О Херов : Матч

Он вбегает в раздевалку, оглядывая опустивших головы футболистов и орет:
-- Хули вы делаете, инвалиды? Так команда, блять, семь червей, вторая закусочная, блять. Кому вы горите, ебаный в рот?

Он постукивает по карманам спортивных штанов, нащупывая сигареты, и не переставая кричать, представляет пустую душевую, в которую он пойдет когда проорется, чтобы аппетино затянуться, глотнуть дыма в тишине, спрятаться под нависающими над головой сосками.

Вот же они, безмозглые, сидят перед ним, опустив головы. Он видит их странные прически, ухоженные бороды; случайно натыкается взглядом на свое отражение в зеркале. Худое, вытянутое, гладковыбритое лицо, пожмаканное, морщинистое – на лбу две жирные борозды, углы глаз в черточках морщин и прическа совершенно обычная, хотя какая это нахрен прическа, сказал он себе – это же стрижка, блять, нормальная, сука, мужская стрижка, потому что мужик не делает прически, он стрижется, ходит раз в месяц в парикмахерскую на первом этаже дома к толстой тетеньке в синем фартуке с забавным хвостом на большой голове и похер ему на гели и кондиционеры для волос, и шампунь он покупает не дороже сотки, и моется он в бане раз в неделю, а в душ ходит только пот смыть.

И все это время он орет на команду, матерится, даже пенка проступает в уголках губ. Он то знает, сам был футболистов – всех не выгонят, контракты у них, агенты, юристы. А тренера можно и нужно выгнать если что не так. Три зарплаты и давай до свидания. Поставят другого, вдруг у него попрет, побежит команда, заиграет, а не попрет, так у другого заиграют.

И какая там тактика, когда пацаны третий месяц зарплату не видят. Ну скажет он защитнику:
-- Саня, ты не забывай, Володю страхуй.
А Саня ведь ответит:
-- Я его страхуй – а зарплату мне хуй?

И он ходит по раздевалке, подходит к макету футбольного поля, двигает фишки, они постоянно падают, он подбирает их, ставит, они снова падают, он пинает одну из них ногой, попадая в нападающего. Тот поднимает голову, уставший, как будто вообще не здесь, потому что нападающий заебался – просрал 30 лет жизни, а за душой ничего, ни машинешки паршивой, ни квартиры, кредиты висят, банки наебывают на телефон каждую неделю, половине команды должен, половине друзей, матери должен, бате, даже жене бывшей, и еще надо в ворота попадать; а все картишки, контора букмекерская, выпивка, да и бросать уже поздно, да и делать ничего другого не умеет, а на стройку или в такси западло ему.

И тренер кричит ему:
-- Сизый, попади ты в ворота! Команда на жопе там катается

Сизый молчит, разглядывает шнурки, а хули сказать когда с пяти метров лупишь мимо. И пацаны косятся, не говорят ничего, так, сквозь зубы может матернут – пьют то вместе.

В раздевалку то входит, то выходит массажист; ставит чайник, приносит воду, забирает пустые бутылки, тащит пакет со льдом для полузащитника, которому засадили в голень.

Тренер смотрит как массер прикладывает лед к ноге хавбека, от которого толку ни хрена нет, но и заменить некем, другие еще хуже – а у этого хоть прическа нормальная, да и пацан он вроде неплохой и семья у него опять же, а у тренера ведь тоже семья, две дочки – и все хотят есть, и не пошлешь все на хер, не придешь в мэрию в костюме, который со свадьбы висит неношеным, запылился поди, или клопы сожрали, не скажешь мэру:
-- Денег то дай, жрать нечего. Все конъяки пьешь, а нам макароны купить не на что.

А мэр сидит в большом кабинете, телефоны тренькают, и все вокруг говорят-говорят-говорят и всё сводится к одному: дай-дай-дай.
Заходит секретарша, заносит чай, не английский и не китайский, а обычный, в пакетиках. И конъяка даже у мэра нет, а секретарша что-то лопочет приятным голоском о какой-то встрече, на которую нужно ехать, то ли в школу, то ли в больницу областную. Он смотрит на нее тусклым взглядом, словно она только что из него всю жизнь высосала, вялым движением снимает пиджак со спинки стула и смотрит на свой живот в зеркало, и вспоминает что уже месяц собирается начать ходить в тренажерный зал – а потом он видит секретаршу, которая уносит чай, виляя большой задницей, и ничего у мэра не шевелится он только поправляет ремень и идет к выходу.

Но в дверном проеме он задерживается и спрашивает:
-- Как там наши футболисты играют?
-- Проигрывают. 0—1.
-- Ясно. Из футбольного клуба если звонить будут, скажи что на ближайшую неделю все расписано.

Через час тренер заходит в раздевалку, и обходя по кругу сидящих игроков, крепко пожимает каждому руку. Немного улыбается, даже шутит с ветеранами, и курить хочется, но не так, что пальцы дрожат, а с умиротворением, в кабинете генерального, который может и нальёт рюмашку за победу, а может даже похвалит, но что до следующей игры тренер работает – это уже точно.
И как-то отлегло у него, даже приобнял капитана, с которым еще десять лет назад в одной команде играл, которого еще сопляком помнил, которого за пивом посылал в магазин, а тот спокойно одевался и шёл, если ночью приспичит, то и ночью шёл – а теперь вот капитанит у него.

И тренер руку на плече у капитана подольше задерживает, даже прихлопнул пару раз:
-- Красавец. – говорит. – Володя.
А капитан отвечает:
Николаич, если этих ампутантов не обыгрывать, тогда нас всех связать и в реке утопить надо.

Они смеются, беззаботно, искренне, словно еще час назад не было всех этих криков и матов, словно все у них в жизни сложилось хорошо.
Когда они выйдут со стадиона, пойдут домой пешком, волоча на плече сумку, которая неприятно задевает бедро, ненужные никому и никем из прохожих не узнанные, лягут на кровать в съемной квартире, прислушиваясь к частому стуку сердца, чувствуя гудение уставших ног, по которым словно били палками полтора часа, они спросят себя:
Зачем все это?

Может быть, Вы, знаете?