Мартин П. Stalker : Кир (семь)

- И что ты теперь собираешься делать? – в голосе Осипыча четко слышалась неприязнь и настороженность. Он явно уже начинал жалеть, что проявил в электричке ненужную инициативу.
- У вас найдется цепь? – спросил Кир, уже зная, какая реакция последует на его слова…
В хлеву, если это можно так назвать, у Осипыча была самая настоящая свинья с выводком, и несколько растрепанных кур. В углу находилось еще одно пустующее стойло.
- Коня держал. С детства коней любил, - почему-то виновато сказал хозяин, - Пришлось продать.
Он еще раз с сомнением посмотрел на Кира
- Сынок, ты что, все это серьезно?
- Да, Вениамин Осипыч. Абсолютно.
- Как-то это все…
- Понимаю. Поэтому и говорю – решать вам. Хотите, гоните меня к чертям, ваше право… Хотите, проломите мне голову тем ломиком, что вы в сапог спрятали. Я вам только благодарен буду.
Осипыч покачал головой и вышел из хлева.
Кир прислушался к себе. Болело избитое тело. Стучала кровь в висках. И методично жег своим космическим холодом ком под сердцем. Пока все. Но очень скоро глубоко внутри снова проснется, стремительно набирая силу наркотический бес. И к его пробуждению надо быть готовым.
Вернулся Осипыч с охапкой ржавой, но крепкой цепи.
- Подойдет, - улыбнулся Кир, тихо, как недавно Осипыч, выдохнул через нос и зашел в стойло.
Цепь с помощью двух таких же ржавых навесных замков закрепили вокруг основания нижней балки и на Кире. Он проверил, снять оковы было невозможно. То что надо.
- Спасибо, - в который раз поблагодарил он.
- Помоги тебе Господь, Кирилл, - ответил Осипыч.
- И помните, что бы я ни говорил, как бы себя ни вел, ни в коем случае не отстегивайте меня раньше чем через три недели. Даже если я перестану дышать. На случай если я действительно загнусь, у вас есть расписка…
- Да помню я, помню, - тот махнул рукой и ушел, не забыв запереть дверь.
Кир оглядел окружавшие его грязные доски. Вот он, его последний ринг. Тесный квадрат, где на грязной соломе пройдет самый главный бой его жизни. И самый тяжелый, потому что биться он будет с самым непобедимым противником. С самим собой.
Надо только поспать. Он только сейчас понял, как давно он не спал. Последнее, что промелькнуло в его голове, это (в который уже раз за последнее время!) отголосок старой надежды не проснуться.
…
Он проснулся. Был грубо вырван чередой мелких судорог. Такое с ним уже было. Это был верный сигнал, что срочно нужна доза. Что надо срочно забывать все запреты и ограничения, потому что перед предстоящим Этим голодом ничтожны любые препятствия. Кроме железной цепи под ребрами.
Судороги не проходили. Они накатывали дикими волнами боли. Его выворачивало раз за разом, но желудок давно был пуст. Каждая клетка его организма верещала, надрываясь, моля только об одном, хотя бы самом дешевом, разбавленном, грязном, мутном, зараженном, но уколе!!!
Мозг отказывался нормально работать. Невозможно было понять, сколько прошло времени, день сейчас или ночь, в реальности он или бредит, жив или умер. Боль была везде, в каждом импульсе разрывающихся, лопающихся нервов, в каждом вздохе. Это был ад.
Можно ли умереть, будучи в аду? Есть ли что-то страшней этих невыносимых мук? Он пытался грызть зубами вязкое железо цепи. Он пытался размозжить голову о мягкое дерево стен. Он кричал, сотрясая небо, а на самом деле тихо сипел.
Но было самое ужасное. Эти короткие проблески сознания, когда он понимал, что он наделал. И начинался истинный ад осознания. Когда везде, куда бы он ни посмотрел, он видел огромную черную муху, неторопливо ползущую по белоснежной гладкой щеке. Муха поворачивала к нему свою голову, усмехалась губами Филина и произносила: «Я же никого на веревке не тяну, ты же знаешь!»
И вязла лапками в белой рыхлой поверхности из чистейшего порошка. Кир тянулся туда, выворачивая размягченные суставы, но весь порошок втягивал в себя вынырнувший из остывшей ванной гигантский фен. Его держал в непослушных руках полусгнивший Сон, который лениво стряхивал с грязных ботинок сгустки щенячьей крови.
- Сон, скотина! – молчаливо орал Кир, - Ты опять обманул меня!
- Все правильно, дружище, - отвечал обращающийся в шприц спецназовец, - Кому-то ад, а кому-то золотой укол…
- Ненавижу! – непонятно кому кричал маленький Кирюша. А шприц начинал хохотать, разбрасывая вокруг себя белую пыль. Пыль эта оседала на гнилой заблеванной соломе. И Кир в безумии своем начинал, давясь, жевать эту тошнотворную массу. Его руки и ноги превращались в безвольный студень без костей и жил. Но грозно звучал гонг, а значит, надо было начинать следующий раунд…
Адское забытье стало прерывистым. Кир подползал к корыту с мутноватой водой и жадно глотал. И снова проваливался.
Однажды он увидел Осипыча, который со смесью ужаса и жалости смотрел на него. В одной руке у него был стакан с молоком, а в другой тяжелый черный фонарь.
Кир попытался собраться с силами, чтобы сказать старику, чтобы он его отпустил, но понял, что может теперь только невнятно хрипеть. Тогда он решил броситься на Осипыча, чтобы тот, защищаясь, расколол ему череп фонарем. Но и на это не хватило сил.

-…Ну я, как ты и просил, Кирюх, еще контрольные три дня тебя там продержал. Но ты уже в себя не приходил. Зато можно было хоть свинью с курями обратно вернуть. А то своими воплями всю живность распугал, - Осипыч довольно захихикал, провел ладонью по бороде и поправил одеяло на кровати Кира.
- Ага, когда время пришло, меня позвал, тебя перетаскивать, - влез в рассказ довольный Леонид, - а ты на поверку совсем легкий стал. Чистый доходяга… Мы ж тебе на всякий пожарный уж и могилку приготовили…
- Ну что, городской, - бодро перебил его Осипыч, - на отраву тянет?
- Не! – еле слышно произнес Кир, - Проехали.

Когда сошел снег, Кир полностью окреп. Была ли тому причиной здоровая еда, чистый воздух и грубая физическая работа, или хитрые отвары, которыми потчевал его Осипыч, или же та непонятная сила, которая не дала ему умереть той страшной ночью, неизвестно. Но тело вернуло свою былую спортивную гибкость и силу, восстановились боевые рефлексы. Сосед Леонид, с которым они успели неплохо сдружиться, помог сладить из двух старых лыж худо-бедно вменяемый лук, отковал десяток наконечников, и как на аттракцион ходил вечерами смотреть, как Кир с шестидесяти шагов всаживает по пять-шесть стрел в подвешенную на веревке картофелину.
Жизнь возвращала проигранные позиции.
И лишь внутри все также царствовал непроницаемый ледяной космический вакуум. Он никуда не делся. Он лишь избавился от всего суетного, и теперь ничто не мешало этой пустоте. И пустота эта напоминала Киру о главном, не позволяя ему отвлекаться на мелочи.
Когда Кир твердо заявил, что должен уходить, Осипыч горько покачал седой головой.
- Я не стану тебя отговаривать. Это твои дела. Обещай только одно, что ты вернешься.
- Я вернусь, Осипыч, не переживай. Теперь мне есть зачем жить, - искренне ответил Кир, хотя, если бы дед его спросил об этом «зачем», то не получил бы вразумительного ответа.

Выследить Филина оказалось совсем не сложно. С учетом знания всех основных точек маршрута. Толстый торгаш теперь ходил уже в сопровождении двух громил. Но Кира, теперешнего Кира, такое не слишком смутило.
Когда в том же самом дворе, где когда-то полудохлый нарик умудрился расквасить Филу нос, к неизменному внедорожнику подошли трое, один низенький толстячок и два широких мордоворота. Когда поношенный продукт американского автопрома, моргнув фарами, откликнулся на сигнал брелока. Когда один из бугаев закидывал в багажник две сумки, а второй услужливо открыл дверцу перед хозяином. Вот тогда из темноты бесшумно выскользнула стремительная фигура.
Это было даже слишком просто. Амбалы привыкли иметь дело либо с вялыми клиентами, либо с готовыми на переговоры стражами порядка. Настоящего противника они не ждали. Первый, ковырявшийся в багажнике, получил удар по шее, второй что-то почуял и успел выбраться из салона и даже попытался сгруппироваться, но против рассчитанного удара куском трубы не устоял. Дальше – нырок в салон к непонимающему Филину. Все вместе взятое заняло меньше минуты. Без шума или крика. Когда джип неторопливо отъехал со двора, лишь выгуливающая во дворе свою болонку бабушка с раздражением обратила внимание на валяющихся на асфальте двух типов. Но, как и полагается, не стала вмешиваться в уличный беспредел.