх покрывала лежит в отключке Харвил Стерм. На нём чёрные брюки и туфли, белая рубашка пропиталась кровью с левой стороны живота, у кровати на полу валяется скомканный пиджак, на который Роджер наступает своими неестественно большого размера ботинками.
(Едва могу сдержаться; Спустя столько времени и приложенных усилий, что мне уже казалось, я не достигну цели, он всё-таки в моих руках):
– Спящая красавица, я пришёл забрать тебя в мир моих грёз, – мечтательно произносит Роджер, нависая над Харвилом, после чего смеётся.
Этот смех особый – так смеялся бы беглый заключённый, преследуемый полицейскими на открытом поле, где негде спрятаться, и которые бы его обязательно настигли, если бы тех всех разом не убило ударом молнии.
Последний кадр – крупным планом полные ядовитого коварства глаза Роджера с розовыми линзами.
Судя по тому, что экран погас – на сегодня всё. Снимаю очки и убираю в нагрудный карман рубашки, звучно вздыхаю. Из динамика, раздаётся голос Михаила Кродова, вечного двигателя нашего проекта:
– Как всегда ты на высоте, Макс.
– Рад стараться, Мишань, – говорю уже своим голосом, который в первые мгновения кажется мне чужим. – Переозвучивать ничего не придётся? – снимаю с головы наушник и вешаю на штатив микрофона.
Круговыми движениями ладони разминаю ноющее ухо.
– Не переживай на этот счёт.
Показываю большой палец свободной руки в камеру под потолком, направленную в мою сторону.
Дверь позади меня отворяется, в комнату входит Миша, приветствую его улыбкой. Ощущение такое, что я провёл в этой комнате часов шесть. Как и подобает человеку с затворнической профессией, выглядит он нарочито-неряшливо: рыжие волосы в творческом беспорядке, на лице густая растительность, мятая рубашка виднеется из-под кардигана на размер больше. Хоть Мише всего 25 лет, выглядит он значительно старше из-за синяков вокруг глаз и бороды, появившихся ещё в начале нашей совместной работы над мультипликационным сериалом и перманентно сохраняющихся по сей день. Благодаря этим атрибутам трудоголика, как в шутку говорит сам Миша, я выгляжу моложе его, хоть мне и 27.
– Осталось озвучить пару серий и в реальный мир, – произношу я.
– В реальном мире начался дождь, – говорит Миша. – Надеюсь, ты взял с собой зонт.
– Как мило с твоей стороны, – достаю из своей сумки термос с травяным чаем. – Лучшее лекарство для глотки после изнурительной работы, – скручиваю крышку и делаю большой глоток. Прокашливаюсь.
– На форуме проституток прочитал? – подтрунивает он.
– Между прочим, там много полезного пишут, – от напряжения мой голос хрипит, пью ещё.
– Не сомневаюсь, – смеётся он.
Предлагаю ему чай, он отрицательно мотает головой, закрываю термос и убираю обратно в сумку и вешаю её на плечо. Выйдя из комнаты озвучивания, мы попадаем в аппаратную, рабочее место Миши. Ещё более тесное квадратное помещение, большую часть которого занимает пультовая установка с регуляторами звука и прочими примочками, в которых я так и не разобрался почти за четыре года, занимаясь озвучиванием моего персонажа. Помимо установки присутствует пара компьютеров с мониторами, на одном из которых сейчас демонстрируется место перед микрофоном, где я кривлялся пару часов подряд.
– Смотрю, тебя одного оставили? – спрашиваю я.
– Да, на перерыв разъехались по домам. Пока один потружусь, а во второй половине дня продолжим.
– Ну, удачи вам с этим.
– Если захочешь, приходи, поучаствуешь в нашем креативе.
– Не, Мишань, с меня на сегодня хватит креатива, – складываю ладони в форме буквы Т, обозначая перерыв.
После недолгой паузы Миша сообщает:
– Всё говорит о том, что будет и пятый сезон.
– Кто бы сомневался, – бесцветно произношу я, снимая с вешалки свою джинсовую куртку с шерстяной подкладкой.
Мы ещё посмотрим, – проговариваю про себя хрипловатым голосом Роджера; Его голос прозвучал в голове так явственно, что мне отчётливо представляется, как он потирает свои руки в рваных кожаных перчатках сквозь дыры которых просматривается воспалённая кожа.
– Почему ты так улыбаешься? – с ухмылкой уставился на меня Миша.
Пауза.
– Новость ведь хорошая, – нашёлся я.
– Да, точно, – говорит под нос, закрывая свой Макбук.
Он, кажется, нервничает. Неужели он что-то заподозрил? Но как? Меня не на чем ловить. Пока что. Миша берёт с пультовой установки большой стакан кофе и долго пьёт, не сводя с меня глаз, чем приводит меня в крайне неуютное состояние, затем скомкивает его и бросает в пластиковое ведро у двери с плакатом нашего культового мультипликационного сериала «Скрытый город».
Ответ лежит на поверхности. Люди замечают, когда ты не такой как они. Они это чувствуют, как бы хорошо ты не маскировался. Вопрос времени, когда твои скелеты всплывут на поверхность.
– Макс, я хочу тебя кое о чём спросить.
Миша опирается о стену спиной и скрещивает на груди руки. Жест не предвещает ничего хорошего.
– Я тебя слушаю, – нервно сглатываю, но видом показываю наивную заинтересованность.
– Все прекрасно знают, какой ты не любитель больших вечеринок и как стараешься держаться особняком, – начинает он. – Но я надеюсь ты придёшь отпраздновать конец сезона. Тем более будет не так и много людей, а …
Он продолжает приводить доводы, дыба убедить меня, но я почти не слушаю. От благодатного облегчения едва сдерживаю смех
(смех Роджера).
– … так что скажешь?
– Это событие я не пропущу.
– Что? – от удивления он тут же меняется в лице. – Ты серьёзно?
– Конечно, Мишань, – искренне я.
– Ты не пожалеешь, – хлопает меня по плечу.

Спускаясь в лифте с сорокового этажа и насвистывая «Jingle Bells», я выключаю телефон из авиарежима, и тут же высвечивается оповещение из Твиттера – кто-то заснял меня накануне вечером в кафе, куда я заскочил со своим Макбуком в надежде, что смена обстановки выведет меня из творческого ступора и мне удастся прописать несколько страниц сценария (на деле я уплёл два пончика с кофе, перечитывая своё интервью годичной давности для журнала «Эсквайр»), девушка, опубликовавшая фотографию, судя по качеству снимка, сидела через несколько столиков от моего, ниже она подписала следующее: «Если присмотреться, осенние вечера таят в себе много прекрасного… присмотрелась и вот @maksimvoynik». Делаю репост записи.
На часах ещё нет и двенадцати, что несомненно радует. Обычно мы заканчиваем поздней, но так как перед выходными озвучиваются последние куски, график у актёров в этот день свободнее чем обычно.
С Мишей мы познакомились чуть больше двух лет назад, когда я снимался в попсовом сериале, где Миша был звукорежиссёром, а также по совместительству одним из соавторов. Тогда и зародилась наша идея, которую мы неистово ринулись осуществлять.
То, что мы с Мишей планировали как исключительно авторский проект для узкой аудитории в интернете, обернулось феноменальной популярностью. И звёздный состав озвучки играл здесь лишь частичную роль. Изначально мультипликационный сериал «Скрытый город» состоящий из шести эпизодов задумывался как противопоставление привычным концепциям сюжетов про костюмированных героев. Мы делали упор на тёмную сторону силы – детально представляя зрителю деятельность отрицательного персонажа Роджера Кигали, жестокого психопата с развитым интеллектом; в то время как главный положительный герой демонстрировался опосредованно и был скорее лишь дополнением к декорациям мрачного города.
Второму сезону сопутствовал ещё больший успех. Появилось реальное ощущение, что о «Скрытом городе» говорят все. Дошло до того, что в сети стали всплывать косплей-фото персонажей Роджера Кигали и Харвила Стерма (Бёрда).
Беды ничто не предвещало, и на тот момент, когда мы подписали договор с крупной телекомпанией относительно того, что премьера третьего сезона состоится на их развлекательном канале. Миша заверил меня, что всё останется по-прежнему, только мы начнём зарабатывать по-крупному, а я и сам проникался доверием к ParComedy, так как порой включал его фоном, и то, что я видел, не вызывало ментальных рвотных рефлексов, в отличии от остального репертуара российского телевиденья. Но уже с создания первых серий руководство начало активно просить рассматривать их заметки относительно сюжетных линий, иными словами, трахать нам мозги. Такие звонки «сверху» приходили к нам регулярно и стали обыденными, чем основательно тормозили творческий процесс.
К завершению показа третьего сезона на телевидении все участники, задействованные в нашей творческой команде, окончательно понимали насколько сериал отклонился от первоначальной идеи в процессе популизирования, и не в лучшую сторону. Но массовый зритель этому ничуть не противился, наоборот, количество просмотров било все рекорды отечественного телевиденья.

Стою под козырьком входной двери, не найдя сигареты, печально выдыхаю клубочки пара, моментально тающие в воздухе. Достаю из кармана куртки лёгкие кожаные перчатки и надеваю их. На залитой белым светом улице шёл самый первый дождь этого сентября. Но не смотря на этот факт, казалось, что осень уже давно укоренилась в городе, так как лето выдалось аномально промозглым, а дожди шли чуть ли не по несколько раз в неделю.
Через дорогу заметил мальчишку с накинутым капюшоном жёлтой куртки, который фотографировал себя на телефон, вытянув руку до нелепости далеко, видимо, пытаясь запечатлеть в кадре и небоскрёбы на заднем плане.
Когда я уже собираюсь направиться в сторону парковки, дверь позади меня открывается, я оборачиваюсь и вижу просовывающийся в приоткрытую дверь фиолетовый зонт, который тут же раскрывается.
– Могу расценивать это как покушение? – игривым тоном я.
По стройным и длинным ногам, выглядывавшим из-за зонта, не сложно было догадаться, что это Ульяна, новая ассистентка Миши. Со смущённой улыбкой она вытаскивает белые наушники из ушей. Двадцатилетняя студентка, каштановые волосы, на лице россыпь веснушек, предающая шарм и без того милому лицу с пухлыми губками. Она одета в короткую юбку с цветным узором, двубортное пальто расстёгнуто, под ним вязаный свитер.
– Ой, Максим, я тебя не увидела, – Ульяна складывает зонт обратно, издав застенчивый смешок. – Не задела?
– Ну что ты, всё в порядке, Ульян, – добродушно улыбаюсь. – Я как раз собирался звонить в службу доставки зонтов. Ты домой?
– Да, – кивает она. – Миша отпустил меня до четырёх часов.
– Добрая душа. Уль, может выручим друг друга – ты поделишься со мной зонтом, а я подбросил бы тебя?
– Хорошо, – после недолгих раздумий соглашается она, потом добавляет: – А тебе удобно?
– Вполне.
Открываю её зонтик, и мы выходим под дождь. Всю дорогу я чувствую, как она сосредоточена на том, чтобы, оставаясь под зонтом, не прислоняться ко мне слишком плотно.
– А вы уже закончили озвучивать?
– Лично я закончил, теперь мне сюда только в понедельник, – выдыхаю с деланным облегчением.
Дойдя до моего БМВ 6, открываю Ульяне дверь, держа над ней зонт, после обхожу машину и сажусь сам.
Ульяна называет мне адрес её дома, забиваю его в компьютер автомобиля, и показанное время в пути равно всего семи минутам.
– Близко ты живёшь.
– Это да, – робко кивает она.
Завожу двигатель, и выезжаю с полупустой парковки.
– Слышала, сериал продлили на пятый сезон. Ты, наверное, очень рад? – с улыбкой смотрит на меня.
– Не уверен, – вырывается у меня.
Спустя небольшую паузу озадаченно она:
– Почему?
– Одно дело снимать самим и совсем другое под присмотром телевизионщиков, – повествую я, не сводя глаз с дороги. – Хоть по-прежнему сценарий пишем мы, в него постоянно приходится вносить коррективы, а это, – тут я замечаю, как мои руки стиснули руль, делаю глубокий вдох, добавляю: – Тормозит процесс.
Умолкаю, дабы не сказать лишнего
о том, как сильно на самом деле это возмущает, – злорадствующий голос Роджера.
Выслушав, Ульяна искренне говорит:
– Но всё равно получается очень здорово.
– Спасибо, – уже поворачиваюсь к ней лицом, широко улыбаясь. – Значит, тебе нравится работать у нас? – стараюсь задержать на ней взгляд, пока стоим на светофоре, чей красный свет вязнет в тумане.
– Конечно, – оживляется она, повернувшись на сидении в мою сторону. – Я всегда надеялась на работу в творческом коллективе, – повествует она. – Чтобы быть приобщённой к чему-то действительно… стоящему.
– Мне кажется, для людей важно сознавать отдачу от своей работы.
– Я тоже так считаю, – вспыхивает она, затем: – И просто восхищаюсь вашей с Мишей работой. Особенно твоей…
Словно ожидая оглушающего взрыва, машинально пригибаю голову и едва заметно жмурюсь, потому что я больше чем уверен, что сейчас будет произнесена фраза, которая, по наивности каждого заявляющего мне подобные вещи, вроде как должна вызывать совершенно противоположные чувства.
– Ты гениально сыграл в «Голосе пустынь», – Ульяна говорит это с такой интонацией, словно в данный момент совершает некое признание. Наверное, так и есть.
А ещё этот фильм сделал меня актёром одной роли, думаю я. Довёл до сериалов, хоть и выделяющимися на фоне среди остальных, но всё же.
Ульяна кажется смущённой, но продолжает:
– Я никогда до это не смотрела фильмов, где так бы была погружена в мир главного героя.
– Спасибо, – жеманно я, надеясь, что ей хватит такта не продолжать. – Мне очень приятно это слышать.
– Так глупо, – смеётся она звучным смехом. – Тебе, наверное, это все говорят?
– Что я хорошо сыграл в том фильме? – вскидываю плечами и с деланным скептицизмом улыбаюсь Ульяне. – Я слышу эту фразу вместо «будь здоров», когда чихаю.
– В таком случае тебе лучше не простужаться, – тихо добавляет она, чем заставляет меня рассмеяться.
– Тебе и самой надо писать сценарии.
Кажется, ей это польстило.
Когда мы останавливаемся напротив нужного подъезда, дождь уже не идёт. Позади монолитного дома, должно быть ровесника самой Ульяны, замечаю парк, окрасившийся в тёплые осенние краски, и мне живо представляется, как Ульяна вечерами после учёбы гуляет в одиночестве среди клёнов и дубов, слушая через наушники «The Smiths» на своём Айфоне и предаваясь мечтам о светлом будущем.
– Спасибо за составленную компанию.
– А тебе за то, что подвёз, – отвечает она.
– Да без проблем, – говорю я.
В салоне повисает неловкое молчание. Только сейчас замечаю, что из колонок на слабой громкости доносится что-то слащавое из раннего репертуара «Maroon5».
– Ну, я пойду, – словно опомнившись, произносит она.
Неловкими движениями она берет в руки кожаную сумку, покоившуюся у неё на коленях, и открывает дверь, впустив внутрь салона шум мегаполиса.
– До понедельника, – говорю я.
– До понедельника, – Эхом отзывается она и захлопывает дверь, улыбнувшись мне в окно прежде чем уйти.
Будь происходящее концовкой эпизода, в кадре показали бы фиолетовый зонт, оставшийся на заднем сидении.
2
Миниатюрная прямоугольная камера установлена на раскладной треноге позади Антона, интервьюирующего меня для журнала «Максим». На вид ему 25, длинные русые волосы собраны сзади резинкой в короткий хвостик, щетина, белая рубашка с закатанными рукавами, чёрные зауженные брюки, через спинку его кресла перекинуто дизайнерское пальто. Из сумки он извлекает маленькую записную книжку и стальную ручку, кладёт на стеклянный столик слева от кресла.
Утром позвонил мой агент и напомнил, что на сегодня у меня назначено интервью. Я был почти уверен, что он забыл сообщить мне об этом в нужное время, и опомнился только в последний момент. Нехотя, но всё же нашёл силы привести себя в порядок после бессонной из-за кошмаров ночи и направиться в отель, соседствующий с моим домом (единственное условие интервью).
По пути я зашёл в своё любимое кафе, где позавтракал омлетом и клаб-сандвичем, расплатившись, я сидел за маленьким круглым столиком, ожидая, когда подадут кофе на вынос.
Из-за кошмара, содержание которого уже успело выветриться, я проснулся посреди ночи и не мог уснуть, но то, что мне снился брат, помнил отчётливо. Пришлось подняться с кровати, заварить кофе и усесться за проработку сценария, лишь бы как-то себя отвлечь. Уснуть удалось только к шести часам.
– Из последних ваших ролей в полнометражных картинах хотел вас спросить про роль в «Отеле в холмах».
– Виновен, – пораженчески вскидываю руки вверх.
Антон сдержано смеётся, затем поправляет прямоугольные очки с обычными стёклами в пластиковой оправе и вновь профессиональным тоном:
– Что вас привлекло в этом проекте, и как вы туда попали?
– Как я туда попал? – вскидываю плечами. – Меня пригласили. С этого начинается любой проект, с приглашения. А дальше рассматриваешь его, задаёшь себе вопросы: интересно ли это, снимался ли ты в подобных ролях, будет ли предлагаемая роль испытанием, – загибаю пальцы правой руки. – Хотел бы я сам посмотреть подобный фильм. И я получил три да из четырёх, – сверившись с загнутыми пальцами.
Делаю глоток кофе и продолжаю повествование, играя на видеокамеру мимикой и интонацией:
– Так что я рассказал про сценарий своему хорошему другу, и спросил: «Не слишком ли это кроваво?» …, потому что я не сильно люблю фильмы ужасов, – поясняю я, улыбаясь. – Тем не менее я большой поклонник фильма «Американский психопат» или «Дракулы» Копполы, так что дело тут не в определённом жанре, а то, как его снимут. Так вот, я спросил: «Буду ли я смотреться в роли убийцы в женском парике и с фетишем к нейлоновым колготам?», и к моменту, как я заканчивал вопрос, я уже сам себе успел ответить, что да, я определённо рождён для этой роли.
Он вновь смеётся.
– Друг отреагировал также. И тем более это тот фильм, на который пойдут школьники, хоть по возрасту им и не полагается на него идти, у них другой склад ума, более… – надеюсь, моё лицо не выражает отвращение к такому, что я говорю. – Более свежий, и если меня перепугал этот образ маньяка, что теперь будет сниться в кошмарах до конца дней, то они обязательно позабавятся.
– Да, молодёжные хоррор фильмы, – вставляет он, кивнув.
– Вот именно, совершенно иные фильмы для иного поколения. Потому что неважно как это назовут – порно с пытками или слэшер, главное, что это не то, чем я обычно занимался.
Задумываюсь, затем снова:
– Это как юмор – если тебе не смешно, это не значит, что и другие не посмеются. А это было действительно юмором. И самое интересное, ведь я снимался в комедийных ролях…
– «Охранник» и «Король цирка», – поясняет Антон.
Лишь от названий фильмов меня передёргивает, но я улыбаюсь ещё шире:
– Да. И на съёмках этих комедий меня бы ничто в серьёз не рассмешило, даже если бы меня заставляли это сделать под дулом пистолета, но когда я снимался в «Отеле в холмах», то мы все от души смеялись на протяжении съёмок. Поэтому я понял, что я не должен судить лишь по своему мнению, нужно рассчитывать на аудиторию, на то молодое поколение, к которому я уже не могу себя отнести. Этот фильм напомнил мне… вы смотрели какой-нибудь фильм из серии про Ганнибала лектора?
– Да.
– Так «Отель в холмах» мне представлялся на протяжении съёмок именно таким фильмом про Ганнибала, существуй он где-нибудь в ином измерении, – развожу руки в стороны, растопырив пальцы, на манер ведущих канала Discovery. – В некой сумрачной зоне, где к нему примешался мрачный сюрреализм, нечто сверхъестественное, но при этом ироничное. Да, я считаю, фильм полон иронии. И самое главное, с чем ещё нужно смериться, этот фильм отражает наши повседневные реалии, – беру небольшую паузу дабы сообразить, что ещё сказать про этот оплот гнили киноиндустрии.
– Было важно, чтобы люди смеялись с тобой, а не над тобой. Я не видел в этой роли повторения себя, прежде у меня не случалось подобного опыта в кино.
Кивком сообщаю, что я закончил и готов к следующему вопросу.
Антон кидает быстрый взгляд в свою записную книжечку, поправляет очки:
– Не казалось ли вам, что вы пришли к этой роли не случайно, ведь в этом герое-маньяке отражаются и другие ваши роли, быть может поэтому вас позвали, потому как вы изменились на фоне всей актёрской карьеры?
Я задумываюсь.
– Понимаю, что вы имеете в виду, – развожу руками. – Но меня просто позвали, – смотрю на него с такой простодушной улыбкой, словно он сказал некую глупость. – Тут нет какого-то великого предназначения, актёров зовут, и они соглашаются, либо нет. Естественно, люди меняются с возрастом, и я тоже поменялся с того момента как играл в «Голосах пустыни», мне уже не 22. И знаете, помимо прочего я неистово работал, чтобы меня эта роль отпустила.
– Под неистовой работой вы подразумеваете роль наркомана в артхаусном фильме «Красный парашют» Звягинцева?
– Да, именно так. Тогда это был настоящий прорыв для меня, во мне вновь увидели актёра, а не героя того фильма.
– Вас номинировали в Каннах за эту роль.
– Да. И вы не подумайте, мне очень даже нравится пить коктейли на вечеринках, где получают статуэтки другие актёры, сам я за ними не гонюсь.
Оба смеёмся.
– И странно, что тот фильм был снят только в две тысяча… – пытаясь вспомнить год, обвожу пространство вокруг взглядом, – Какая к чёрту память, когда всё время гуглишь, – затем вспоминаю, щёлкнув пальцами: – Шестнадцатом, ведь бардак этот длится уже как лет двадцать, а то и больше. Играть наркомана, который пришёл к такой жизни из-за бюрократической ошибки и всеобщего безразличия было чем-то вроде дела чести, я и сам разделяю этот голос бунтарства Звягинцева, который так боятся подать все остальные, ведь максимум, что они могут издать – трепетный писк, и даже он будет с одобрения. Поэтому меня волновал не сколько гонорар, а ведь фильм Андрея был малобюджетным, мне хотелось участвовать в том проекте ради идеи, и мы выкладывались на полную. Мне нравилась сама концепция выбора – либо ты снимаешься в кремлёвских комедиях и носишь золотые цепи, либо пытаешься донести до зрителя истину и при этом живёшь на гонорары за предыдущие фильмы, – смех. – Я помню, как нам запрещали в последний момент снимать в местах, где уже были договорённости о съёмках, как арестовывали в процессе съёмки за оголение на публике и непристойное поведение – так говорили нам в полиции, неизвестные избили и ограбили нашего оператора, вы можете посмотреть в интернете, сколько всяких случаев происходило на момент съёмок «Красного парашюта».
Антон кивает.
– И работа того стоила, – подытоживаю я.
– Но фильм оценили лишь за рубежом, – холодным тоном он.
– Это печальный факт, да.
Перелистывает в записной книжице.
– Как вы объясните кардинальную смену ролей в жизни – из актёра вы превратились в сценариста.
– Всегда хотел создать что-то из ничего. Затея удалась.
– Это мягко сказано. В чём по-вашему такой успех сериала?
– Моё мнение, что зрителей «Скрытый город» зацепил именно тем, что он не про супергероя. Ведь почти каждый мечтал или продолжает в тайне мечтать быть героем в плаще и маске, поэтому ничего нового, если говорить об идейности в целом, уже не придумаешь. Людям приелось супергеройское кино, в кинотеатры на них продолжают ходить лишь по инерции. Но именно повествование от лица главного злодея даёт возможность зрителю соприкоснуться с малоизведанным миром. Мы с Михаилом Кродовым старались как можно детальнее передать психологию злодея: что его на этот путь наставило, почему он сделал именно такой выбор, как он с этим живёт, и многое-многое другое.
– К слову о главном злодее, голос, которым говорит ваш персонаж и особенно смех, многих пугают, пользуетесь ли вы ими вне работы?
– Порой ко мне подходят в кафе и спрашивают, скажу ли я им что-то на камеру голосом Роджера, – на пару секунд я словно отключаюсь, смотрю в одну точку в полу перед его кожаными ботинками, а затем резко подаюсь на кресле в его сторону и хриплю исподлобья голосом Роджера Кигали: – Я отвечаю им, что сдеру с их черепа скальп, сфотографирую и выставлю в инстаграм.
Разрываюсь продолжительным хохотом. При этом наблюдаю, как Антон тоже пытается смеяться, но на этот раз у него выходит неестественно.
– Очень наглядно. И несколько завершающих вопросов, – сверившись с блокнотом, продолжает: – Как вы относитесь к тому, что за вами закрепился образ актёра, живущего нестандартной жизнью для данной профессии?
– Положительно. Я никогда не стремился быть как все. Конечно в разумных пределах и не доводя до крайностей, поэтому я не имею в виду, что рисовать картину тем, что писиешь на неё в компании таких же неадекватных художников, значит быть не таким как все. Хоть я и актёр, я не вижу смысла в том, чтобы что-то кому-то доказывать, создавать вокруг себя культ, пьяным драться с папарацци или пиариться в секс скандалах. Мне нравится моя спокойная жизнь, хоть многие и говорят, будто бы я обычный затворник, но мы с вами, как видите, встретились в людном месте, и я не говорю с вами, забравшись под стол.
– Это точно. Стоит ли ожидать в ближайшее время ваших дальнейших работ в качестве сценариста?
– На данный момент я увлечён лишь «Скрытым городом», поэтому нужно дождаться, пока он себя изживёт, а там как знать.
– Вы считаете, что «Скрытый город» себя изживёт?
– Это неизбежно случается с любым проектом подобного рода. С сериалами, как показывает практика, нужно вовремя останавливаться…
Скажи что-нибудь, или он от тебя не отвяжется!
– … Перефразирую – покуда я буду продолжать работу над «Скрытым городом», я не возьмусь за что-то ещё.
Перед тем как мы прощаемся, Антон просит с ним сфотографироваться. Я, улыбнувшись в пол лица своей постоянной ухмылкой для камер, чуть наклоняюсь, так как Антон несколько ниже меня, он вытягивает руку и делает три снимка на свой Айфон.
Выхожу из отеля. Вдалеке раздаётся гром, едва различимый на фоне проезжающих по шоссе машин, отбойных молотков, сирены «скорой помощи» – весь этот шум словно обволакивает меня. Облака летят с невероятной скоростью и совсем низко, от холода застёгиваю все пуговицы пальто. Мне кажется, что кто-то меня зовёт, оглядываюсь по сторонам, ожидая увидеть направленную на меня камеру телефона, но вместо этого замечаю, что людей вблизи вообще нет. Я как будто один.
Дабы не дать себе развить эту мысль, тут же гоню её прочь и ищу глазами, на что бы отвлечься, и замечаю на другой стороне улицы красную вывеску, которая не смотря на то, что сейчас начало дня, светится так ярко, что режет глаза. Будто бы получив некое сакральное послание, спешно иду по направлению к подземному переходу и спускаюсь вниз.
Длинный узкий тоннель оказывается неосвещённым, приходиться дать глазам какое-то время, чтобы они привыкли к темноте. Преодолев медленным шагом половину пути, прохожу мимо открытой железной двери, в техническом помещении метр на метр вижу мужчину в униформе, застывшего на полу среди проводов в неестественной и явно неудобной для него позе. Тусклый свет налобного фонарика так же освещает и пропитое лицо.
Пройдя коморку, обнаруживаю, что в переход с противоположного конца спустился кто-то ещё. Свет, проникающий с улицы, позволял мне видеть лишь силуэт, и чем ближе мы были друг к другу, тем больше его походка (форма силуэта и габариты не оставляли сомнений, что это был мужчина) казалась знакомой. Я почувствовал, как сердце забилось быстрей, а рубашка от пота прилипла к спине. Тяжёлые шаги от каблуков его обуви отдавались в моём сознании ударами молотка, мне едва удавалось сдержаться, чтобы не развернуться и не побежать в обратном направлении. Во мраке воображение начало рисовать причудливые образы, будто бы его глаза сверкают розовым светом, точно, как линзы Роджера. Но это не может быть он, твержу я себе. Когда до тёмного силуэта с розовыми глазами остаётся несколько метров, в переходе включается свет, и меня как будто пронзает током. Теперь я вижу мужчину в кожаной куртке и в очках с диоптриями, чьи блики я и принял за глаза Роджера.
Дверь рыболовного магазина раздаётся звоном колокольчика, когда я захожу. Внутри было тепло и тихо. Стеклянная витрина разделяла просторный магазин на два прохода. По левую сторону над прилавком на стене висели чучела рыб на деревянных дощечках, спиннинги разной длинны крепились выше под потолком. Справа я увидел раскрытую палатку с накинутой поверх маскировочной сеткой, и мне сразу вспомнилось, как в детстве я ночевал во дворе загородного дома отца в похожей палатке, не такой современной. Тогда я взял с собой комиксы про Человека-паука, несколько шоколадок «Сникерс», сок и фонарик. Мне представлялось, будто бы я Индиана Джонс, участвующий в опасной экспедиции.
Пройдя дальше, останавливаюсь перед прилавком, под стеклом которого были разложены ножи. Охотничьи, с зазубренными лезвиями, складные, швейцарские, коллекционные, с пластмассовыми рукоятками, деревянными, на некоторых были вырезаны животные и узоры.
Справа в углу послышался шум, из подсобного помещения выходил, держа перед собой картонную коробку, продавец. На нём комбинезон и оранжевая футболка с эмблемой магазина, начинавшие седеть волосы торчали из-под кепки.
– Чем-нибудь помочь?
– Да, пожалуйста. Интересуют ножи.
Продавец положил коробку возле манекена в камуфляже и подошёл ко мне.
– Могу поинтересоваться, для какой цели вы выбираете нож?
– Отец ведёт меня на охоту. И сразу скажу, что впервые – поэтому мне нужно что-то попроще.
Продавец пожал плечами:
– А ножи и должны быть простыми, иначе они теряют свою практичность. Вы рассматриваете складные или нескладные?
– Учитывая, что я им скорей всего и не воспользуюсь, склоняюсь к складным. Но он должен быть надёжным, вдруг, меня затянет охота, и тогда не придётся выбирать нож ещё раз.
– Очень верное решение. Помню, я тоже начал ходить на охоту примерно в вашем возрасте, – глаза продавца мечтательно затуманились, затем: – К тому же складные ножи не занимают много места.
– Вот и отлично.
Пока продавец, надев очки, доставал из-под прилавка коробочку, я спросил:
– А складные ножи не сильно уступают нескладным?
– Разве что их мыть нужно тщательнее, – улыбнулся он, извлекая нож из кобуры. – А в остальном они не хуже.
Вытащив лезвие из рукоятки песочного цвета, осторожно протягивает мне.
– Это модель SOG Kiku Folder. Очень надёжный и эргономичный, нескользящая рукоять придаст уверенности вашим движениям, лезвие чуть больше одиннадцати сантиметров. Хорошо подойдёт для активного отдыха и для охоты тоже.
Зажимаю рукоятку в правой руке, взвешивая. Ощущение мне понравилось. Нож был приятен и внушающим доверие.
А ещё он так похож на нож Роджера.
– Кажется, это то, что нужно, – говорю я совершенно искренне, разглядывая блики, отбрасываемые стальным лезвием.
3
Сквозь прикрытые тонкие жалюзи, установленные на всех пяти окнах моей гостиной – от пола до потолка, просачивается свет сентябрьского утра. Бушевавшая гроза и ливень, разбудившие меня посреди ночи, к утру сменились туманом.
Я стою перед музыкальным центром в одних зауженных брюках и пытаюсь вспомнить, под каким номером на флэшке идёт песня «Shout» группы Tears for Fears. Сейчас мне необходимо заглушить поток судорожных мыслей, ведь двумя часами позднее в студии мне предстоит участвовать в сценарном брейншторме, и он будет особенным. Наконец на меня снисходит озарение, и, благодаря динамикам, установленным по квартире, песня заполняет все четыре комнаты и кухню.
Укладывая в сумку распечатки моих набросков, и мельком просматривая их содержимое, понимаю, что делаю это лишь по привычке, ведь идея, которую я попытаюсь предложить, изменит всё. Сегодня, ни больше ни меньше, я должен убить главных персонажей.
Ты выбрал путь наименьшего сопротивления, и что-то мне подсказывает, – короткий хохот Роджера. – Что у тебя ничего не выйдет.
Завязывая перед зеркалом в коридоре шерстяной галстук, улыбаюсь себе как можно шире, отчего обветрившаяся нижняя губа трескается и проступает алеющая полоска крови. Накидываю поверх клетчатой рубашки кардиган с широким вязом и иду в ванну, где мочу ватный диск в холодной воде и с силой прижимаю его к губе, пока боль не становится невыносимой, после чего, убедившись, что кровотечение остановилось, увлажняю губы гигиенической помадой, и снова смотрю на своё отражение в зеркале над раковиной, на этот раз без улыбки.
Обнаружив, что перед выходом у меня в запасе пятнадцать минут, завариваю на кухне зелёный чай, привезённый мне кем-то в качестве подарка из Китая и иду в спальню, сажусь на край кровати и ставлю кружку на прикроватную тумбочку, где покоится под настольной лампой портативный R2-D2, управляемый с помощью Айфона, а также с функцией будильника.
– Не нравится мне эта планета, Ар-два, – со вздохом я.
В ответ тот издаёт жалобный писк и несколько раз крутит головой, будто бы сочувственно.
Пока пью чай, вспоминаю вчерашнюю покупку ножа, и сейчас это событие мне кажется далёким, словно из сна.
Главное, чтобы идею приняли, тогда не придётся…
применять нож, ха-ха? Не смеши меня.
Перед выходом забегаю в кухню и укладываю в сумку три апельсина.
Спускаясь в лифте на подземную парковку, уставляюсь на едва заметную надпись чёрным фломастером над раздвижными дверьми, красивым подчерком выведено: «Carpe diem».
Это выражение никак не выходит из головы, пока гоню свой БМВ по шоссе, зигзагами пробираясь сквозь заторы машин.

Проезжаю шлагбаум и заезжаю за первый же небоскрёб, паркуюсь на своём месте перед неработающим фонтаном, исполненного в виде чёрной матовой чаши. Проходя парковку, любуюсь тем, как очертания машин и фасада небоскрёба из-за тумана выглядят размытыми. Быстро поднимаюсь по гранитным ступеням к крутящимся дверям стеклянной глыбы. Прохожу рамку металлодетектора, и, кивком поприветствовав охранника, захожу в лифт в компании двух девушек лет двадцати пяти, обе в брючных костюмах. Они не без радости обсуждают увольнение своей бывшей коллеги и искоса поглядывают на меня, явно узнав. К великому облегчению, они выходят уже на десятом этаже.
– Офисные сучки с их сучьими интрижками, – парадируя Роджера, говорю в отражение хромированной панели лифта.
Переступив порог нашей студии, расположившейся после подписания контракта с ParComedy в левом крыле небоскрёба на сороковом этаже, я попадаю в цех «Скрытого города». В вестибюле установлен огромных размеров телевизор, демонстрирующий без звука нарезку мультсериала. На стенах длинного и широкого коридора висят картины с главными персонажами, изображённых на белом фоне, двери обклеены постерами и символиками Бёрда. С потолка, по которому пролегают крупные вентиляционные трубы, свисают стильные алюминиевые светильники.
Из коридора попадаю в открытое офисное пространство, чья давящая атмосфера внушает мне трепетный страх; Наверное, поэтому я и стал актёром. Нежелание работать в офисе всегда являлось для меня сильнейшей мотивацией. Каждый здесь трудится за своим рабочим местом, и выглядят они одинаково: белый компьютерный стол, эполовский моноблок, возвышающийся над кипой бумаг с графическими эскизами, у большинства работников мужского пола имеется кружка-термос, у женского – миниатюрная плюшевая игрушка. Все они в основном занимаются построением мультипликационного мира, сидя в своих креслах почти неподвижно, уставившись в мониторы с наушниками на головах. Картина напоминает антиутопию, ферму по выращиванию кибер-зомби. Отовсюду доносится стук клавиатур и клики мышек, вибрации Айфонов (из-за наушников звонок никто не услышит), воздух пропитан кофе и химическими ароматизаторами.
Направляюсь в сторону кабинета Миши. По пути натыкаюсь взглядом на табличку возле очередного яблочного моноблока, надпись гласит: «Думай головой! Возможно, познаешь новые ощущения».
Когда я захожу в просторный кабинет с видом на бизнес центр и Москву-реку, предварительно постучавшись, Миша здоровается со мной, нависая над своим Макбуком. На нём бордовый кашемировый свитер, из выреза виднеется рубашка, тёмные брюки и мокасины. Я подхожу к нему и вываливаю из сумки на стол три апельсина, прихваченные из дома. Миша отрывается от просмотра Е-мэйла (предположу, очередные поправки от телевизионщиков), и в недоумении уставляется на фрукты.
– Гостинцы тебе привёз, а то чахнешь всё в этой стеклянной клетке.
– А ты знал, – вдумчиво он. – Что у Копполы в «Крёстном отце» апельсины в кадре предшествовали чью-то смерть? – он тыльной стороной ладони отодвигает апельсины, и те обиженно откатываются на край стола.
– От цинги точно не умрёшь, – подмигиваю всем лицом, стараясь выглядеть естественно. – Как дела в нашем цехе?
– Всё идёт по плану, – закрывает Макбук и берёт его под руку. – Сейчас доозвучиваем эпизоды с Андреем.
От одного имени меня передёргивает; Андрей Благин, актёр, озвучивающий Бёрда, в нарциссизме достигший куда больших успехов, нежели в своей карьере.
– Кстати, братья Труляля здесь задержатся ещё на один день, так что будь готов, что тебя тоже попросят произнести что-нибудь.
Миша говорит про двух бородатых братьев-близнецов в кепках, которым приспичило снять для Ютьюба документальный фильм о нашей работе. Признаюсь, эти назойливые выпускники режиссёрского вуза меня успели достать и за один день, но отказать мы им не могли в виду гостеприимной политике канала по отношению чуть ли ни к каждому интернет-дилетанту.
– Почему так?
Мы выходим из кабинета.
– В прошлый раз не было Кати, – объясняет он, попутно здороваясь с каким-то парнем в чёрной футболке и вязанной шапке, явно оробевшего перед нами. – Вот они и нагрянули сегодня, чтобы её доснять.
– Я и сам бы не прочь её снять, – себе под нос.
– Ты поосторожней, не хватало ещё заявлений о харассменте.
– Ты дождись вечеринки, что у себя устраиваешь, – с хитрой ухмылкой я.
– Так, – Миша резко останавливается, не на шутку насторожившись.
– Да шучу я, шучу, Мишань, – успокаиваю я его, забавляясь над его реакцией. – Что ты сразу в штыки-то всё?

Помещение, где мы командой обсуждаем сценарий выглядит так: просторный прямоугольный зал с окнами во всю стену, посреди установлен длинный стол из хрома и матового стекла с выходящими проводами из отверстия посередине для подключения ноутбуков к проектору. Возле белой переносной доски, стоит напольный картонный постер – Бёрд крупным планом, чёрный нейлоновый костюм обтягивает мышцы, на широкой груди эмблема головы сокола, из-под маски видна нижняя часть лица со Столоневским подбородком.
Роман Барвин, наш графический редактор якутского происхождения, чей уровень медихлориан в крови позволяет находиться в когорте сценаристов «Скрытого города», выступает с небольшим сообщением, сидя за своим Макбуком по другую сторону стола. Роман относит себя к метросексуалам, чёрные волосы собраны сзади в хвостик, виски выбриты, чёрная водолазка обтягивает худое спортивное туловище с длинными руками. Его идеи я зачастую нахожу приемлемыми, тем более, что они редко идут вразрез с моими.
Ещё на собрании присутствует Миша, сидящий во главе стола справа от меня. Олег Стрильцин, самый старший из нас – ему 46, волосы с серебряной сединой в творческом беспорядке, овальные очки с диоптриями едва больше самих глаз, на нём извечная гавайская рубашка без рукавов, в студии он только в них и ходит, каждый день новый цвет, сегодня жёлтая с узором пальм. Подобный стиль одежды закрепился за ним ещё с работы на детском канале. Должно быть, именно детишки подрасшатали нервы Олега. Как-то раз, кажется в момент работы над созданием второго сезона «Скрытого города», Олег предложил прописать в сценарий двух героинь – сестёр лесбиянок, которые, соблазняя сутенёров, заманивают их к себе домой, где жестоко пытают и убивают. Вот уж для кого возраст ничего не значит. Он, как и все, внимательно слушает Рому, делая пометки в своём Молескине и пьёт латте.
Замыкает нашу пятёрку Иван Остроболодцев, известный своей серией постапокалиптических романов про киборга, способного испытывать эмоции, которые он издавал с 16 лет. Покончив с сагой о роботе, последующие его романы пользовались меньшей популярностью. К тридцати, когда в писательстве у Вани случился ступор, он, как поступили бы многие в подобной ситуации, начал пить. От нищенства и полного забвения его спасла работа над сценариями в нескольких молодёжных сериалах. Так мы и начали совместную работу. На нём белая футболка с принтом мультяшного Стивена Кинга из Симпсонов, не снимаемая бейсболка, рваные джинсы.
Стена напротив окон выполнена из стекла и обклеена схематичными чёрными соколами (в стиле эмблемы Бёрда), поэтому, когда Роман рассказывает про то, что главный герой должен влюбиться в «девушку из низов», мой взгляд скользит по тому, что находится вне нашего аквариума: кибер-зомби в своих ячейках за моноблоками, металлические колоны, обвиваемые новогодней гирляндой, толстый парень с кружкой-термосом из Старбакса ступает за добавкой халявного кофе. Ульяна проходит как раз вдоль стеклянной перегородки, уткнув нос в планшет и непрестанно тыкая по нему пальцами, поначалу она лишь мельком заглядывает в конференц-зал, но затем её лицо меняется, целеустремлённый чеканный шаг сменяется неуверенной поступью, и теперь она, повернув голову, смотрит на меня в упор сквозь свои очки в чёрной пластмассовой оправе. Кашемировое платье волнующи обтягивает изгибы её молодого, но оформившегося в полной степени тела, каштановые волосы спадают на одно плечо, переливаясь в холодном свете алюминиевых ламп.
Я собираюсь помахать, но в этот момент кто-то зовёт меня по имени:
– Макс, – понимаю, что это Миша, и, судя по интонации, он пытается дозваться меня уже не в первый раз, – а ты что скажешь? – спрашивает, заметив, что я обратил на него внимание.
– Ну, – прочистив горло, неуверенно начинаю я, ещё раз смотрю за стекло, но Ульяны уже там нет. – На данный момент мы закончили эпизод, где Роджер наконец заполучил Бёрда, – говорю я, разбирая многочисленные листы А4 с напечатанными заметками, лежащие передо мной, но поняв, что в действительности нужды в них не испытываю, отодвигаю их от себя и, глубоко вздохнув, заявляю: – Мне кажется, мы должны убить его.
Воцаряется пауза, во время которой все таращатся на меня.
Первым берёт слово Ваня:
– Кого? – настороженно, нахмурив брови, он.
– Бёрда, конечно же. Ведь к этому всё и шло. Мы делали сериал про то, как элементарный случай может уничтожить жизнь человека и превратить его в монстра, – пытаюсь достучаться до остальных, потому что судя по их лицам, они не поняли, что я говорю на полном серьёзе, – его главной задачей стало изжить тот символ мнимой справедливости, которым является Бёрд, и он почти сделал это. Так пусть он его убьёт. Катарсис необходим, в нём и есть истинная идея нашего сериала, а никак не выпустить побольше сезонов, – смотрю на Мишу, который упёрся взглядом в одну точку на столе перед собой. – Да и с другой стороны, сериалы себя изживают, если вовремя не остановиться, так лучше мы закончим на хорошей ноте, чем загубим всю работу неудачным сезоном. Пора бы трезво взглянуть на вещи – добавлением персонажей дело не спасёшь, без обид, Ром, – тот хмуро кивает. – И скоро нам не останется места для манёвров в сюжете, чтобы при этом всё выглядело естественно и не натужно.
После этого заявления Олег едва не выплёвывает свой латте, а я пытаюсь смотреть в глаза каждому, особенно Мише.
– Если в завершении сезона мы убьём Бёрда, то зрители просто с ума сойдут – никто не ожидает такого поворота, – оживляюсь я. – А дальше, чтобы так явно не показывать телевизионщикам задницу, мы сними мини-сезон, скажем, из трёх-четырёх эпизодов, где и подведём к какой-нибудь неоднозначной концовке линию с Роджером.
Ну прямо трагедия Ромео и Джульетты, – злорадствующий голос Роджера. – Они на это не купятся.
Все уставились на меня и молчат. Роман, с присущей его лицу восточной суровостью, кажется, задумался над сказанным. Ваня улыбается, словно услышал знакомый анекдот.
Наконец, Миша, озадаченный поворотом беседы, с трудом встаёт из-за стола и едва слышно:
– Выйдем? – направляется в сторону двери.
Иду следом. Уже снаружи, скрестив руки он приторно-спокойным тоном психотерапевта:
– А теперь расскажи, в чём на самом деле проблема?
– То есть?
– Макс, не спорь, что ты с самого начала не был недоволен сотрудничеством с каналом, – с оттенком разочарования в голосе. – Но можно же иначе как-то высказаться, а не рубить сплеча.
– Когда наш сценарий кромсают как им вздумается – это уже диктат и цензура, а не сотрудничество, – возражаю я, делаю небольшую паузу, затем более спокойно: – Но не об этом речь, неужели ты, Миш, и вправду хочешь выжимать до последнего, покуда посреди десятого сезона и придумать будет уже нечего?
– Почему выжимать, – разводит руками. – У нас об этом и намёков никаких, сюжет сам по себе клеится и тебе ли об этом не знать, – после паузы: – Мы занимаемся тем, чем хотели, и получается у нас хорошо. Так скажи, зачем ты хочешь всё спустить на тормоза?
– Да потому что мы отклонились от первоначального курса, сериал уже не тот, – мне стоит колоссальных усилий не сказать более резко: «Мы продались»; от чувства беспомощности к горлу подступает ком боли.
Миша, отвернувшись, протяжно выдыхает.
– Ведь изменения – это не всегда плохо, – делает паузу. – Быть может, тебе не нравится то, что с твоими идеями порой не согласны? – снова этот тон психотерапевта, словно он понимает что-то, хотя это далеко от истины.
– Я понял, к чему ты клонишь, – теперь я не сопротивляюсь, это бесполезно.
– Да нет же, Макс, – подбадривающе он. – Ты сделал для нашего сериала больше чем все вместе взятые в той комнате, никто не спорит. Просто мы команда и принимать решения мы должны сообща, понимаешь?
Кажется, он ждёт от меня ответа.
– Понимаю, – выдавливаю я, почти не разомкнув челюсть, пусть услышит то, что хочет услышать, лишь бы эта беседа поскорей закончилась.
– Знаю, меня тоже выводят из себя поправки в сценарии от канала, но куда уже деваться.
Скажи вслух, что у тебя на уме по поводу куда деваться!
Я лишь киваю, смотря на эмблему Бёрда, приклеенную к стеклу.
– Но проект по-прежнему наш, – уверяет он. – Мы вышли на другой уровень и должны вести себя как профессионалы.
– Наверное, ты прав, – соглашаюсь я, улыбнувшись.
– Тем более осталось дожать всего одну серию, – Миша широко улыбается и легонько ударяет кулаком в плечо. – Мы все тут устали.
Спустя длинную паузу он:
– Как на счёт пятнадцатиминутного перерыва?
– Идёт.
– И прежде, чем не ушёл, – вдруг вспоминает он. – У меня хорошая новость для тебя.
Вопросительно изгибаю брови.
– Нас приглашают на Комик-кон в качестве специальных звёзд. – Изрекает наконец он.
Времени, которое мне требуется для того, чтобы понять благодаря чему данную новость следует относить к положительной, хватает, чтобы Миша в изумлении вытянул шею:
– Да ладно, Макс, – деланно обижается он. – Ты забыл, как мы с тобой корпя ещё над первым сезоном, решили, что настоящий успех будет ознаменован приглашением на Комик-кон?
Легонько бью себя ладонью в лоб:
– Точно же, – повеселевшим голосом. – Вот мы и дождались.

Когда по завершении сценарного собрания я направляюсь к выходу из студии, ко мне подбегают полноватые бородатые братья-близнецы, Денис с микрофоном на штативе, и Сергей с камерой. Их ярко-жёлтые кепки предают невыразительной одежде ещё большей блеклости. Они просят встать так, чтобы в кадр попал телевизор на стене, где без звука демонстрируются вырезки из «Скрытого города», в основном с Роджером. Денис, подвесив микрофон надо мной:
– Это будет в заключительных репликах в самом конце, – поясняет он.
– Поэтому углубляться не нужно, – выглядывает из-за камеры Сергей.
– Можете сказать что-нибудь про атмосферу сериала, – Денис.
– Или про новый сезон, – Сергей.
С полминуты я стою в ступоре, глядя в одну точку. Мысли, которые успевают меня посетить: почему в жизни всё не происходит так, как ты захочешь, хижина в хвойном лесу с видом на Байкал, отречение от привычных современному человеку благ, я мог бы написать книгу и сжечь её, мне следует чаще посещать выставки изобразительного искусства, на Комик-коне я могу убить Андрея Благина, Carpe diem. Заметив, как Денис и Сергей на меня косо поглядывают, начинаю тараторить с широкой улыбкой:
– Новый сезон будет полон неожиданных сюжетных поворотов. Предполагается, что Бёрд влюбится в девушку, а та в свою очередь окажется одной из лесбиянок-близняшек, которые убивают сутенёров…
4
Мы с Катей лежим на большой кровати в спальне её пентхауса, укрытые одним одеялом, её прямые каштановые волосы едва прикрывают обнажённую грудь третьего размера. На музыкальном центре играет «Otherwise» Morcheeba.
Кате Ермолиной двадцать четыре года, обворожительная актриса, озвучивающая сообщницу Роджера – Лилли. Недавно журнал «Максим» назвал её самой сексуальной актрисой до 25 лет, подкрепив заявление серий откровенных фотографий в том числе и в образе Лилли. Её Инстаграм изобилует фотографиями с тренажёрного зала, посещаемого Катей более полугода, а также селфи с знаменитостями и её таксой по кличке Шарик Лабаф.
Начала актёрскую карьеру ещё будучи подростком, толчком послужили съёмки в дешёвом молодёжном сериале про двух школьниц-детективов, который, из-за сексапильности актрис, были не прочь посмотреть и взрослые. Сериал продержался всего-навсего неполных два сезона, так как актриса второй главной роли выпрыгнула из окна собственной квартиры; после этого случая каждый новостной канал счёл за дело чести сообщить о наркотической зависимости подававшей надежды актрисы. Зато грустное личико Кати, повествующей о тяжкой судьбе коллеги, было на виду у всей страны, благодаря чему далее последовали роли в полнометражных картинах, в том числе и в исторической драме «Служанка императора», обеспечившей Кате окончательное и бесповоротное народное признание; фильм был удостоен президентской премии, а актёрам главных ролей от государства вручили Лексусы.
Несколько часов назад я вышел из здания нашей студии и, сидя в своей машине, так и не выехал с парковки, на протяжении получаса в состоянии близком к прострации наблюдал за тем, как капли дождя на лобовом стекле, собираясь в более крупные, стекали вниз.
Именно тогда, измотанный работой над сценарием, я был не в силах отвлечься от мыслей о брате. Обычно, я в состоянии избегать этой темы, словно опытному гребцу каноэ, мне удаётся вовремя распознать ещё едва заметную перемену в течении собственного сознания и с лёгкостью избежать падения в водопад терзающих образов из которого вырваться практически невозможно. Должно быть, это некий психологический защитный механизм, развившийся до необходимой степени. Но в иной раз, в силу элементарной несобранности, как это произошло на парковке, о том, что воды сделались чёрными и бушующими, мне удаётся узнать лишь в последний момент.
Я смотрел на стекающие по лобовому стеклу капли, и мне снова было 15, а брату 23. Был жаркий летний день. Собственно, из-за аномальной для того лета жары мы и пошли с ним в торговый центр. После возвращения Артёма из частной психиатрической клиники прошло несколько месяцев, и родители настаивали, чтобы я проводил с ним больше времени.
Мне живо запомнилось то, как Артём в тот день всячески старался изображать из себя прежнего человека, которым он уже не был. Делал ли он это для младшего брата или себя самого, я не знаю. От былой беззаботной оживлённости не осталось и следа, на смену ей пришли рассеянность и беспокойство, которое он безуспешно пытался скрыть.
Я едва за ним поспевал, а перед глазами то и дело быстро подпрыгивал маленький рюкзачок с картинкой «Спанч-Боба».
К моему везению Катя подрулила на своём белом джипе, просигналив гудком, тем самым вернув меня в реальность. На её предложение поехать к ней, я не задумываясь дал положительный ответ.
Как и я, Катя не желает обременять себя отношениями. Сейчас у неё перерыв между съёмками, поэтому наши встречи стали регулярнее.
Катя, прислонясь спиной к изголовью кровати, уткнулась в экран Айфона и время от времени что-то печатала. Её гладкая кожа кажется особенно загорелой на фоне белого постельного белья. У неё острые скулы и подбородок, узкий с чуть вздёрнутым кончиком нос и большие карие глаза; чем-то её красивое хрупкое личико вызывает у меня ассоциации с оленёнком Бэмби. Наверняка, у психологов имеется особая теория, будто бы каждый подсознательно желает трахнуть какого-нибудь любимого в детстве персонажа мультфильма.
– Знаешь, – произношу, глядя на портрет Кати в стиле поп арт, висящий напротив на стене. – Если думать о старости, то единственно приемлемый для меня вариант, это быть как Микки Рурк.
– Потому что он красавчик? – спрашивает она.
– В том числе, – откидываюсь на подушку. – А ещё мне бы также хотелось лет в шестьдесят иметь за спиной невероятную жизнь, сниматься в средняковых фильмах исключительно ради потехи и не париться из-за каких-то номинаций. Жить в своё удовольствие.
– Понимаю, – отзывается она и принимается печатать.
Пытаться общаться с повёрнутой на себе девушкой в руках у который смартфон – крайне неблагодарное занятие. Она настолько погружена в виртуальное общение, что мне удаётся незаметно сделать селфи нас двоих, заблаговременно переведя телефон в беззвучный режим.
– У тебя будет покурить? – спрашиваю, положив телефон обратно на пол у кровати, предварительно убедившись, что в кадр попала грудь Кати.
– Только электронная сигарета, – откликнулась она через пару секунд.
– Это тебе посоветовал твой гуру, что без разбора сажает актрис на вегетарианство? – подтруниваю я.
– Между прочим он хороший диетолог, – бесстрастно она, всё так же глядя в Айфон. – А не какой-то шаман, каким ты себе его представляешь. И он издал книгу, – добавляет она.
Перевожу взгляд на прикроватную тумбочку, где под баночками кремов и пачкой презервативов лежит книга с названием «Гармония со своим телом».
– Мы живём в мире, когда даже бьюти-блоггеры издают книги, – звучно выдыхаю. – Существуй бог, он лишь за это сжёг бы нас всех своим благодатным огнём.
– Не будь занудой, – промолвила она, кинув на меня взгляд с укоризной.
– Может и мне стоит записаться к твоему диетологу? – поднимаю одеяло над собой высоко вверх, обнажая при этом Катю, и хлопаю себя по животу.
Катя, весело смеясь:
– Мне холодно, – она хватает одеяло и тянет обратно на себя.
Запрыгиваю на Катю сверху, сбросив одеяло на пол, и покрываю её шею поцелуями, поначалу она брыкает ногами, делая вид, что сопротивляется, но почти сразу смех стихает и переходит в тяжёлое дыхание, она запрокидывает голову, а я спускаюсь ниже и, сжимая упругие груди, принимаюсь легко покусывать соски, отчего Катя уже не может сдержаться и стонет подо мною вовсю.

Позднее мы выходим из душа и возвращаемся в спальню, я одеваюсь, а Катя надев на себя шёлковый халат с рисунками черепов, ложится обратно в постель, уставившись в телефон.
– Что ты будешь делать? – тихим голосом спрашивает она.
– Устрою себе выходной, – задумываюсь. – Пройдусь по магазинам.
– Хорошо, – бормочет она.
– А ты?
– Должна была встретиться с подругой, – вскидывает плечиками. – Но у неё умерла кошка, пришлось отменить.
– Если хочешь, можешь присоединиться ко мне, – накидываю шерстяной кардиган, сознавая, что мне скорей всего не хочется, чтобы она пошла со мной.
На секунду она задумывается, отведя взгляд в сторону.
– Ты же знаешь… – мнётся она, грустно улыбнувшись, и не думая поднять на меня глаза. – Пойдут слухи, – спустя паузу: – Лучше, чтобы нас не видели вместе.
– Ты права, – иду к зеркалу, висящему над столиком, чтобы проверить узел галстука.
Мельком посмотрел в окно, из-за туч и набиравшего обороты ливня складывалось ощущение, что сейчас поздний вечер, хотя на часах музыкального центра только 16:36.
Одевшись, я сажусь на край кровати рядом с Катей и смотрю на неё, думая над тем, чтобы сказать, насколько меня тяготит мысль, что единственное занятие в жизни, дававшее мне возможность передать своё виденье обществу, донести что-то важное, превратилось в некий коммерческий суррогат, и мне почти кажется, что я выплесну всё это, я даже набираю воздуха в грудь, но тут Катин Айфон раздаётся категоричной трелью, и, подняв на меня извиняющийся взгляд, почти уверен, лишь из вежливости, она выбегает из спальни. Я ухожу, не дождавшись её.

По пути домой, заезжаю в магазин комиксов. Внутри лишь двое подростков, жмущихся у стеклянного прилавка с коллекционными фигурками. При входе на стене весит плакат, возле которого я задерживаюсь, большими жёлтыми буквами: «Comic Con Russia», а ниже: «Спрашивайте билеты на кассе». Прохожу мимо костюма Дарта Вэйдера и направляюсь в самый дальний угол магазина, к стенду с комиксами на английском языке, где долго разглядываю цветные обложки, аккуратно упакованные в плёнки. В кармане вибрирует Айфон, на экране высвечено сообщение от Кати, записанной в моей телефонной книге как «Шлюшка Роджера», читаю: «Почему не попрощался», вместо вопросительного знака обижающийся смайлик. Убираю телефон, так и не ответив.
Стою на кассе перед ребятами, что глазели на фигурки, кассир, полный парень с щетиной, в клетчатой рубашке поверх футболки с полинявшим принтом зверюшек «Happy Tree Friends», призванной демонстрировать его уникальность, со скучающим видом пробивает кипу аниме-наклеек для какого-то журнала. В магазин заходят две девушки лет двадцати, у одной тёмные волосы с синими прядями, на ней шерстяное пальто с длинным красным шарфом, вторая блондинка, намного симпатичнее первой, на голове шляпка, коротенькая кожаная куртка с множеством хромированных клёпок, в юбке выше колен и чёрных колготах. Узнав меня, девушки расплываются в улыбках и замирают на месте, шушукаясь. Та, что симпатичнее подходит первой:
– Максим, неужели это вы? – блондинка сцепляет обе руки сзади, выпячивая грудь вперёд.
Закрываю лицо комиксом «X-MEN», ничего не ответив.
К этому моменту подходит вторая девушка и они обе смеются на весь магазин. Кассир перестаёт пробивать наклейки и смотрит на нас, полный недоумения, по его лицу видно, что он пытается меня узнать.
– Привет, – опускаю комикс и улыбаюсь во весь рот как умственно отсталый. – Как ваши дела?
– Мы о-о-очень любим «Скрытый город», – говорит та, что с синими прядями.
Блондинка, закусывает нижнюю губу, и быстро кивает, деланное невинное выражение почти детского лица контрастирует с глубоким декольте.
– Спасибо, девушки, мне очень приятно, – добродушно я.
– Ваш голос Роджера, просто нечто, – в экстазе закатывает глаза блондинка.
– Ну что вы, – отмахиваюсь с жеманным смущением. – Я лишь парадирую свою бабушку, она курила трубку.
Девушки, переглянувшись, хихикают.
– А можно с вами сфотографироваться? – спрашивает одна из них.
– Конечно, было бы здорово, – улыбаясь, сквозь зубы я. – Только если передадите своим подругам, что я классный.
– Уж это обязательно, – с синими прядями.
Девушки как по команде лезут в сумки, но блондинка достаёт телефон первой, они встают по обе стороны от меня, я чуть приседаю, чтобы быть на уровне с их лицами, и строю гримасу Роджера в телефон, вытянутый вверх блондинкой, которая свободной рукой делает пальцами знак «peace». После двух щелчков камеры, мы повторяем действия на телефон второй девушки, на этот раз блондинка обхватывает мою руку, прижавшись ближе. Сделав фотографии, они на какое-то время теряют ко мне интерес, проверяя качество снимков и взвизгивая, и мне удаётся пройти к кассе. Продавец с бейджем «Виталий», пробивая мой комикс, всем своим видом пытается показать бесстрастность, чем выдаёт зависть. Расплачиваюсь картой и забираю прямоугольный пакетик.
5
Сегодня в комнате с мягкими стенами помимо меня присутствуют Катерина Ермолина и Андрей Благин. Именно мы и образуем тройку главных персонажей «Скрытого города».
Большую часть эпизода мы озвучили ещё вчера, концовку было решено озвучить с новыми силами сегодня.
Утром позвонил мой агент и сообщил, что мне предлагают взяться за аудио версию нового романа Стивена Кинга, выходящего в конце октября. Не раздумывая, дал отрицательный ответ и сбросил вызов, оборвав агента на полу фразе.
По пути в студию, за рулём своего БМВ я смеялся почти всю дорогу, подражая Роджеру. Смеялся с такой силой, что горло до сих пор саднит.
Катя стоит справа от меня, у крайнего микрофона, на ней джинсы с завышенной талией, белая футболка с принтом Мадонны, поверх рубашка в клетку с закатанными рукавами.
По другую от меня сторону Андрей Благин, ему тридцать два, лохмы каштановых, начинающих редеть волос налачены, одет в нарочито измятую футболку с изображением фронтменов AC/DC, чьи лица из-за пивного брюшка Андрея горизонтально растянуты как при неправильном разрешении экрана, образ этакого бунтаря дополняют чёрные потёртые джинсы и найковские кроссовки. Пик популярности Андрея пришёлся на двадцать два года, когда он сыграл в научно-фантастическом фильме (ремейк американского) роль астронавта, застрявшего на другой планете. Следующие фильмы были попросту никудышными, по большей части комедии, штампующиеся под 8-ое марта и к новогодним праздникам, а также эпизодические появления в сериалах. Поэтому можно смело сказать, что именно благодаря нашему сериалу его некогда завершившаяся актёрская карьера закрутилась по новой. Андрей вновь набирал популярность, на данный момент он получил приглашения сразу в два многообещающих кинопроекта, стал посещать различные ток-шоу, в Инстаграме он регулярно публикует селфи с знаменитостями с всевозможных тусовок, собирая невообразимое количество лайков, чему завидует даже Катя. И спрашивается, зачем актёрам PR-менеджеры, когда в телефоне имеется фронтальная камера.
Заключительный эпизод сезона по большей части состоит из обрывистых ретроспектив к событиям, предшествующим похищение Бёрда из номера отеля.
По сюжету, Лилли, – самостоятельный антигерой-одиночка, имеющий в сериале отдельную сюжетную линию и от случая к случая действующая сообща с Роджером (интересно, Катя увидела в этом мою отсылку к нашим с ней перепихонам), – организовала похищение мэра, и когда Бёрд примчался на помощь, нанесла герою-в-маске ножом серьёзную рану, в следствии чего он и вынужден был спасаться в пентхаусе. Учитывая, что она начала влюбляться в Бёрда, такой поворот сюжета добавит драматизма, а из женской аудитории, возможно, и выбьет слезу.
Харвил Стерм, связанный, приходит в сознание на полу в подвальном помещении городской больницы, освещаемом портативным фонарём. Пробуждение Бёрда сопровождается хрипящим дыханием Андрея в микрофон, к которому он прильнул так близко, что его усики, похожие на две растрепавшиеся зубные щётки, едва не касаются металлической сетки.
Роджер, возившейся с газовой кремационной печью, в попытке её включить, наконец добивается успеха. В отражении его глаз вспыхивает огонь, и на лице проступает благодатная улыбка (на моём лице точно такая же).
– Смотри, Бёрди, – Роджер торжествующе показывает на распахнутую створку печи. – А ты боялся, что я не смогу, – смеюсь так долго, что лёгкие, кажется, превратились в два сдутых воздушных шара, повисших внутри грудной клетки. – Скажи, тебе ведь уже не терпится? – Роджер вытянул шею, широко раскрыв рот, явно желая услышать ответ.
На экране Харвил крупным планом, мучающийся от боли и с кляпом из ткани во рту.
– Где же мои манеры? – разводит руками Роджер, затем подходит к Харвилу, опускается к нему, коленом наступая на раненный бок, отчего тот громко стонет, и стягивает кляп на шею.
Андрей кашляет в микрофон, затем верхней половиной туловища гнётся вперёд, чтобы искривить диафрагму, из-за чего походит на высокого пожилого человека с деформированным позвоночником, и, тяжело дыша, произносит с хрипом:
– Ты больной, – читает с бумаги, сжимаемой в руке.
Улыбка Роджера медленно сходит на нет, он встаёт и отходит к стене, куда свет переносного фонаря, установленного посреди комнаты, почти не достаёт, зато теперь его освещает оранжево-красное пламя кремационной печи, предавая Роджеру гротескный вид.
– Если кто и больной, то это ты. Именно ты отравил этот город безумием, когда поддался тщеславию и решил, будто бы ты, наш всеми любимый выродок, имеешь право надеть маску и выйти на улицы, чтобы, … – тяжело выдыхаю, Роджер делает паузу, чтобы сбавить обороты, потому что сейчас злость должна подождать, он даст ей волю, но позже. – Чтобы нести правосудие. Ты заразил каждый переулок, каждый дом, каждый ум…
– Не я её убил! – выкриком перебивает меня. – Я не убивал твою жену, и сколько не пытайся, ты не убедишь себя в обратном.
– Ты считаешь, что я и в самом деле такой? – Роджер быстрым движением обводит лицо ладонью, показывая на белый грим. – Ты думаешь, я настолько невменяем?!
Он плюёт в свои ладони и начинает неистово размазывать по лицу белый грим, хватает подол пиджака и, сгорбившись, продолжает тереть лицо, будто бы оно облито кислотой.
– Это ты сделал! Ты и твой символ, – несколько раз бьёт себя в грудь. – Они всегда охотятся за тобой, в каждом преступлении они выказывают протест твоему символу, диктату твоей высшей воли, – чуть ли не задыхаясь от бурлящей злости, ему всё же удаётся предать голосу саркастические нотки, затем уже на тон тише: – Ведь тебе одному, видите ли, принадлежит право нести в этот мир справедливость, – после длительной паузы Роджер: – Они пытались найти тебя, но убили её, всё просто. Виноват во всём этом безумии один лишь ты-ы-ы!
Внезапным прыжком он оказывается у Бёрда, смеясь от нетерпения, просовывает руки ему под мышки и волочит к печи.
– Джером, послушай меня, – сквозь боль говорит Бёрд, в попытке воззвать к тому человеческому, что могло остаться в Роджере. – Ты не веришь в это. Ты не хочешь меня убивать.
– Харвил, – Роджер останавливается и, нависнув над Бёрдом, приближает своё лицо к его почти вплотную. – Ты меня таким сделал, и Роджер хочет тебя убить.
Смеясь, он продолжает нести Бёрда к печи, но в этот момент в помещении раздаётся узнаваемый щелчок взведённого курка пистолета.
Роджер останавливается, застигнутый врасплох, нервно хихикает. Он знает кто навёл на него пистолет.
– Сука, – шепчет он. – Сука, сука, сука. – Бросив Бёрда на пол, он разворачивается и в несдерживаемой злобе, нехарактерной для него, орёт ни к кому конкретно не обращаясь: – Почему в жизни всё не происходит так, как ты захочешь?!
– Отойди от него, – едва дрожащим голосом Катя, она смотрит на экран, прижав правой рукой наушник к голове, другая рука с силой сжата в кулак; так же замечаю, что она чуть перебирает с ноги на ноги, как делает это сейчас Лилли на экране.
– Лилли, крошка, дай папе сделать то, что он задумал, – ласковым тоном он, затем переходит на крик: – Дай ему закончить игру!
– Ты знаешь, я не хочу в тебя стрелять, – Лилли, облачённая в латексный чёрный костюм и с маской на лице, сильнее сжимает пистолет двумя руками, приподняв выше. – Но я сделаю это.
И тут происходит то, чего не случалось за все предыдущие 59 эпизодов, то, что трогает меня до глубины души, несмотря на то, что я сам прописал эту часть в сценарии – в глазах Роджера Кигали появляются слёзы.
Это слёзы обиды и горечи, так как он понимал, что всё кончено. Все старания пошли прахом, когда он был так близок к цели, то подобие жизни, которое у него осталось, в один миг обернулось ничем.
Под видом, будто поправляю очки, я смахиваю бегущую по щеке каплю и тяжело дышу в микрофон.
– Роджер, я не шучу, – холодно напоминает о себе Катя.
Роджер оборачивается и смотрит себе за плечо, сначала на пламя печи, затем переводит взгляд на беспомощного Бёрда, лежащего у его ног.
– Софиты светят в одну точку, хо-хо, – бормочет он, поправляя галстук-бабочку в горошек. – Крещендо… зрители затаили дыхание…
Крупным планом лицо Лилли, полуприкрытое пистолетом в расфокусе.
– …Занавес, – улыбается как можно шире и резко тянется за Бёрдом.
Раздаётся выстрел. Воцаряется тишина, какое-то время Роджер не шевелится, поэтому непонятно, был ли выстрел предупредительным, либо всё же направлен в Роджера, но затем он медленно выпрямляется и оборачивается к Лилли, пошатнувшись, он делает шаг назад, затем ещё несколько, в попытке удержать равновесие, пока не ударяется спиной о стену. Сползая по стенке в сторону от печи и оставляя на ней красную жирную полосу, он продолжает улыбаться, и в итоге падает, не подавая признаков жизни.
Далее озвучивать ничего не придётся, поэтому экран гаснет. Последуют кадры под грустную песню из «Донни Дарко» «Mad World»: Лилли подбежит к Харвилу, упадёт рядом с ним на колени и обнимет его. Затем поможет ему подняться, и оба поковыляют прочь, Роджер же останется лежать на боку с широкой улыбкой и стеклянными глазами розовыми от линз. Перед титрами глаза, естественно, моргнут.
Чёрте что.
Первой начинает хлопать Катя, к ней подключается Андрей, затем отворяется дверь и вошедший Миша принимается улюлюкать как фанат на футбольном матче, узревший решающий гол. Я ощущаю себя на этом празднике жизни лишним, вернее, для меня это и не праздник вовсе – только что я стал свидетелем финала, который получился куда хуже, чем я представлял, но, чтобы не выделяться, тоже хлопаю. По крайней мере я хлопаю в честь того, что с мультипликационным сериалом «Скрытый город» с моей стороны всё покончено.
– Мы сделали это! – выкрикивает Миша.
Я смотрю на белое полотно, куда проецировались последние восемнадцать эпизодов, и всем своим нутром ощущаю пустоту.
Я ещё здесь, Макс.
– Знаю, – отвечаю вслух.
Андрей достаёт свой телефон и бесцеремонно обнимает меня за шею, к нам присоединяются Катя и Миша.
– Привет Инстаграму! – Андрей придурковатым голосом, схватив мой микрофон и разместив перед своим разинутым ртом, Катю это смешит, и она громко смеётся.
– Всё остаётся в силе, в восемь у меня, – напоминает всем о вечеринке Миша, его взгляд при этом устремлён лишь на одного меня.
В ответ показываю два больших пальца.
6
Вернувшись в свою квартиру, я включаю музыкальный центр, кажется новый альбом She Wants Revenge, но звук приходится сделать тише, потому что звонит мой агент. Дмитрий, стоило мне ответить, попросил подождать и перевёл на линию ожидания, где фоном играет отрывок из какой-то оперы на итальянском языке. С телефоном у уха я прохожу все четыре комнаты и включаю в них свет, чтобы квартира казалась не такой мрачной и более живой, затем, тщательно осмотрев весь свой гардероб, одеваюсь для вечеринки: тёмно-синяя рубашка с узором из поцелуев, пиджак, джинсы. Наконец в трубке раздаётся чей-то приглушённый мужской голос, и Дмитрий просит извинить за ожидание.
– Если это был Хабенский, – говорю я, переключая каналы без звука. – Передай ему, что я жду билеты на его постановку.
– Это был не он, но при встрече обязательно ему скажу, – хрипло смеётся в трубку.
– Дим, – мнусь я. – Если ты по поводу той аудиокниги, я не передумал.
– В задницу аудиокнигу, – выпаливает он с пугающим меня напором. – У меня к тебе другое предложение, от которого тебе крышу снесёт.
Я настораживаюсь, что заставляет отложить пульт на кровать.
– Надеюсь меня не хотят позвать на то реалити-шоу с воинствующими лесбиянками, боюсь, и здесь я тебя огорчу.
– Максим, остановись, я же пожилой человек, – неестественно хохочет он.
– Брось, тебе и сорока нет, – спустя паузу: – Верно?
– Почти…, – на секунду замолкает. – Неважно. В общем, сегодня я обедал с одним небезызвестным тебе человеком в «Просторах» с видом на Кремль, и он дал мне ознакомиться с наброском сценария угадай для какого фильма?
– Нет! – вскрикиваю я, подскочив на кровати словно от удара током.
– «Голос пустынь 2», – торжественно мурлычет он, оправдав мои потаённые страхи.
– Дим, пожалуйста, – умоляюще я. – Скажи, что ты разыгрываешь меня сейчас за все мои последние отказы. Просто мне сейчас действительно нужен перерыв…
– Да, да, я не шучу, – перебивает он. – И они естественно хотят тебя видеть в проекте.
По телевизору какое-то ток-шоу – парень с разгневанным и красным лицом, одетый в явно дешёвые джинсы и кофту с высоким воротником, кричит на девушку-типичную-простушку-из-области, испуганно сидящую в кожаном кресле, показывают взволнованного ведущего в модном костюме всем своим видом источающего сопереживание непонятно кому. Выключаю телевизор и направляюсь в кухню.
– Максим, алло, ты меня слышишь?
– Да, – тихо отзываюсь я, затем, спустя продолжительную паузу: – А тебе не кажется абсурдным, возвращаться к роли, от клейма которой я пытался избавиться столько лет подряд? – Открываю холодильник и достаю стеклянную бутылку апельсинового сока.
Пока наливаю в стакан сок, слышу, как Дима напрягается.
– Почему абсурдным, ты, как и хотел, снялся в других фильмах, весьма неплохих, но что плохого в возвращении к «Голосу пустынь»?
– Как что плохого? – восклицаю я. – Ты прекрасно знаешь, как я рвался играть разные роли, чтобы доказать свою многоплановость, а теперь я снова должен сняться в этом фильме? Да меня на смех поднимут.
– Правильно, ты и показал свою многоплановость, и именно поэтому никто тебя уже на смех не поднимет, – пауза. – Это своего рода возвращение к истокам, Харрисон Форд же снялся в новых «Звёздных войнах».
– Дим, ты меня вообще не слышишь, – выпиваю стакан сока залпом и с силой ударяю им о стол. – Харрисон Форд, в отличии от меня, пользовался успехом у режиссёров и не был заложником одной роли, – иду в ванну, перевожу телефон на громкую связь, кладу на край ванны и умываюсь холодной водой.
– Макс, ну вот что ты капризничаешь? – со вздохом он. – В рейтинге моих самых проблемных клиентов ты скоро будешь в топе. Кончай возиться со своим мультфильмом и вернись уже в большое кино.
– Может я петь хочу, – гримасничаю перед зеркалом над раковиной, будто держу в руке микрофон.
– Что? Петь?
– Да, ну знаешь, как Гай Пирс, или… Стивен Сигал, у них же получилось.
– Если хочешь петь, устроим, снимем тебе студию, не вопрос, но прошу тебя, не отказывайся от этой роли.
Я молчу.
– Хорошо, – произносит он. – Сейчас ты видимо не в настроении, но давай ты подумаешь хотя бы пару-тройку дней, не давай ответ прямо сейчас, – на заднем фоне слышен телефонный звонок.
– Ладно, – брякаю я, уставившись на своё отражение в зеркале.
Перед тем как повесить трубку, многозначительным тоном он, будто ему известна некая тайна вселенной:
– И поверь мне, такие фильмы срывают награды на фестивалях.

Дабы окончательно не впасть в уныние, решаю поскорее выйти из дома, надеваю ботинки, обвязываю шею шарфом, накидываю плащ, спускаюсь в лифте и сажусь в машину на подземной парковке. Вопрос – куда теперь?
По парковке айсбергом проплывает громадный тонированный джип белого цвета и паркуется через место от моего, с задних пассажирских мест выходят двое мальчишек лет десяти, одетых в утеплённые спортивные костюмы с символикой олимпийской сборной, их лица преисполнены напускного безразличия, но когда они замечают меня, в них начинает сквозить некое подобие высокомерия. Следом из мерседеса выходит в таком же костюме их отец, он лишь немного выше своих отпрысков и с избыточным весом, зато лицом выдался, ну прямо Джона Хилл с мордашкой Тома Круза.
– Задави этих спесивых ублюдков, – не раскрывая рта, мурлыкаю себе под нос.
Давлю на газ и с пробуксовкой трогаюсь с места, выезжая с парковки, едва не сбиваю не до конца поднявшийся шлагбаум.
На улице было достаточно темно, чтобы зажглись фонарные столбы и витрины магазинов отбрасывали мигающие тени на мокрый асфальт.
По пути с бортового компьютера набираю телефон Ульяны.
– Максим, – удивлённым и чуть запыхавшимся голосом она. – Привет.
– Уль, здравствуй, ещё не выехала? – перестраиваюсь в крайний левый ряд.
Она какое-то время мешкает, затем:
– Нет, я как раз сейчас собираюсь.
– А как ты смотришь на то, чтобы я тебя подвёз до Миши?
Повисает молчание.
– Ну, давай, – наконец соглашается она.
– Буду через двадцать минут.
– Хорошо, – произносит каким-то ошарашенным голосом.
Как в кино, стоит мне подъехать к подъезду, Уля тут же появляется из дверей. Одетая в короткое кашемировое пальто с воротником из меха, тёмные колготы и туфли на высокой шпильке, в руке чёрный клатч.
– Да ты просто сияешь, – говорю я, огибая машину и открываю пассажирскую дверь, подмечая сексуальные ножки.
– Спасибо, – от искреннего удовольствия закатывает глаза.
Кинув взгляд в боковое зеркало, трогаюсь с места, огибаю парк и выезжаю на шоссе в быстрый поток машин.
Ульяна расстегнула верхние пуговицы пальто и сказала:
– Что-то мы часто стали ездить на твоей машине.
В её голосе послышался вызов, что мне понравилось.
– Всего два раза, – отнекиваюсь я.
– Почти тенденция, – она поправляет свои идеально уложенные волосы.
Я улыбнулся, обогнав вереницу автомобилей.
– Итак, Ульяна, каков твой велики замысел?
– То есть, – хмурит бровки, посмотрев на меня.
– Учишься на кинематографическом, стажируешься в мультипликационной студии телевизионного канала, – поясняю я. – Чувствуется какая-то особая целенаправленность.
Она лишь таинственно молчит.
– Давай, – допытываюсь я, мельком глянув на неё. – Я же вижу, что самой хочется рассказать.
– Я бы не назвала это велики замыслом… я хочу стать продюсером, – сказала она наконец.
– Чтобы клеить тёлок?
– Вот ты и разгадал меня.
– А что, весьма серьёзная претензия с твоей стороны.
– Я понимаю, что это работа не из лёгких, но у меня давно такая цель.
– Похвально, – говорю я, перестраиваясь в крайний правый ряд и съезжая с шоссе. – Многого добьёшься.
– Спасибо, – смущённо смеётся, глянув в окно на поток машин, тянущийся под нами до горизонта.
– Я серьёзно, многие в твоём возрасте не знают, чего хотят, так что это большой плюс для тебя.
Он молчит, затем:
– А ты знал в моём возрасте, чего хочешь?
– У меня всё было несколько иначе, – оказавшись на пустой прямой, давлю на газ. – Я точно знал только то, чего не хотел, и бежал от этого всеми доступными способами.
– И тебе удалось?
– Думал, что да, – спустя паузу: – Но мне начинает казаться, что по-настоящему ни от чего убежать нельзя.
Она кивает.
Я вдруг осознал, что могу говорить с ней о чём угодно, и при этом оставаться искренним, – не тем, у кого на всё приготовлена разученная реплика, а самим собой. Это чувство было напрочь стёрто из памяти, отчего воспринималось как совершенно новое, и отчасти пугающее.
Остаток пути мы беседовали на более отвлечённые темы. В частности, Ульяна рассказала о том, что в университете у неё всего одна подруга, с которой училась ещё в школе, что любимый режиссёр – Вуди Аллен, недавно она рассталась со своим парнем из-за того, что тот пытался соблазнить другую, а та рассказала об этом Ульяне в сообщении в «ВК».

В восемь тридцать мы проехали через автоматические ворота, и я припарковался на подъездной дорожке позади чёрного двуместного Ауди Андрея, еле сдерживаясь, чтобы не помять ему задний бампер. Судя по остальным роскошным автомобилям, не оставившим свободного места перед гаражом, мы приехали одними из последних.
– Вот это домик, – не сдерживая восхищения Ульяна.
Фасад каменного коттеджа, в котором Миша проживает со своей женой Лизой, частично скрывался за густыми зарослями дикого винограда, которые теперь, посреди осени, теряли свой объём и краски.
Я неоднократно бывал здесь и прежде, дом мне хорошо знаком. В зале на первом этаже располагался камин. В цокольном этаже домашний кинотеатр с потрясающей стереосистемой и бильярдная комната, где мы с Мишей провели немало долгих ночей с бутылкой виски или джина, когда только начинали прорабатывать идею «Скрытого города», от этих воспоминаний на лице появилась ностальгическая улыбка. Каждая из спален наверху имеет свою отдельную душевую, а в хозяйской спальне есть джакузи. Стены по всему дому украшают картины современных модных художников, причём многие из них с периодичностью в несколько месяцев заменяются новыми. Из сауны, расположившейся на первом этаже можно попасть в подогреваемый бассейн, также позади дома имеется теннисный корт, освещаемый прожекторами и деревянная крытая беседка, украшенная резьбой.
Поднимаясь на крыльцо, я уже слышал музыку. Внутри отдавала басом ремиксованная песня «West End Girls», помогаю Ульяне снять пальто и вешаю вместе со своим на вешалку в коридоре, на ней оказывается короткое вечернее платье белого цвета с узором по бокам. Минуем сначала кухню, где на столе с мраморной столешницей красовались блюда с суши, а затем столовую.
Двери зала распахнуты, и, когда до них остаётся пара метров, в проёме возникает Катя облачённая в красное вечернее платье и с бокалом шампанского в руке.
– Опаздываешь, Макс, – с вызовом улыбается мне, откровенно проигнорировав присутствие Ульяны.
Когда мы подходим к Кати, целует меня в щёку, и с близкого расстояния теперь заметно, что она порядком набралась.
– Что о нас подумают? – наигранно пугаюсь я.
– Что мы классно выглядим, – она делает лёгкий реверанс из-за чего едва не падает и проливает большую часть бокала на пол.
– Ты уж точно, – говорю я.
– Ну, – Ульяна неуверенно жмётся в стороне, сжимая в руках клатч. – Я пойду, поздороваюсь с девчонками, – указывает кивком вглубь зала.
– Давай, Уль, – говорю я. И хоть мне хочется сказать: «позже увидимся», я лишь тупо улыбаюсь, проглотив язык.
Ульяна с неестественной улыбкой смотрит на меня, после чего на Катю, и уходит.
Зал, в котором присутствует человек пятьдесят, освещён настенными светильниками, окна от пола до потолка отражают и визуально увеличивают и без того внушительное помещение. Возле горящего камина замечаю Мишу, приветствующего меня кивком, с его красавицей-женой Лизой в компании Андрея Благина и Ивана Остроболодцева.
– Молодец, лакомый кусочек, – говорит Катя, смотря вслед Ульяне.
– Я её просто подвёз, – безмятежно осматривая зал, я. – Нам по пути.
– Максим, да вы настоящий джентльмен, выручаете наивных студенток – хихикает, а затем вдруг выпаливает ненавязчивым тоном: – Хочу, чтобы ты меня здесь трахнул.
– И тебе ещё пожимал руку сам президент, – быстро нахожусь я.
– Не поняла, – хмурится она, наклонив голову.
– Да я прикалываюсь, лап, – не предавая значения её оскорблённому выражению лица, говорю: – Давай тогда я здесь помелькаю, а через пятнадцать минут на втором этаже, – вспомнив планировку второго этажа, добавляю: – В дальней спальне слева.
– Слева, – повторяет она.
Внимательно изучаю её лицо, пытаясь понять, серьёзно ли она; И, судя по всему, очень даже.
– До скорого, – многозначительно говорит она, и, пошатываясь, направляется в сторону компании, состоящей из звезды молодёжного сериала «Танго» Оли, озвучивающей в нашем сериале сразу несколько женских персонажей, Павла, молодящегося сопродюсера с седыми волосами, в брюках и V-образном свитере, а также девушки лет тридцати с короткой причёской, которую я часто видел в студии, но не знаком лично.
– Уж думал, ты и не придёшь, – восклицает Миша, отслеживавший моё приближение с момента моего диалога с Катей, на нём пиджак с заплатами на локтях, клетчатая зелёная рубашка, бабочка; Отчего-то он кажется мне нервным.
– Нужно же создать интригу, – подмигиваю ему.
– Рада видеть тебя, Максим, – здоровается Лиза, на ней красное платье, тёмные волосы в элегантном пучке.
– Привет, Лиз, как всегда здорово выглядишь.
– Спасибо, – расплывается в улыбке, приподняв бокал на уровень глаз. – Ты тоже.
Лизе двадцать пять лет. Зеленоглазая брюнетка с пышной грудью. Выпускает собственную линию одежды премиум-класса для детей, чьих родителей смело можно отнести к представителям элитарного общества. Отец Лизы, известный кинопродюсер и не последнее лицо в министерстве культуры, в качестве свадебного подарка преподнёс своей единственной дочери этот дом.
– Как дела, Макс? – Иван, не удосужившейся даже здесь снять свою кепку, салютует мне бокалом виски.
– Спроси, когда раздобуду того же эликсира, что и у тебя, – обвожу зал взглядом, Кати уже нет, Ульяны тоже не видно. – Сам как?
– На самом деле отлично, – вздёргивает плечами. – Мне предложили взяться за адаптацию моей последней книги для фильма.
– А кто режиссёр? – интересуюсь я.
– Егорцев.
Мне эта фамилия ничего не говорит, но тон с которым Иван произносит её, заставляет меня уважительно кивнуть.
– Кажется, мы теряем сценаристов, – чтобы как-то выкрутиться, деланно громко говорю Мише на ухо, он в свою очередь успел откуда-то раздобыть мне виски со льдом.
– Наши сценаристы хоть куда, – когда Миша вручает мне стакан, замечаю лёгкую дрожь в его руке.
– Лихо закрутил с концовкой, – подхватывает Андрей, на нём та же одежда, что была в студии. – Ещё чуть-чуть и пустил бы слезу.
– Так это всё команда, – отвечаю я, пытаясь заглянуть в глаза Мише.
– За команду! – провозглашает Иван, и залпом опустошает стакан.
Все остальные весело чокаются и делают по глотку.
– Придумал, в чём пойдёшь на Комик-кон? – спрашивает меня Андрей.
– То есть?
– Костюм, чувак, – поясняет он. – Лиза тут предложила свои портные услуги, мы можем пойти, одевшись в Бёрда и Роджера, представь, как будет круто. – С энтузиазмом кокаинового торчка он.
– Конечно я прогрессивный человек, – улыбаюсь Лизе, побрякивая кубиками льда в стакане. – Но носить детскую одежду это как-то слишком.
– Лично я вам шить ничего не буду, – Лиза делает вид, что окунает кончики пальцев в свой бокал и брызгает на Андрея, тот взвизгнув, прячется за Ивана. – Зато я знаю людей, которые сделают вам первоклассные костюмы, так что на счёт того, что какой-нибудь подросток вас переплюнет беспокоиться не стоит.
Беседа переходит в обсуждение нового фильма, дебютной работы молодого режиссёра, на премьере которой побывали все кроме меня; Лиза повествует этаким тоном знатока-критика, что хоть идея фильма и была положительно оригинальной, в остальном картину следует считать провальной, Иван подшучивает над игрой актёров, мол лучше бы и не высовывались из своих театров, вмещающих от силы пятьдесят человек. Миша тем временем больше увлечён созерцанием зала. Я отстранённо молчу и делаю небольшие глотки виски, разглядывая картину, висящую над большим камином из белого мрамора. Портрет молодой девушки, выполненный в приглушённых, мягких тонах с преобладанием бардового и фиолетового. Девушка лежит на неубранной кровати, измятая простынь завалена лубрикантами и в россыпи конфет «Скитлз», на полу разбитый Айфон, позади кровати неярко выведен злобный клоун, а фоном служат театральные декорации в готическом стиле.
– Мне нужно в уборную, господа, – сообщаю я.
– Я с тобой, – моментально подхватывает Миша.
Покидая зал, замечаю Романа Барвина в обществе двух девушек модельной внешности, он здоровается со мной кивком, на что отвечаю тем же, одет он в чёрный приталенный костюм с круглым воротником пиджака, будь сейчас Хэллоуин, его наряд сошёл бы за стереотипный образ члена китайской мафии.
Миша на удивление молчалив, пока мы проходим зал, но оказавшись наедине в тёмном коридоре и пройдя достаточно далеко, он моментально теряет напускное спокойствие, просит меня остановиться и в нетерпении:
– Мне нужно спросить тебя кое о чём, – затем следует пауза, в момент которой ясно видно, как он собирается с силами, чтобы продолжить, наконец он поднимает на меня тяжёлый взгляд: – Катя тебе ничего не говорила?
– Про то, что вы спите? – спокойно я.
Предположение оказывается правдой. Словно страшась, что меня кто-то услышит, он, съёжившись, подступает ко мне вплотную. Должно быть, смиряет порыв закрыть мне рукой рот.
– Старик, блядь, не так громко, – перейдя на шёпот, шокировано он: – Твою мать. А что-нибудь ещё сказала?
– Спокойно, Мишань, – тоже шёпотом. – Об этом я сам допёр, а так мы с ней обмолвились лишь парой пустых фраз «привет-как дела».
Опередив его вопрос, я:
– В студии видел, как вы переглядывались, – придумываю на ходу, и для пущей убедительности: – Я же тебя столько знаю, Мишань, не мог не заметить.
Прокатывает.
– Ей совсем башню сорвало, – запустив руку в рыжую шевелюру, скороговоркой: – Сначала сама всё затеяла, выдвинула условие, мол если у меня возникнут к ней чувства, то всё немедленно прекратится, а сегодня после нескольких бокалов затащила в туалет, да так, что нас Лиза чуть не застукала, – заметив, что повысил тон, успокаивается, и вновь в полголоса: – И сказала, что я поступаю с ней как последний урод.
Мне приходится прикрыть кулаком рот, изобразив озабоченность из-за сказанного, дабы скрыть предательски проступающую улыбку.
– Дела, старик, – произношу, качая головой, будто потрясён его рассказом. – Что ещё она тебе сказала?
– В этом главная фишка, – шумно выдыхает. – Больше ничего. Хитро улыбнулась и вышла из туалета, а когда я выхожу, она уже возле тебя. Как это, блядь, понимать? Боюсь представить, кому она ещё намерена сказать, или сказала, – уставившись в пустоту, задумчиво: – Может она на наркотиках?
– Да вроде нет, – снова приходится прикрывать рот.
– Она точно решила покончить со мной. Вот дурак, какой я дурак, так и знал, что мне всё выйдет боком.
Ещё чуть-чуть, и заплачет, думаю я.
– Может она просто с тобой играет? – вслух предполагаю я, и тут же жалею, потому что Миша слишком легко может успокоиться, ухватившись за эту версию; Но, к моему удовольствию, крупица паранойи сильнее всякой логики. А тут и гадать не надо, чтобы понять, что Катя слишком любит острые ощущения, чтобы терять такую возможность как играть время от времени в раковую красотку. Просто Миша, перепугавшись за свою задницу, не в состоянии трезво оценить ситуацию.
Да и о какой логике может идти речь, когда на кону не только брак; В первую очередь Миша лишится шикарного дома, после чего отец Лизы наверняка позаботится о том, чтобы и о карьере в кинобизнесе можно было забыть.
– Уведи её отсюда.
– Увести? Но как?
– Очень тебя прошу, Макс, найди эту сумасшедшую и постарайся убедить её спокойно уйти, – умоляюще шепчет он. – Я к ней подойти боюсь, такое чувство, что она закричит, закатит грёбаную истерику, и тогда мне точно крышка.
На мгновение мне становится искренне жаль Мишу, но мысль о том, как легко он продал наш сериал, и как теперь отчаянно трясётся за свою карьеру, ещё больше раззадоривает меня.
– Ничего обещать не могу, – озабоченно произношу я. – Но я попытаюсь.
– Спасибо, дружище, – судорожно он. – Век не забуду.
– Так что давай, бери себя в руки, тебе нужно вернуться в зал.
– Хорошо, – кивает несколько раз, но уверенности в нём никакой.
Миша отправляется в зал, а я иду к лестнице. Поднимаясь наверх, я прокручивал в голове возможные сценарии дальнейших событий; Вариант 1. Я застаю Катю голой, трахаю её, и уезжаю домой мирно спать. Я никому ничем не обязан, и все мы взрослые люди. Если кто и совершил ошибки, то явно не я, так зачем себя ограничивать. Вариант 2. Я убеждаю Катю прекратить издевательства над Мишей, одеваю её и вызываю ей такси, после нахожу Ульяну, мы какое-то время общаемся, под конец вечера сажусь в тачку, дома дрочу, и хватит с меня приключений.
Прежде чем войти в гостевую спальню, стучусь в дверь. Комната с бордовыми обоями в лёгкий узор и тёмными задвинутыми шторами на первый взгляд кажется пустой, лишь включенный абажур и измятое покрывало, устилавшее широкую кровать с резным изголовьем, выдавало в ней присутствие Кати.
– Катюш, выходи давай, – проходя внутрь, задерживаюсь у настенного зеркала в золотой рамке, поправляю волосы. – Игры кончились.
И тут я замечаю в отражении туфлю, выглядывающую из-за края кровати.
– Попалась.
Обхожу кровать, и вижу, как Катя со спущенными чёрными трусиками танго лежит на боку без сознания и в необычной для спящего человека позе: голова находится на полу и запрокинута, правая рука неестественно вывернута, словно Катя уснула посреди пантомим, показывая этой самой рукой куриное крылышко, левая отведена за спину; настораживает и то, что я не могу различить видимых признаков её дыхания.
Я осторожно окликаю её, но реакции не следует.
– Катя! – уже с криком.
Результат тот же.
В этот момент часть моего сознания выцепляет на кровати что-то поблёскивающее. Сердце начинает натужно стучать, когда я понимаю, что блеск отбрасывает изломанная пластинка с зияющими дырами вскрытых ячеек, где находились таблетки.
– Твою мать, – тихо произношу я, и падаю перед Катей.
Прижимаю два пальца к запястью отведённой назад руки, кожа оказывается холодной, а пульс напрочь отсутствуют. Прекратив экспериментировать с силой и местом нажатия, бросаю руку и перехожу к шее и, когда я прикасаюсь к натянутой коже, голова Кати медленно поворачивается. Поначалу мне кажется, что это я её пододвинул, но затем Катя открывает глаза и упирает в меня сонный взгляд.
– Ты пришёл, – благоговейно она, неуклюже приподнимаясь. – Fuck me I’m famous.
После этой фразы она валится на меня и хихикает.
– Вот же ты сучка, – тоже начинаю смеяться.
– Видела бы сейчас Мишу, бедный дрожит как щенок.
Катя смеётся до слёз, срывающимся голосом она:
– Я ещё та сучка, – отдышавшись, добавляет: – Мне президент руку жал.
– У тебя с собой бутылки тут нет? – облокачиваюсь спиной на край кровати рядом с ней.
– Думала, ты принесёшь, – она переворачивается на спину, положив голову мне на ноги.
Она смотрит на меня снизу-вверх своими большими глазами с подтёкшей тушью, что ничуть не умаляет их красоты и чувственности. Теперь она не смеётся, на лице застыла печальная улыбка.
– Катюш, не хочу сейчас включать психолога, – поглаживаю её волосы. – Но обычно, тот, кто разыгрывает жертву, даже в шутку, на самом деле подсознательно добивается помощи.
– Ну же, – обиженно дует губы. – Не выходи из роли.
– Уж с кого, а с нас ролей хватит, – спустя паузу: – Как ты?
– Не знаю, – искренне отвечает она тихим голосом, отводит глаза, затем вновь смотрит в упор, но уже со слезами. – Макс, я, кажется, совсем запуталась. Я уже сама не знаю, зачем всё это делаю.
Медлит, прежде чем продолжить:
– Я как будто загнала себя в ловушку, и, – она смахивает слёзы. – И ощущение, что мне уже не выбраться.
Несколько секунд молчу, перед тем как спокойно произнести:
– Лап, всё будет хорошо, – приобняв её за плечо. – Уверен, что всё не так плохо. Ты же Екатерина Ермолина, чёрт возьми, любые ситуации тебе нипочём, – пытаюсь приободрить её. После шёпотом, нагнув голову к ней: – И хоть ты тут и разревелась, ты всё равно остаёшься самой красивой девушкой в этом паноптикуме.
– Перестань, – она легонько бьёт меня ладонью по бедру.
Ещё десять минут мы лежим на полу, не произнося слов. С первого этажа доносится мотив «If There Is Something».
Убедившись, что Катя окончательно успокоилась, я предлагаю:
– Давай уйдём отсюда.
– Давай, – тихо соглашается она спустя какое-то время.
После того, как Катя заходит в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок, мы спускаемся на первый этаж, велю ей идти к машине, а сам, показавшись в дверях зала, махаю рукой Мише, и, когда он быстро меня замечает, оттопыриваю большой палец.
На улице окончательно стемнело, выдыхаемый воздух превращался в пар, подсвечиваемый наружным освещением дома. Сам особняк, вырванный из окружившей его темноты мощными прожекторами, походил на театральные декорации.
Катя стояла возле моего БМВ и курила сигарету, отвлечённо глядя перед собой. К этому моменту она успела протрезветь. Молча садимся в машину, я трогаюсь.

7
Проехав немалое расстояние вдоль высокого забора из бежевого кирпича, я наконец заворачиваю в пропускной пункт, где из кабинки с затемнёнными стёклами охранник сверяет номера моего БМВ с записью в журнале, после чего ворота с электроприводом (не какой-нибудь там шлагбаум) открываются, и я въезжаю на подъездную дорожку.
Частная психиатрическая клиника расположена в окружении вековых сосен, и благодаря респектабельному виду больше походит на школу одарённых подростков Чарльза Ксавьера, нежели на учреждение для душевнобольных. Будь клиника государственной, а не частной, всё было бы иначе, естественно.
Раскидистое здание в три этажа внушало мне трепет, всякий раз, как я сюда приезжал; с прискорбием нахожу, что и сейчас ситуация ничуть не изменилась, ладони сделались влажными, а во рту пересохло. Мне было четырнадцать, когда родители впервые решили взять меня с собой, Артём находился в клинике уже несколько месяцев с момента вторичного размещения в ней. Артёму было двадцать три. Помню, как я, увидев клинику, ужаснулся от мысли, насколько мир должен быть безумен, чтобы существовала необходимость возводить такие махины. Но более безумными мне казались собственные родители, упёкшие родного сына в психушку. Немало бессонных ночей я провёл в раздумьях над тем, а не подселят ли меня к брату при очередном совместном визите.
Клиника выложена из бежевого кирпича, с высокими окнами и балконами, двухскатная крыша, с выходящими из неё слуховыми окнами, отделана коричневой метало-черепицей. Вдоль забора с внутренней стороны произрастали кусты, уже успевшие сбросить свою листву, а бессодержательность территории, представлявшей собой огромное поле с пожухшей травой, разбавляли редкие сосны и ели.
Я припарковался на пустой стороне парковки для посетителей, напротив ряда, заставленного дорогими автомобилями персонала. Заглушив двигатель и отстегнув ремень безопасности, я не спешил выходить наружу. Вытащив из внутреннего кармана пальто телефон, принялся пролистывать ленту Твиттера, а затем Инстаграма, покуда не наткнулся на фотографию, сделанную Андреем Благиным в комнате озвучивания. Выродок. С чувством глубокого отвращения отбросил телефон на пассажирское сиденье, глубоко вздохнул, выдохнул и глянул через лобовое стекло на здание, выделявшееся на фоне спокойного леса, словно причаливший к деревушке танкер. Все окна были затемнённые, и единственное что я в них видел – отражение с быстробегущими облаками.
Свои воспоминания о брате я могу охарактеризовать как смешанные. Он старше меня на восемь лет, и до того, как мне стукнуло десять, Артёму всегда удавалось меня рассмешить, тогда он казался мне весёлым и энергичным, и я был слишком молод, чтобы понимать и обращать внимание на озабоченные взгляды родителей, хотя и интуитивно догадывался, что они как-то связанны с Артёмом.
Но уже будучи в четвёртом классе настороженность родителей передалась и мне, в достаточной мере, чтобы несмотря на наши тёплые взаимоотношения с братом, я старался проводить с ним меньше времени. Наэлектризованной домашней атмосфере я предпочитал долгие прогулки с школьными друзьями, а когда те расходились по домам, шёл один в кинотеатр, где смотрел по несколько фильмов подряд до позднего вечера, а однажды, даже уснул в зале, и охраннику пришлось меня будить.
В первый раз родители поместили Артёма в клинику, когда ему было девятнадцать. Случилось это после того, как Артём ушёл из дома на несколько дней. В полиции сказали, что он напал на кассира в Макдональдсе, пытался задушить его, после чего и был доставлен в отделение. Тогда в психиатрической клинике он провёл два года.
За входной дверью на расстоянии пары метров есть ещё одна, железная, выкрашенная в непринуждённый кремовый цвет, и она оказывается закрытой. Прежде чем раздаётся писк зуммера, успеваю посмотреть в камеру видеонаблюдения.
Дом, милый дом…
Безлюдная приёмная залита флуоресцентным светом, стены в светло-бежевых тонах, на полу кремовая и коричневые плитки, выложенные на манер шахматной доски. Стена напротив входа с четырьмя окнами вряд с закрытыми жалюзи. В дальнем правом углу находится стойка регистратуры, стены в той зоне увешаны множеством дипломов в деревянных рамках на русском и английских языках, справа от стойки между двумя шкафами зажата декоративная пальма, там же к стене придвинут аквариум с красными рыбками, плавающими среди четырёх фигурок аквалангистов и жёлтой подводной лодки, периодически выпускающей пузыри. Слева в окружении стульев журнальный столик, заваленный брошюрами и журналами.
Подхожу к стойке. Дверь позади неё открывается и ко мне выходит руководитель клиники. На вид ему немного за тридцать. Уставшее лицо с щетиной, каштановые волосы зачёсаны с пробором, из нагрудного кармана белого халата выглядывают очки.
– Максим, здравствуйте, – он обходит стойку и протягивает мне руку.
Каким-то чудом вспоминаю, что на момент моего прошлого визита он просил называть его Олегом.
– Хорошо, что приехали, – вежливо улыбается.
– Да, – киваю. –Вы сказали, это важно.
– Будете кофе? – показывает ладонью на белый картонный стаканчик в руке.
– Спасибо, нет.
В аквариуме, возле которого мы стоим, подводная лодка издаёт глубокое «бульк». После недолгой паузы он:
– Артём находится сейчас у себя, по пути я бы вам всё и объяснил, – предлагает он, сделав последний глоток кофе.
Мы выходим из приёмной и оказываемся в длинном коридоре с множеством дверей по обеим сторонам, судя по тому, что мы одни, в клинике, должно быть, тихий час.
– Как вы знаете, приступов агрессии в последний год не было, – размеренным голосом он, сцепив руки за спиной, – И поначалу мы думали, что это говорит о выздоровлении
– Значит отсутствие приступов, это на самом деле плохо?
– Но затем мы стали наблюдать понижение общего тонуса, – не обратив внимания на мой вопрос, продолжает он. – Артём перестал контактировать с другими пациентами, а также с персоналом, – я лишь киваю, когда он поднимает на меня свои глаза, обрамлённые в боках паутинками морщин. – Но основной проблемой остаётся то, что Артём не может покинуть стены клиники, если раньше он спокойно гулял по территории, то сейчас едва может выйти на балкон.
Заворачиваем за угол, проходим дверь в окошке которого виден стол для настольного тенниса и оказываемся у лифта.
– Он замыкается в себе, уходит от реальности, – глубоко вздыхает, когда мы поднимаемся на третий этаж, и после длительной паузы: – Пока что рано делать выводы, но прогнозы могут быть весьма неприятными. Вероятно, состояние Артёма будет лишь ухудшаться, и вам стоит к этому подготовиться, – последнюю фразу он произносит твёрдо, таким безоговорочным тоном врачи сообщают плохие новости.
– Вы уверены, что моё появление не ухудшит ситуацию? – единственное, что нахожусь спросить, когда мы выходим из лифта.
– А вы не хотели бы его видеть?
– Нет, не в этом дело, – его вопрос меня злит, но я не показываю этого. – Просто я не знаю, что мне говорить.
Олег идёт в нервирующем меня медленном темпе, из-за чего приходится прикладывать усилия, чтобы не обгонять его. Следуем по коридору, устланному ковром с цветочным узором, по одну сторону расположены пронумерованные двери с палатами, по другую большие окна, открывающие вид на глубокую зелень хвойного леса.
Засмотревшись на пейзаж, вновь погружаюсь в воспоминания, на этот раз в тот день, когда Артём похитил семилетнюю девочку.
Мы останавливаемся у палаты 303.
– Он должен увидеть близкого человека, Максим, ему сейчас это нужно.
Олег открывает дверь. В просторной аскетичной комнате за столом, придвинутом к окну, снаружи которого установлена решётка, сидит мой брат, одетый в пижаму цвета яичной скорлупы. Артём повёрнут к нам спиной, он не оборачивается, даже когда после фразы Олега «Артём, к тебе пришли», я говорю дрожащим голосом:
– Привет, Артём.
Он едва поворачивает голову, будто сонный кот, услышавший мало волнующее его шебаршение.
Привыкнув к полумраку комнаты, замечаю, что его тёмные взлохмаченные волосы кажутся чуть поседевшими, но допускаю, что это из-за освещения.
Олег ничего не произносит, поэтому я медленно прохожу в комнату.
– Если что-то понадобится, я буду рядом, – сообщает он мне, и выходит, на закрыв дверь.
На столе, за которым сидит Артём, рядом с настольной лампой лежит пара книг и журнал «National Geographic». Справа от окна, в углу, расположена большая кровать, накрытая полосатым покрывалом, возле неё тумба, из-под которой виднеются две пары тапочек. Напротив кровати дверь, ведущая в туалет. Из-за отсутствия каких-либо личных вещей Артёма комната отдаёт стерильностью, и вполне могла бы сойти за одноместный номер в отеле, не присутствуй в ней запаха лекарств.
Чуть ли не крадучись, обхожу Артёма и встаю справа от него напротив окна. Он сидит прямо, скрестив руки на груди и вытянув ноги. Его лицо чисто выбрито, вокруг глаз синяки, а над левой бровью серповидный шрам, как галочка в ежедневнике, оставленная в напоминание о дне, когда Артёма скрутила полиция.
Из общих признаков у нас лишь цвет волос, рост выше среднего и выдающийся волевой подбородок. Учитывая прошлое, ещё будучи подростком, я старался находить в нас исключительно различия, нежели сходства.
– Привет, – на этот раз уверенней и громче.
Артём ничего не ответил, тогда я тоже посмотрел в окно, пытаясь проследить его сосредоточенный взгляд, лишь массив хвойных деревьев и небо, затянутое слепяще-белой пеленой. И тут я увидел, как совсем рядом с окном проплыла снежинка. Всего лишь одна, она несколько раз, несомая потоком воздуха, метнулась из стороны в сторону, словно позволяя себя разглядеть, и, описав дугу, скрылась из поля зрения. Интересно, заметил ли её Артём. Я задержал взгляд на окне, но снежинок больше не было, лишь четыре прута решётки, походившие на костлявые пальцы.
– Помнишь, как в детстве, когда ты пытался меня рассмешить, категорически упрашивал не улыбаться? Так вот, тебе сейчас главное не улыбнуться, не думай об улыбке вообще, будь серьёзен, договорились?
Реакции никакой.
– Молодец. Ну что я могу сказать, во внешнем мире всё спокойно, Насдак стабилен, об Эболе пока ничего не слышно, зомбиапокалипсис ещё не наступил, хотя видел бы ты эту молодёжь, – взгляд падает на заголовок растрёпанного журнала, лежащего на столе, он гласит: «Рыцари возвращаются». – Считай ничего важного ты не пропустил.
И вдруг он что-то говорит.
Я замолкаю, прислушиваюсь.
– Скажи ещё раз.
Подхожу ближе и наклоняю голову.
Шёпотом, с хрипом в голосе, словно это стоит ему немало усилий, он говорит:
– Ты знал, что я пытался её спасти.
В этот момент в дверном проёме показывается Олег, на его лице изображено изумление, он наблюдает за нами как за захватывающим моментом фильма, явно не разобрав содержание произнесённой фразы.
Артём поворачивает голову в мою сторону, но глаза отведены в сторону.
– Почему ты им не сказал?
Я открываю рот, но не успеваю произнести и ни звука, как внезапно он хватает книгу и кидает в окно, отскочив от стекла, та с глухим звоном отлетает в сторону. Артём, по-прежнему сидя, наносит себе по голове кулаком несколько звучных ударов, после судорожным движением паралитика смахивает со стола оставшуюся книгу, журнал и настольную лампу, затем поднимается, опрокинув стул, и подаётся на меня. Я пячусь от него, перебирая едва слушающимися ногами, пока не упираюсь в кровать, чуть не упав.
На заднем фоне голос Олега:
– Срочно людей в палату 303, красный код!
Артём продолжает медленно сокращать расстояние, выставив вперёд голову, его рот косо открыт, с подрагивающей нижней губы тонкой струйкой стекает слюна.
Следующие события разворачиваются столь стремительно, что сохраняются в памяти лишь отдельными кадрами; Олег успевает настигнуть Артёма и, схватив его, валит на пол. Артём, истошно крича, пытается вырваться, и ему это почти удаётся. Двое санитаров поспевают в последний момент. Один, в прыжке наваливается на спину Артёма, упёршись коленом в поясницу. Второй прицеливается шприцем и молниеносным движением вонзает иглу в обездвиженное Олегом бедро Артёма.
Почти сразу Артём перестаёт сопротивляться, и все трое ослабевают хватку. Но теперь, под действием транквилизатора, перед тем как отправиться в лекарственный сон, один из множества психических барьеров Артёма стирается, и он впервые за двенадцать лет может смотреть мне в глаза.
Всё, что мне хочется в данный момент, это не видеть его стеклянных не моргающих глаз, оказаться где-угодно, только не здесь. Исчезнуть. Но из-за оцепенения, я не в силах даже отвернуться.
8
Мне кажется, что я просыпаюсь от собственного крика. В испуге я так дёрнулся, что подушка слетела на пол.
На прикроватной тумбочке часы высвечивают синим огоньком 3:43.
С минуту пролежав, вглядываясь в тени на потолке, всё же поднимаюсь и иду в ванную, где включаю свет и долго умываюсь. Возвращаюсь в спальню, подхожу к окну и раздвигаю шторы. С неба, подсвеченного огнями ночного города, сыпал мелкий снег. Опускаясь на улицы, он тут же таял. За исключением увиденной в окне клиники снежинки, которая теперь казалась не более чем игрой воображения, это был первый снег.
Подбираю с пола подушку и кладу на развороченную постель.
Несмотря на всё желание не заострять внимание на сне, пробудившем меня, образы не выходили из головы. Днём, в состоянии бодрствования я бы с лёгкостью мог себя отвлечь, занять мозг чем-то ещё, что вытеснило бы нежелательную мысль, настрочить несколько листов сценария, например. Однако стоило проснуться ночью, что происходило чаще и чаще, заглушить голос не удавалось.
Во сне тебя связали, Макс, ты рыдал, что было сил, сопли текли по подбородку, но это не помогало, хо-хо-хо. Они оставили тебя, и вот ты в смирительной рубашке.
Дикий смех отдаётся во всём черепе, будто выдавливая барабанные перепонки наружу.
Мы с родителями выходим из отцовского Лэнд-Ровера, отец и мать, не опуская на меня глаз, ведут под руки, сжимая мои ладони каменной хваткой. Мы шли по бесконечному коридору с множеством поворотов и проходов как в лабиринте.
Это и был лабиринт, как тут не понять.
И с каждым новым поворотом нарастало чувство, что я не смогу найти обратный путь. Спустя какое-то время я понял, что родители исчезли, и я остался один. Коридор теперь был прямым, но таким длинным, что его стены, потолок и пол сходились вдалеке в одной точке.
Я стоял на месте, лишь то и дело крутил головой по сторонам, потому что чувствовал, что в коридоре есть кто-то ещё, просто этот кто-то всегда оказывался за спиной, как бы быстро я не оборачивался. И когда я в последний раз повернул голову, то увидел перед собой мертвенно-белое лицо брата, растянутое в улыбке, его зубы были гнилыми и жёлтыми, мутные глаза, казалось, въедались в моё сознание.
А затем всё исчезло, и я оказался в смирительной рубашке. Хоть я и лежал, не в силах подняться, ногами я пытался бежать, бешено перебирая ими в воздухе. И когда кто-то заплакал, я проснулся.
Проснулся от страха и от того, что я и в самом деле громко плакал во сне.


-/Что-то тут ещё будет\-