О Херов : Коньяк и прятки

Она доконала меня. Меня раздражает её причёска, её идиотское карэ. Она похожа на рокера из 60-х. Я словно живу с Джимом Мориссоном, только она ничего не употребляет.

Ужинали вчера. Она снова умяла две баночки вишневого йогурта и попила зеленого чаю. Я высматривал в её глазах хотя бы подобие мозга, но так ничего и невысмотрел. Она пытается говорить со мной, но мы не можем сказать друг друг больше двух предложений. На нашей кухне слышно как тикают часы в спальне.

Сегодня я скрываюсь от неё у друга. Уже двадцать пропущенных. Кто-то воткнул ей шило в задницу. Она обзвонила всех жён моих знакомых, всех моих друзей, даже дозвонилась моему другу, но он не сдал меня. Друг говорит, чтобы я бросил её. Я отвечаю, что пора открывать коньяк.

Она поочередно звонит то в домофон, то в дверь. Чередует. Пять минут стоит у подъезда и терзает кнопки, терзает наши уши противным визгом, раздающимся из тонкой белой телефонной трубки. Затем пять минут вжимает дверной звонок в стену. Психологическое давление. Фашистка. Гордости у неё нет.

Звонки на телефон также не прекращаются. Массированная атака по всем фронтам. Кончился коньяк. С коньяком все это было легче переносить, теперь же в ушах противный звон. Маленькая деревенская дура. Я вызволил её из этого мерзкого холодного городка, а она сходит с ума. Или она и была сумашедшей, просто умело скрывала.

Друг уходит за коньяком. Он открывает дверь, я слышу звуки борьбы, её тонкий визгливый голосок и понимаю что нужно прятаться. Я заползаю под кровать. Она тупая, ведь умная девочка поймёт что похожа на Джима Мориссона и застрелит себя нахер.

Под кроватью пыльно. Не чихнуть бы. А у меня аденоиды и от этого постоянно заложен нос. Я дышу ртом и стараюсь делать это бесшумно. До чего она довела меня? Я, здоровый мужик, третий десяток разменявший, прячусь от девченки, которая младше меня на десять лет, под кроватью. Стоп. Это не она довела меня. Это я сам себя довел. Пора с этим заканчивать.

Я вылез из под кровати. Твою ж мать! Она подстриглась под мальчика! Как это называется, спортивная или полубокс? Это выглядит ужасно. Она кричит на меня. В углах её рта белеет слюна. Она попрекает меня пьянством. Говорит, что я страдаю от алкоголизма. Дура, я не страдаю от него. Я упиваюсь им. Она спрашивает, какого художника я заставил её бросить все и переехать ко мне. Она называет меня мудаком. Мне нечем крыть.

Знаете, когда вас отчитывает худенький короткостриженный пацан, испытываешь неловкость, хоть и пацан этот - твоя девушка. Лучше бы она оставалась Джимом Мориссоном; только из уважения к его творчеству я не бросал её. Но волосы исчезли, а вместе с ними исчезли причины быть вместе.

Я потянулся к бутылке.

-- Хватит тебе уже на сегодня, мудак! - она прямо-таки визжала. Как-будто ремнём батя огрел. Я долго готовил прощальную речь, весь мозг сломал себе этой речью, думая, как бы причинить ей как можно меньше боли. Но теперь все.

-- Послушай меня, пацан. Да-да, пацан, все правильно ты услышала. Так вот, мальчик, не надо говорить взрослому дяде куда ему идти, что делать, а уж тем более когда пить, и с кем. Это моё интимное дело. Я терпел твоё идиотское каре, залазил на тебя каждую ночь, представляя длинноволосых красоток, но стрижку под мальчика я не вытерплю. Ты разрушила все. Я сегодня же куплю тебе билет и ты вылетишь из моей жизни. Навсегда. И не смей плакать, пацан. Пора становиться мужиком.

Она набросилась на меня с кулаками. Я защищался как мог. Мой друг вернулся из магазина и теперь стоял и ржал с бутылкой в руке. До моего лица долетали её судорожные ударчики, а до ушей долетали матерные ругательства; я и не представлял что она знает такие слова.

Прошла минута, но она не думала успокаиваться. Она все так же набрасывалась на меня, я держал её на расстоянии вытянутой руки, периодически ставя блоки. Потом мне это все надоело. Я взял её за плечи, развернул к себе спиной, и пнул под задницу. Хорошенько пнул. Она вылетела из комнаты в коридор.

Она рыдала в коридоре минут тридцать, пока мы продолжали пить коньяк. Она давила на жалость. Но жалеешь либо тех, кого любишь, либо тех, кто действительно заслуживает жалости. Она не относилась ни к одной категории.

-- Наташа, не могла бы ты прекратить плакать? - решить вопрос миром всегда менее энергозатратно - Нам трудно сосредоточиться. К тому же бы мы хотели обсудить твою новую прическу, а при тебе нам неловко это делать. Разве тебе хочется слышать как над тобой насмехаются? Езжай домой, Наташ. Соберёшь вещи.

Она прекратила плакать. Она вообще прекратила издавать звуки. Сраный манекен без причёски. Почему мне не жаль её?

Алкоголь - это соломинка, за которую всегда можно ухватиться. В любой ситуации. Я хватался за неё постоянно, и вскоре соломинка стала напоминать веревку, а спустя пару лет - трос. Этот трос и тащил меня.

-- Ты когда-нибудь чувствовал себя говном? - спросил я друга, выпивая последний стакан.
-- Каждый день. Как проснусь и перед сном. Днём просто некогда чувствовать. Тупо приходиться быть им.
-- А я не чувствую. Я воняю.
-- На тебя слишком много срали.
-- Слишком много.

Наташа беззвучно лежала в коридоре. Пора ехать домой. Я подошёл к ней, поднял её, поникшую, короткостриженную тряпичную куклу и прислонил к стене.

-- Поехали.
Она подняла глаза на меня. Все она, сука, спланировала. Знала, что я не оставлю её лежать здесь.
-- Домой?
-- Домой. Завтра идёшь в парикмахерскую. Сделай что-нибудь со своей башкой.

Дома мы легли спать в обнимку. Я даже поводил рукой по её голове, как в детстве водил по своей, когда стригся коротко. Затем потрогал сиськи; все-таки не помешает убедиться в том, что ты ложишься спать с женщиной. Потом спустился ещё ниже, в трусики. Она полезла целоваться.

-- Купи себе парик.

Я отвернулся на другой бок, откатился подальше, чтобы не касаться её и уснул.
Ебать Джима Мориссона оказалось не так уж плохо.