Ромка Кактус : Летающий кафкианец

На полуденной улице грязной пеной вскипала толпа. Потухшие глаза, кривые ухмылки, серный запах апатии и вечного стыда. В дрожащем воздухе ярко мелькнуло и пронеслось; кто-то поднял голову и крикнул:

– Смотрите!

Люди вглядывались в небеса.

– Что это?
– Это птица? Это самолёт?
– Это пикирующий кашалот и горшок с петунией?
– Это опоссум верхом на мерчендайзере разыгрывает сценку из «Гамлета»?
– Это ангелы впервые пробуют экстази на вечеринке с малолетними тайскими трансвеститами?
– Это Джарвис Макэлрой?
– Что за ёбаный Джарвис?
– Нет, это…

Да, господа и бабищи, это был знаменитый летающий кафкианец. Он прочёл всю короткую прозу Франца Кафки, все новеллы и неоконченные романы, все его письма, дневники и тетради. Всё содержимое его мусорной корзины, спасённое от забвения Максом Бродом и командой отважных книгоиздателей. Все записки на салфетках, оставленные вместо чаевых на столиках забегаловок. Все послания и признания, сделанные Кафкой на стенах пражских и берлинских мужских сортиров. Внимательно изучив служебные документы Кафки, наш герой вычитал между строк окончания романов и несколько ненаписанных шедевров. Среди них был порнографический памфлет о потерявшемся в зеркальных отражениях маньяке, который, стремясь преодолеть тоталитарную систему формальной логики, обесцвечивает волосы перекисью водорода и предпринимает попытки сменить пол. Как раз тогда у кафкианца окончательно снесло крышу, и он открыл в себе способность левитации.

С тех пор он ежедневно патрулировал воздушное пространство над городом, борясь с очагами жизнерадостности, сея отчаяние и внушая тревогу тем, кто в этом нуждался.

– Кафкианец, помоги! Мне кажется, моя жизнь вот-вот наладится, и я смогу спокойно посмеяться над былыми неудачами…

Герой спускается с небес так быстро, словно молния:

– Вот тебе нож, чтоб копаться в себе, – протягивает здоровенный охотничий нож. – Свистни, если найдёшь что-нибудь стоящее.

Кафкианец подмигивает и взмывает ввысь. А парень зачарованно смотрит, как свет отражается в отполированной стали клинка.

В тот день кафкианец закинулся пригоршней разноцветных депрессантов и отправился на конференцию, посвящённую эффективности невроза в деле обогащения психиатрической аристократии. А ко мне пришла незнакомка.

Она позвонила в дверь, и я открыл.

– Здравствуйте.

Она молча смотрела на меня, лицо сжатое в кулак, ледяные костяшки глаз. Она развернулась, сделала несколько шагов, остановилась, подняла обе руки, словно сдалась, выдохнула и наконец вернулась.

– Вы писатель?
– В каком-то смысле.
– Я знаю, что вы писатель. Я читала ваши вещи.
– Да, и что скажите?
– Это ужасно! Как можно давать людям надежду? Что они с ней будут делать в этом ёбаном мире?
– Думаю, наш мир не так уж и плох, пока есть море и возможность позагорать…
– И заработать рак кожи! Как можно быть таким безответственным?
– Ну, я…
– Прожить столько лет и даже не спятить! Что вы за человек такой? Тракль в ваши годы уже покончил с собой!
– Большая потеря для всех.
– Вы что, издеваетесь?
– Никогда не смотрел на диалог с этой точки зрения. Может, зайдёте? У меня есть немного посуды, которую вы могли бы разбить. Или я мог бы угостить вас чаем.
– Я приличная девушка!
– Соболезную.
– Что за нахал!

Теперь она смотрела на меня с любопытством:

– А какой чай?
– Ромашковый, - я отступил в глубь квартиры.
– Сами пейте эту дрянь, - она вошла следом. – Может, у вас найдётся кофе?
– Думаю, да.

Мы сидели на кухне, и она говорила о том, что писатель – это больная совесть умирающего общества и что мой моральный долг состоит в том, чтобы как можно ярче выразить ужас перед жизнью. А потом мне надоело и я закрыл её рот своим. Она была только за.