Шева : Частная теория относительности

Сказать, что Кузявкин так уж сильно расстроился, было бы преувеличением.
Но осадок остался. Да даже и не осадок, а так - осадочек.
Помутнение некоторое.
Но от которого почему-то першило в горле и пощипывало в носу.
А в голове незатейливым хороводом носилось хоть и размноженное, но всего лишь одно слово - блядь.
Хотя был ли предмет вожделения Кузявкина блядью, нам неведомо, а Кузявкину - и подавно, ибо что можно сказать в виду отсутствия наличия…
Но предположим даже, что Кузявкин зорким глазом рассмотрел нечто, что давало ему полное право назвать некую особу вышеприведенным неблагозвучным словом.
И что? Это что-то меняет?
Уже не говоря о случае, который нам гораздо милее - если девица Кузявкина была не совсем тем, кем мы уже сказали, вернее, не так, - совсем не была той, ну, которая…, а была, не в пример многим современным девушкам, совсем даже наоборот, хотя, если честно, автор затрудняется представить себе, что может быть наоборот?
В известном смысле, конечно.
Ибо тогда встаёт нескромный, где-то философский, а в чём-то даже очень практический вопрос - а зачем?
Одним словом, если подытожить невеселые размышления Кузявкина, то выразить их можно одним коротким словом - непришла.
Конечно же, на публике своих чувств Кузявкин не показывал, а наоборот, придал своему лицу гордое ржевско-байроновское выражение, мол - да и хуйсней, но в душе то, что его замечательный золотник оказался невостребованным и, вполне возможно, проиграл заочное состязание с другим, наверняка гораздо менее достойным, скажем так…членом общества, не то чтобы дефлорировало, но несколько деформировало его тонкую, чувствительную душу и создавало некий дискомфорт.

Кузявкин отвлёкся от своих невеселых дум, задержав взгляд на фигуре мужика, шедшего перед ним в том же направлении.
Мужик как мужик.
Вот только на костылях. Ступня его правой ноги была в гипсе.
Для его комплекции и раненого состояния мужик довольно быстро передвигался.
Эдаким шустрым маятником.
Кузявкин интуитивно почувствовал, что цель Сильвера - объявившийся по ходу справа пивной ларёк. Обгоняя мужика, Кузявкин еще более укрепился в своей догадке, увидев под левым глазом мужика свежий багрово-фиолетовый бланш.
- Ну его нахуй эту пиратскую романтику, - подумал про себя Кузявкин.
В душе радуясь, что не он несёт гипсовый шлейф былых приключений.
Сильвер завернул в свою родную пивную гавань, а Кузявкин продолжил свой путь к троллейбусу.

Людей навстречу попадалось немного, наверное поэтому Кузявкин и обратил внимание на эту девчонку.
Девчонка как девчонка.
Даже миловидная. В то же время еще издали в её лице Кузявкин почувствовал что-то неуловимо-неправильное.
Когда девушка была уже на расстоянии нескольких шагов, Кузявкин понял, в чём дело.
Губы у девчонки были неестественно пухлыми и выпуклыми.
- Силикон, наверное, - подумал Кузявкин.
- Но мало ли девушек сделали себе такие губы? - скажет иной читатель, и будет прав. Поэтому уточним, что именно так привлекло внимание Кузявкина.
Не собственно губы, и даже не то, что имели они форму завлекательного сердечка, как у известного стилиста, а то, что они не закрывались.
Что придавало лицу девушки удивлённо-обиженное выражение.
Будто у неё во рту только что был сладкий чупа-чупс, который внезапно вынули.
С некоторой досадой и сожалением Кузявкин мельком подумал о том, что жаль, конечно, что не он вынул этот чупа-чупс, и продолжил свой путь к троллейбусной остановке.

Кузявкин уже ехал, когда на одной из остановок в троллейбус вошла девушка.
Девушка как девушка.
Вот только когда она села неподалеку от него, через некоторое время Кузявкин вдруг понял, что девушка-то - того.
Не в себе.
Мало того, что тело её часто вздрагивало - знаете, как бывает при икотке, когда независимо от тебя с регулярной периодичностью тебя всего передёргивает и из тебя извергается этот мерзкий звук, так еще время от времени обеими руками она делала неожиданные резкие выпады - типа, как боксёр бьёт двойной джеб.
Из-за чего пацанчик, сидевший перед ней, быстро поднялся и ушёл куда-то в глубь салона.
Бормоча про себя, как показалось Кузявкину, - Контуженая какая-то…
- М-да, - грустно подумал Кузявкин, - Родись она в девятнадцатом веке, точно бы стала героиней. Романа Фёдора Михайловича.
А так-то - неисповедимы пути. Жаль бедолагу.

Уже подходя к общежитию, Кузявкин с раздражением, но, одновременно и каким-то странным облегчением вдруг подумал, - И чего ты куксишься? Тоже мне, причину нашёл! Да оглянись, вон сколько их ходит. Неоприходованных.
У тебя руки-ноги целы, рот закрывается, ты-то чего дёргаешься?
Взгляд Кузявкина посветлел.
Походка стала свободной.
Если не от бедра, то от упадочных мыслей, - уж точно.
Со стороны Кузявкин даже стал походить…нет, не на орла, но…на петуха.
Только маленького.
Ну и что? Не им же придумано - мал золотник, да дорог.
Неожиданно всплывшее в памяти лицо всклокоченного экстравагантного физика, автора знаменитой теории, будто подсказывало, - Ты, Кузявкин, на верном пути.
Неопровержимым доказательством этого был беззастенчиво предъявленный в своё время почтенной публике до неприличия длинный язык.
Хотя, почему длинный?
Может и короткий.
Всё же сводится к тому - относительно чего?