Городецкий Антон : Сильвия Платт ждет нас

"Если не купили вам пирожное и в кино с собой не взяли вечером,
Нужно на родителей обидеться и уйти без шапки в ночь холодную." Г. Остер

Любая собственная мысль наводит меня на мысль о самоубийстве. Любая чужая мысль наводит меня на мысль о самоубийстве. Любое явление, любое событие, да чего там - любой предмет, напоминают мне о какой-то моей попытке суицида. Например, вот эта шариковая ручка. Однажды я пыталась воткнуть ее себе в левый глаз, чтобы нащупать ею собственный мозг. Вполне предсказуемо я промахнулась, ручка оцарапала мне скулу и сломалась. Я была дико возмущена качеством этой самой ручки и бросилась писать жалобу по адресу компании-изготовителя. Пока писала - мама пришла домой и я как-то совсем забыла, что пыталась покончить с собой. Потому что всегда лучше покончить с другой. Особенно, если эта другая - любовница твоего мужа, бутылка или ты сама с раннего утра. А я такая чистая. От меня очень чисто пахнет. Чистым говном. Как хорошо ты выглядишь, красавица моя. В этом гробу.

Всегда, когда Сильвию посещала ежемесячная неуверенность, всегда, когда она ее изводила в дрожь, всячески шантажируя и наполняя внутренней истерией, всегда она поднималась к этой горной трещине. Она и ассоциировалась у нее с чем-то личным нательным, доступным и обледенелым. Обдирая в кровь руки, подушечки пальцев и ногти, она, день за днем, час за часом, карабкалась на этот ледник и припадала своим немигающим взором к этой иссиня-черной пустоте. Все это в точности повторяло каждый месяц, каждый цикл, каждый естественный природный невроз - затерянный среди собственных придуманных, все казалось ей самым обычным, повседневным, надоедливым. Там, в этой горной трещине когда-то нашли замерзших насмерть путников вместе с их вьючными животными, лазали вниз, пытаясь их оттуда выковырять, но удалось лишь вырубить заднюю ногу неизвестного животного, которое везло на своем горбу этих людей и вместе с ними нашло свою кончину в толще льдов. Так его и бросили, не вырубленным и только копыто осталось торчать наружу, обледенелое, с сохранившейся грязной подковой, живое напоминание человеческой несостоятельности. Сильвии всегда казалось, что копыто это она видит даже из Америки, хотя ни черта она не могла видеть его там, не могла видеть его и здесь, припадая взглядом выпученных своих глаз к темноте глубины. Но она так четко себе его представляла, как будто черт давал ей оттуда, из пугающей тишины свой недвусмысленный знак. Он покачивал своим копытом, успокаивал ее ежемесячно и постоянно, дескать, не волнуйся, Сильвия, твою мать, все будет хорошо, черт тебя храни. И на том и на этом свете.

Каждое утро в гостиничном баре мы вместе с сыщиком приводим себя в порядок. Утренние сто грамм плавно перетекают в триста и стандартное состояние заполняет собою всеобщую повседневность. Сыщика нанял муж Сильвии, чтобы следить за мной, поэтому я довольно часто читаю ему всякие дурацкие лекции о падении нравов и людском лицемерии, сыщик периодически весело ржет, периодически грустно кивает головой, думая о себе и своем аморальном существовании. Чтобы ему не было так тяжело - мы вместе поднимаемся в номер к Сильвии, которая к тому времени как раз просыпается и буйствует. Там мы втроем вполне успешно совокупляемся, у сыщика прекрасный большой английский пенис, который гораздо лучше Сильвии, лучше Сильвии вместе взятой с ее стихами, мыслями и мыслями о ней. И вот что я хочу сказать тебе, Сильвия. Впрочем, это в любом случае не имеет значения.

Полчаса уже стою у этого пруда и хочу прыгнуть, чтобы утонуть. А всем пофиг, никто не идет, чтобы меня спасти. Этак прыгнешь, утонешь, а никто и не заметит. Где мой валиум?