akimov_sasha : Сашенька. Вчора

К пяти годам я уже перенес кучу детских болезней. Краснуху, ветряную оспу и скарлатину. От оспы осталось несколько шрамов. На животе и на переносице. Каждый год делают пробу Манту, которую нельзя мыть и чесать. А в школе сделают прививку от кори. На плече останется шрам навсегда.
Когда мне было четыре года, мы с мамой съездили к родственникам на Украину. Вернее летали на самолете. Тогда это еще была не отдельная страна, а часть СССР. Запомнилось мне из этой поездки немногое. Только самое яркое. Вид из иллюминатора на кудрявые облака под крылом. Бурлящие пороги на Днепре. Поля подсолнухов уходящие за горизонт. Автоматы с газировкой. Компания пауков живущих на потолке…
Был у меня дружок, который не ходил в детский сад. Мы вместе играли в песочнице. Леша жил этажом выше. У него были папа и мама, да еще и брат с сестрой. Мы делали «куличи». Набирали песок в пластмассовые ведерки, потом прессовали его пластмассовыми лопатками. Переворачивали ведерко на ровную поверхность, хлопали лопатками по дну. В поисках влажного песка мы откопали в углу песочницы дохлую полуистлевшую крысу. Когда шел дождь, мы говорили, что это боженька сикает. Правда, спорили, кто же именно. Леша думал, что это Иисус, с терновником на голове и страдальческим выражением лица. Мне же думалось, что это огромный мужик в белых одеяниях, непременно бородатый и седой. После дождя можно было рыть каналы между лужами и перекачивать воду. А еще, если набрать воду из лужи в ведерко, насыпать туда песка и добавить горсть одуванчиков – то получится кашка-малашка.
Перед сном я смотрел передачу «Спокойной ночи, малыши». Пластилиновая заставка под успокаивающую музыку гипнотизировала. Ведущими выступают кукольные персонажи: Хрюша, Каркуша, Степашка и Филя. Иногда с ними возился рассудительный дядя Юра. Сюжеты добрые и поучительные. А в конце показывают советские мультики, вроде «Ну, погоди!», где волк преследует зайца, и они попадают в комические ситуации.
По выходным показывали мультсериалы: «Чудеса на виражах», «Черный плащ», «Утиные истории», «Чип и Дейл». Но если ты включал телевизор слишком рано, можно было нарваться на скучную передачу «Слово пастыря». Там выступал Володя Гундяев, он что-то нравоучительное бубнил, мягонько лоббирую по центральному телеканалу позицию церкви. Спустя пятнадцать лет его назначили патриархом всея Руси, и голос его стал громогласным, смелым, даже наглым. Он больше не увещевал, а требовал. Он не давал кроткие наставления, а повелевал.
Мать научила меня читать. Теперь я не был ограничен устными рассказами или пересказами. Вместо того чтобы задавать вопросы, я мог читать книги в поисках ответов. Но не сразу. Сначала нужно было осилить огромное количество детских сказок, стишков и рассказов. Сказки полны трагедий, страданий, вожделения и боли. В них почти нет юмора. Там постоянно кого-то убивают или унижают. Баба Яга жарит странников в печи, гуси-лебеди похищают детей, Колобка съедает лисица. Змею Горынычу отрубают головы, а ведь и его тоже жалко. В былинах витязи изничтожают злобные орды. Стихи Корнея Чуковского и Самуила Маршака гораздо веселее. Рассказы Бианки и басни Крылова – добрее.

Летом меня повез к бабушке дядя Виталик на своей белой «Ниве». У него две дочки, мои троюродные сестры. Женя и Ира, обе старше меня. Их бабушка, сестра моей, жила в том же поселке, но в другом конце, поэтому в детстве мы с ними не так уж часто общались. В дороге меня укачало и я блеванул на сиденье. После чего мне было очень стыдно.
В селе развал и свобода приняли дикий облик. Кругом бездельники, алкоголики и бандиты. Я и мои деревенские друзья были словно чумазые полуголые звереныши, которые всюду суют свой нос. А взрослое отребье спивалось от скуки. Они получали зарплату и уходили в запой, пока не кончатся деньги. Потом снова шли работать и повторяли цикл. Уволить их не могли, потому, что больше никто не пойдет горбатиться за мизерную зарплату.
Бабушка работала сторожем в лесхозе, она проводила ночи на проходной. Так как ее все знали, и уважительно звали Анна Степановна, мы частенько ездили до ГРЭСа бесплатно, на автобусе лесного хозяйства, который развозил сотрудников. А я удивлялся, что тут нет билетиков, которые нужно было бы компостировать.
Когда должны были привезти хлеб с хлебозавода, мы сидели ранним утром у магазина и ждали машину. В некоторые дни мы ходили с бидонами за молоком к старушкам, которые держали коров. Бабушка рассказывала, что у нее в молодости была корова Зорька, и до моего рождения была свинья. А еще в интернате, где она работала, был казенный конь Орлик. Если я не хотел есть кашу, она невпопад проговаривала:
Кушай Яша Кашу
Молочка ведь нету
А коровку нашу
Увели к советам
Это было довольно занятной переделкой фрагмента стихотворения Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», вероятно эту присказку часто повторяли раскулаченные крестьяне.
На ночь бабушка пересказывала мне сказку о золотой рыбке, не канонично, а переделанную на свой лад. Она добавляла какие-то свои детали; если что-то не помнила, то просто заменяла выдумкой. Да и говор ее, как и у многих жителей вологодских деревень, серьезно отличался от петербуржского.
Средства просодии, такие как интонация, тон, ударение – были своеобразны. Несмотря на стереотип, никто особенно не отличался оканьем. Но при произношении, из-за другой тональности, в словах изменялись буквы. Вместо «е» могли произнести «о» (например, «вчора» - вместо «вчера»). А иногда порождались фонемы, которых нет в изначальном слове. Например, «пойдем в байню» - вместо «пойдем в баню».
Те, у кого не было своей бани, ходили в общественную баню хотя бы раз в неделю. До этого обходясь частичной помывкой себя в тазиках на кухне или в огороде. Естественно, бабушка брала меня в женскую часть бани, потому что я был маленький. Там были обнаженные женщины всех возрастов. Они набирали горячую воду черпаком из большого чана, наливали ее в тазики, а потом разбавляли холодной. Раскрасневшиеся лоснящиеся тела окружали меня. Старушки с отвисшими до пупа грудями, складки кожи, вздутые вены. Толстые женщины с большими бедрами, животами и некрасивыми сосками размером с блюдце. Но были там и прекрасные стройные девочки. Я тогда не понимал их прелести, но они мне определенно нравились больше, чем взрослые женщины. Я невинно безлично влюбился в юность и красоту их тел. А сама по себе баня мне была неприятна. Духота, скользкий пол, да еще все норовят тебя огреть березовым веником по спине.

Водился с ребятами из нашего дома. В соседней квартире были трое братьев. Старший Артем постоянно пропадал на учебе в СПТУ и у бабушки на берегу Андоги, рядом с фанерным заводом. А младший Андрейка с рождения какой-то болезненный, постоянно срался и от него воняло. Я же общался со средним, моим ровесником и тёзкой. Их родители были работящие, но частенько уходили в запой. Через дверь от нас жила вполне благополучная семья, родители и двое детей. Брат и сестра. Игорь и Аленка. Девочка младше меня на два года. Мальчик старше меня на год. На первом этаже жил слабый вечно голодный Пашка, сын злостной алкоголички, которая даже не пыталась устроиться на работу. Все называли ее просто Танька. В другой квартире жили братья Ермаковы. Отец у них был безрукий дядя Женя (у него отрезана левая рука по локоть), а мать жирная как свинья Галя. Братья были старше меня. Но Гера был умственно-отсталый и ездил учиться в специальную школу. А Толик был рыжий и очень сильный. Вообще в деревне было много рыжих и светловолосых детей. А в каждом доме еще и ютились полчища тараканов. По соседству обитали такие же чумазые, немытые и дикие, как мы – ребята с улицы Чапаева. Но мы с ними редко пересекались. Даже испытывали некоторую неприязнь. Это ведь дети с другой улицы. Чуждые, пугающие, наверняка злые. Частенько такое отношение к другим людям бывает не только у детей, но и у взрослых. Если ты кого-то не знаешь, значит, он для тебя чужак. А иногда и враг. Все зависит от уровня твоего патриотизма и тупости.
Даже тогда можно было заметить, как окружение формирует будущие характеры и судьбы. Ведь изначально дитя может быть кем угодно, с поправкой на врожденные способности. Мы могли бы овладеть любым языком, в зависимости от страны. Могли бы играть любую сексуальную роль. Но постепенно широта возможностей исчезает, закрепляются лишь ограниченные предложения, предоставляемые социальной средой. Мы берем на вооружение то, что кажется нам полезным или крутым. Но никто не предоставлен себе на сто процентов. Взрослые помыкают тобой и заставляют что-то уважать, а что-то ненавидеть.
Они говорят, что нельзя держать руки в карманах, нельзя ковырять в носу и показывать пальцем. Хотя сами испорчены и омерзительны. У них есть привычки. Хорошие и плохие. Есть предубеждения. Они зависимы от алкоголя, табака, наркотиков, секса, иногда спорта, редко искусства. Каждый из них – настоящий набор суеверий и убеждений. От одного ты слышишь, что если наступишь на швейную иглу, то она попадет в кровоток и дойдет до сердца, что грозит неминуемой смертью. Другой говорит, что если напала икота – значит, кто-то вспоминает. А некоторые считают, что цыгане воруют детей.
Большинство детей раскусило этот лицемерный спектакль. Поэтому мы сделались лживыми. Играли разные роли для разных людей. Для мамы ты один, для бабушки другой. Среди сверстников такой, а перед ребятами постарше этакий. Порой страшновато перепутать с кем и как себя вести. По большому счету ты просто потакаешь прихотям взрослых. Взрослые больше не догадываются каков ты на самом деле.

Я не был жадным и раздаривал всем свои игрушки. Деревенские дети не сильно стесняются, они видят красивую вещицу, которая им понравилась, и сразу тянут ручонки и говорят: «дай». Но я быстро осознал, что раздарив все игрушки, останусь ни с чем, потому что никто взамен ничего не предлагал. Такой несправедливый бартер меня не устраивал, поэтому пришлось обуздать свою щедрость.
К нам во двор забегала бездомная одноглазая собачонка. Бабушка давала ей разные отбросы. А я гладил уродливую шавку и жалел. Но однажды, когда та рылась в помойке, ее загрызла большая собака. Здоровый злобный пес трепал ее, подбрасывал и рвал зубами. У собачонки выпали кишки на песок и она подохла. Мне стало грустно от осознания с какой легкостью сильный способен уничтожить слабого.
Бабушка особенно за мной не смотрела. Только велела от дома далеко не уходить, а сама сидела на лавке с подругами. А мы, сорванцы, иногда отходили за дом к большой поленнице. Залезали на чурбак, на котором колют дрова и писали. Соревновались, кто дальше пустит струю. Побеждал обычно Игорь. Один только раз у меня получилось сикнуть дальше. Его сестра тоже участвовала, она наклонялась, спускала трусики и производила смехотворную струйку мочи.
Иногда мы смотрели, как мужики играют в карты на столиках, где женщины стирают по выходным. Мы перенимали отборную брань, узнавали новые слова и их склонения, которые мужчины произносили за игрой в «козла». Хуй, пизда, ебать, блядь, пидарас.
В деревне у нас много родственников. Там же, на Заболотной улице жил дядя Витя, двоюродный брат моей матери. У него была автомастерская и «Мерседес» с люком на крыше. У них с тетей Алей был сын, мой троюродный брат Паша. Он меня младше, но с самого детства жесток, беспощаден или безжалостен – не могу подобрать правильное слово. Порой мы вместе играли. Поймали кошку, я ее гладил, а она меня оцарапала и попыталась сбежать. Паша ее поймал, схватил за хвост и бросил в пруд. Она выплыла, конечно. Худая и жалкая.
В огороде Таньки осока доставала мне до пояса, а крапива была выше меня. На крапивных листках копошились черные волосатые гусеницы. Ограда серая, покрытая лишайниками и гнилая, ее никогда не красили. Стекло на кухне у Таньки выбито, рама заколочена досками. Недавно там в пьяной драке убили табуреткой другую алкоголичку. Окно хозяйка не собиралась чинить, все равно защищать нечего, все ценное давно пропито. Сын Таньки, Павлик, был слабым. На нем всегда была грязная рваная одежда. Мы все бегали босиком, но у него даже не было сандалий никогда. Я и мой братец над ним издевались. Паша обзывал его, дразнил, говорил гадости про его мать. А я чтобы превзойти его в жестокости ударил заморыша в живот, он упал в траву и тихонько плакал. В следующем году Таньку лишили родительских прав, а Павлика послали в детский дом. Там он умер от какой-то болезни.
В соседних деревянных домишках тоже теплилась какая-никакая жизнь. Оконные рамы и дверные проемы были резные и отличались цветом от основного. Местные резчики по дереву знали свое дело. В красивом малиновом доме жила бабушка Капитолина. У нее росла здоровенная волосатая родинка на щеке, но она была приятная добрая женщина. А в желтом доме возле пруда жило семейство с единственным ребенком, что нетипично для деревни. У них была девочка. Бледная, хрупкая, почти прозрачная. Ее вывозили в инвалидном кресле на улицу. Не знаю, чем она болела, но явно угасала. Я собирал цветочки на поляне возле ее дома и дарил ей. Ее мать ставила букеты в вазочку у окна. Иногда я заходил к ней в гости. Мы вместе читали детские книжки и играли в шашки. Она мало ела, почти ничего не доедала, на краю стола всегда были тарелки с надкушенными продуктами. Я помогал ей сесть на диван, а сам катался в кресле по дому. Однажды ее увезли в город, и обещали вернуться во вторник. Как обычно я нарвал цветов в этот день и пошел к ее дому. Меня встретила у калитки ее мать и сказала, что больше девочки нет. Не зная, куда теперь девать цветы, я выкинул их в пруд. Девочка умерла. А я даже не запомнил ее имени, чтобы тут записать.