Леонид Очаковский : Свете тихий

Стоит углубиться в прошлое только. Стоит, Зоя, стоит! Очень даже стоит. Я все рассказывал тебе раньше про свои наркопохождения. Про сбежавшую жену свою, про любимую. А ведь было время, когда ничего такого в моей жизни не было. Ни девок, ни дури, ни пива, ни сигарет, ни чифиря. Ты знаешь, что люблю я напевать. Так вот, было время, когда я напевал столь же весело и нескладно, как и ныне другие песни. Типа «Ты еси утешение притекающих к Тебе, Господи, Ты еси свет омраченных, и поет Тя дух мой». Было дело, когда я ходил в церковь, как на работу. Даже всерьез думал о монашестве. Да, искал Творца, а нашел дурь и девок. Охуеть, да, Зоя?! А может, это все от Него и есть? Вон, зайдем в храм. Постою, вспомню. Как раз на всенощную попадем. Хотя нет, там народу до хуя! Я забыл, сегодня великий церковный праздник. Затолкают нас в церкви бабки эти, ну их в жопу кобылью, старух этих. Давай по пивку возьмем, посидим в скверике, да я расскажу тебе, как все началось. Какая дорога вывела меня к дури. Где я всему научился. Я тебе отвечаю, ты охуеешь.
Вот вспомнить 1988 – 1989 годы. И 1990, в котором для меня началась жизнь. Новая, быть может, и в первый раз что-то напоминающее жизнь. Потому что все, что было до этого – это не жизнь. Хотя.... Хотя я тогда тоже торчал. Торчал на книгах. Творче всяческих, и чего я только не читал! Исландские, ирландские саги, скандинавская мифология, старокитайская литература, исторические хроники, философские трактаты. Чтение заумной литературы неплохо уносило меня от окружающего. Не хуже, чем потом травка. Меня моя жизнь такая вполне устраивала. А маманя безумно хотела, чтобы я стал куда-то выходить из дома. После того, как припадки большие у меня прекратились, а малые поубавились, приметно я лет до 25 сидел дома сиднем. Идти мне просто было некуда да и не хотелось. Зачем? Куда? Дальше магазинов в родном Очакове я никуда и не ходил. Из-за болезни действительно до 25 лет не было в моей жизни ни устремлений, ни женщин. Не пил, не торчал, не курил, ни с кем не трахался. Не работал и не учился. Как жил? А жил и не тужил. За счет мамани, бля! Мама работала тогда переводчиком в Минздраве, вернее, колымила там, встречала и провожала разных немецких шишек, поэтому дойчмарки, доллары, австрийские шиллинги, швейцарские франки появились в нашем доме намного раньше обменников на улице. Они складировались в чулки и не во что не конвертировались. Странно, но маманя, всегда считавшая себя в жизни неудачницей, в глазах своих подруг была очень обеспеченной женщиной. Нам они завидовали. Содержать маме меня было не в напряг, тем более что денег я практически ни на что не тратил. Ну, инвалид - и инвалид, чего с меня возьмешь? Но маме хотелось, чтобы я вышел из дома, чего-то захотел, чего-то стал искать в жизни и добиваться, к чему-то стремиться. А я просто боялся жизни. Я ж помню ее гнилые базары. Хоть кем-то ты захотел стать. А как тебе там будет? Тебе в жизни никто, кроме меня, подушку под задницу не будет подкладывать! А ты ж к этому привык! Но подложить мне ребенком подушку под булки было прежде всего ей, а не мне. Да, подкладывать не будут, а я и так обойдусь. Думала ли маманя, что в итоге я стану плановым торчком и любителем пробовать все что попало, и переспать, с кем попало. А, неважно! Есть то, что есть! И я не жалею не о чем.
А время то было интересное. Под лозунгом: ПЕРЕСТРОЙКА. ГЛАСНОСТЬ. Под этими заявленными девизами жила огромная страна. Вернее, медленно умирала. Или трансформировалась. Сейчас – хрен поймешь. Вообще, не могу молчать. Хотя все давнее дело. Понимаешь, я в свою юность видел конец семидесятых - начало восьмидесятых. Когда мне исполнилось 18, хоронили моего бровастого тезку, а с ним – всю эту эпоху моего детства и отрочества. С изменением Конституции, когда я учился в пятом классе. Хотя приняли ее, когда я в шестом учился. И День Конституции (эх, переименовать бы его в День проституции!) перекочевал с 5 декабря на 7 октября. Чтобы чрез 15 лет перекочевать обратно в декабрь, только на неделю позднее. 12 декабря. А потом и вовсе исчезнуть вроде, как праздничный день.
Прикольно вспомнить. Мою беспонтовую юность. Как хоронили моего бровастого тезку, правившего государством с момента моего рождения. Я не знаю, как в натуре было. Мы это с бабушкой по телику смотрели. И вот когда гроб с телом Брежнева стали опускать в могилу, что-то треснуло, и могильщик один вроде уронил веревку быстро и неловко. Может, то просто был салют похоронный, а все было путем. Но в общественном мнении сложилась версия – гроб брежневский уронили в могилу. Прикольно то, то после этих базаров спуск гроба в могилу на последующих похоронах почивших генсеков не показывали. А еще мне запомнился по ящику рыдающий преемник Брежнева Андропов. Он рыдал во всю и вытирался белым носовым платком. Не думаю, что ложно, притворяясь. Это сейчас. Он - тоже человек, он был стар и болен и знал, что скоро точно также будут хоронить его. Потому что чрез год и три месяца,, в феврале, погуляв по лесу с маманей, услышал известную траурную мелодию, перечисление чинов и состояний. Маманя и я захлопали глазами. Андропов, что ли? – спросила маманя. И радио подтвердило догадку. «После продолжительной и тяжелой болезни скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Андропов». Мой бровастый тезка позвал своего зама.
А жизнь была та же у меня. Оформленная инвалидность, эпилептические приступы. Что Брежнев, что Андропов, что Черненко, повторивший путь Андропова чрез год и месяц. Тогда стало смешно уже. Я знал одно – кто хоронит почившего генсека, тот и садиться на его место. Горбатого – да будут кости его перетерты железными жерновами – я вначале всерьез не воспринял. Но тут вся страна фраернулась. Был Чернобыль, провозвестивший конец страны (а то - экспериментировали с реактором, отключили все защитные системы, а когда попробовали их включить, они и не сработали толком, отчего и рвануло все), была реанимация хрущевской антисталинской истерии, были первые демонстрации (вроде 6 мая день Георгия Победоносца - против строительства на Поклонной горе; так ведь потом построили все равно потом), пикеты, открытое противостояние властям, массовые беспорядки на национальных окраинах, раздувание межнациональной розни. Да, нет базара, интересное то было время. Только читал я ставшими неожиданно интересными журналы и газеты, а вот так и не въезжал, что прежнего уже не будет. Пока этот баклан Руст, позднее захерачевшей своей подружке перо в бок, не приземлился на Красной площади точно в праздник православного Вознесения. Вот с тех пор до меня стало подсознательно доходить, что стране, в которой я родился и вырос – всё, пиздец! Хотя депутаты первого и последнего всесоюзного съезда мною всерьез не воспринимались.
Страна разваливалась? Скорее, трансформировалась. Да я жил при всех этих событиях, только отчета в них не отдавал. Что привычный уклад уходит в прошлое. А он уходил. У всей страны и у меня тоже.
В той атмосфере всеобщей политизированности, тупых бормотаний властей по поводу очередных некрасивых и кровавых событий и агрессивного противостояния прежнему порядку московского благополучного люда, я вообще особо не политизировался. Я просто нечестности не переношу, интеллектуальной нечистоплотности. А пропаганда от нее неотделима. Антисоветская пропаганда в советских же СМИ была ей проникнута. Я прямо физически ощущал видел ее передержки и вздор. И это пропаганда сделала из меня убежденного коммуниста. Я ведь против всех. И может, оно так и есть. Может, я живу, чтобы иметь возможность сказать людям – я не такой как вы. Я – верующий, наркоман, коммунист (нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть). Так отъебитесь от меня! Так вот, перестроечная истерия сделала из меня убежденного коммуниста и почитателя Сталина. Потому как я всегда на стороне гонимых. А на самом деле, все это текло мимо меня, да и мимо матери тоже. Сначала. Пресса публиковала много неожиданных сведений. С расстояния кажется, что в середине восьмидесятых у большей части населения страны просто съехала крыша. Перебои со снабжением начались где-то в конце 1988 года, раньше это было просто малоприметно. Ну, в одном магазине нет, походил, постоял в очереди не такой большой, купил искомое из продуктов. Потом вдруг этих продуктов или товаров периодически стало просто не найти. А до этого я просто давался дива на публикации.
Вспоминаю дикий восторг московского люда в 1987 году – у нас оказывается есть проститутки! Об этом было написано в газете. Чего люди тут радовались – я так и не пойму никогда. Я в 16 лет видел проститутку на набережной в Анапе, у которой на подошве туфли была написана цена. 210 рублей. Немалые деньги по тем временам. По-моему, тогда по официальному курсу это было семь баксов. А в дурке имени Ганушкина можно было снять психичек некоторых за пятерку. Синенькие советские пять рублей. Да, стали писать и говорить публично о проституции, наркомании. Вот примерно в тоже время слышно стало об одном наркомане в родном Очаково. У нас жили два брата-близнеца. Один из них якобы стал наркоманом. Видимо, винтовым, потому что говорили про эфедрин. Мама мне рассказывала это. Близнецов тех я видел не раз, учились вроде в одной школе, были младше меня. Это был единственный наркоман, о котором я слышал что-то реальное. В то время про наркотики и наркоманов я ничего не слышал. Кроме слухов об этом наркомане и ужасов мамани - нет, вот были жулики в Теплом переулке, так они к себе брали тех, кто сам к ним тянулся, а ведь сейчас вовлекают! Ведь написали, мафиози одевают пакет на голову детям, они понюхают и становятся наркоманами. И больше ничего! И если б мне попался прозорливец и сказал мне, что чрез пять лет я познакомлюсь с наркотиками, а чрез десять лет стану клиентом проституток, я бы очень удивился. И рассмеялся ему в лицо. А зря! Хотя ведь читал Евангелие. Про неудачное ручательство Симона Петра. Не пропоет петух, прежде чем трижды отречешься ты от меня.
Я тогда дальше Очакова очень редко выходил. По магазинам и домой. Мечтая о радиосвязи с маманей, чтобы она меня инструктировала, что где купить. Прошло более десяти лет - и маманя меня достает звонками на мобильный. Ты где? Чего делаешь? А я из магаза звоню ей - мам, слыш, а тут шампуня, который ты просила, нет, в другом тоже не видел. Чего делать? Тогда никуда мне идти и не хотелось. Я сидел дома и читал книги. В конце концов, я как-то в 25 лет вышел из дому во внешний мир. Неподалеку от нас в честь тысячелетия крещения Руси открыли старый храм Михаила Архангела в Тропарево. Вот как-то раз в апреле 1990 года я и зашел туда вечером в субботу и остался на всенощной. Это было накануне антипасхи – первого воскресения после Пасхи православной. Зашел не просто поставить свечку, этих понтов у меня никогда не было, а с намерением посмотреть на службу. Хотелось посмотреть эту службу. Вернее, послушать. Что церковные службы надо не смотреть, а слушать, подобно опере, я понял позднее. Так начался мой роман с православной церковью, который продолжался лет шесть.
В первый раз службы я практически не понял. Ни слова, но помниться, что мне очень захотелось понять слова службы и понять смысл всех этих красивых песнопений и совершаемых действий. А заинтересовавшись чем-либо, я в это влезаю обычно. И не успокоюсь, покуда все не разложу по полочкам и не уразумею. Делать мне было больше нечего. Я стал все чаще и чаще ходить в церковь эту, покупать церковную литературу. И учился церковной жизни.
В том храме тогда было четыре священника. Настоятель отец Георгий, митрофорный священник, производивший впечатление полублатного, очкастый отец Антоний, отец Дмитрий и молоденький бородач начинающий священник отец Виктор с необычайно тихим голосом. В фелонях они смотрелись как на подбор – высокие, широкоплечие, статные. Красавцы. Среди прихожан ходили как ангелы Божии. Очень скоро в отце Дмитрии я опознал угревастого белобрысо-рыжеватого прыщавого Димку, с которым познакомился еще в военкомате, когда мы оба проходили приписку воинскую. Теперь он стал молодым священником. Добрым, мягким, безотказным, но в церковном упертым. Он соборовал мою тяжело больную бабушку дома в том же году, на этой почве мы и сошлись. Позднее я узнал, что его отец где-то был благочинным, а по образованию он - музыкант. Сначала внешний облик церковной жизни мне понравился. Я быстро оказался добровольным прислужником, носил хоругви на крестных ходах, зажигал и правил свечи на свешниках, резал артос, носил святую воду, иногда ходил среди старух богомольных в стихаре. Стал церковным служкой. За любовь, это по церковному, то есть, на халяву. Мне не платили, но храму я служил. Мне нравилось. Хотелось стать дьяконом. Чтобы ходить в стихаре с орарем и возглашать: «Благослови, владыко!» «Двери, двери, премудростию вонмем!» басом нараспев. Как реализовать эту мечту, я не знал. Но надеялся, что рано или поздно буду читать часы и каноны. Чтецом быть меня тоже устраивало вполне. Хотя позднее узнал, что нет в современной русской церкви ни чтецов, ни иподиаконов, а только алтарники по благословению. На всю Россию был один рукоположенный чтец, вроде в Новодевичьем монастыре. Или рукополагали в чтецы для полготовки к рукоположению в священники. Вроде принято прежде, чем быть священником, побыть пономарем рукоположенным хотя бы пять минут. Я узнавал годовой и суточный богослужебные круги, научился читать по старославянски, разжигать кадило, резать артос, раздавать святую воду. Маманя обрадовалась вначале - хоть к чему-то привязался вне дома, хоть куда-то ходить стал, куда-то тянуться.
В той церкви я тусовался года два, за которые стал там любимцем богомольных старушек и узнал многое о церковной жизни и церковном мире. Интересно, но меня сразу заинтересовал богослужебный устав. В церкви мне нравился именно обряд, постоянство его. То, что дьякон, например, выходит из северных дверей алтаря с кадилом, а заходит в южные. Сам порядок молитв и песнопений. А, вспомнил! Еще мне особенно нравились прокимны. Прокимен, в переводе – предлежащий вроде – эти стихи из псалмов, хотя бывают и из Евангелия. Обычно прокимен возглашается так. Прокимен, глас такой-то. И стих из псалма или Евангелия, повторяемый хором на распев. Потом возглашается иной стих, на который хор отвечает первым стихом. А потом половинка прокимна первая возглашается, которую оканчивает хор второй. Вот эти прокимны и аллилуарии я и коллекционировал почему-то, запоминая и потом записывая в амбарную книгу. Почему – не знаю. Может быть, хотелось понять, почему выбрали для определенного случая именно этот стих из этого псалма, а не иначе. Где-то наполовину логика выбора была понятна. А пока я изучал богослужебный устав и церковную жизнь, в далеких городках и в благословенном Ташкенте подрастали девочки. Которые потом так или иначе вошли в мою жизнь. Но тогда мы не знали друг друга.
Я стал регулярным посетителем церкви в конце весны 1990 года. Страну уже лихорадило тогда во всю. Она разваливалась под глумословие и искрометные шуточки записных острословов. Литва первая декларировала независимость. Вполне по-советски. Сначала компартия Литвы заявила о выходе из КПСС и образовании самостоятельной коммунистической партии, потом новоизбранный Верховный совет Литвы принял декларацию о независимости и переименовался в сейм. С сепаратизмом прибалтийских республик, последовавших вскоре примеру Литвы, никто не боролся, борьбу имитировали, а демонстрировали в СМИ встречную борьбу сепаратистской Прибалтики. В основном шла война на уровне деклараций, а прибалты упорно гнули свое, и никто им не мешал. Как никто не мешал армянам и айзерам резать друг друга. Государство утратило монополию на насилие, а это - конец государства. В воздухе витало ощущение надвигающейся катастрофы. Вся страна, казалось, погружалась в атмосферу массового психоза. Пожалуй, консенсус, к которому Горбатый призывал с самого начала, был достигнут – все с разных позиций сходились, что так жить нельзя дальше. В отталкивании от всего советского периода были единодушны все пестрые политические силы тогдашние. Западники, назвавшие себя демократами, местные националисты, русские националисты – монархисты и патриоты, православные и сектанты, неосталинисты и прочие коммунисты-ортодоксы. Может быть, на советскую систему переносили неприязнь к Горбатому, может, верили, что заживут как в голливудских фильмах, избавившись от советского прошлого, может просто хотели выкурить Горбатого из Кремля, но страну сжигали. Причем все. Государственная власть демонстрировала полное бессилие. Подходили библейские слова пророка Иеремии, бывшего свидетелем гибели царства Иудейского «Отчего Ты стоишь как человек изумленный, как сильный, не имеющий силы спасти?» Бессилие государства, в силу которого верилось с детства, больше всего тогда меня и напрягало. Было чувство, что тебя просто предали. Кинули. Причем свои же родаки. И вспоминалась ,Божественная комедия» Данте с девятым ледяным кругом на дне ада, уготованным для предателей. Обманувших доверившихся.
Русская православная церковь тогда явно стояла на перепутье. С одной стороны, гонения на церковь в молодости Советского государства были, и попы это хорошо помнили. С другой стороны в исторической памяти православия не было опыта папства, ставившего на колени в снег императоров и низлагавших в свое время неугодных Риму королей и герцогов. Православная церковь веками молилась за любые власти и смотрела на византийских василевсов, русских князей, царей, императоров как на епископов по внешним делам. Триста лет назад один такой веселый внешний епископ Петр, женившийся на проститутке, утеснил церковных и устранил их всякое влияние на государственные дела. И церковные молча согласились с этим, так как привыкли к повиновению. Ведь истинным символом веры реформированной ранее Никоном церкви стал ответ келаря царю Алексею – аз, государь, не вем ни новыя, ни старыя вера, но яко велят начальницы, тако готов творити и слушати их во всем.
В третий свой визит в храм после службы я увидел, как отец Дмитрий с постной мордой обратился к прихожанам и сказал нам, что старый патриарх Пимен преставился. Давайте помолимся, чтоб избрали хорошего человека. Достойнейшего. Мы молились, а на ектеньях стали вместо почившего Пимена поминать местоблюстителя патриаршего престола Филарета, возглавлявшего тогда украинскую епархию. Демократы Филарета не любили и писали про него очень много нехорошего. Но Филарет так и не стал новым патриархом вся Руси, а только позднее Украинской церкви, которую Московская патриархия за церковь не считала. Вместе него примерно чрез месяц с лишним выбрали патриархом Ленинградского митрополита Алексия, который стал Алексием II, – до Пимена какой-то Алексий был уже патриархом. Все это мало касалось рядовой массы верующих. Тогда церковь устойчиво была вне политики. В тот год ничего не слышалось в стенах храма, что напоминало бы о тектонических сдвигах в государстве. Что мне нравилось. Споры о перестройке, рынке и демократах на остановках и в очередях уже заебали.
Интересное было то время, есть чего вспомнить. Пошла гуманитарная помощь. Мол, в Союзе жрать нечего. На самом деле, жратва с прилавков переместилась в домашние закрома, а в домах завелись мыши от обилия запасов круп, которых потом мы пять лет не могли вывести. Были фобии общественные, был общественный невроз навязчивых состояний. Невроз лихорадил всю страну. И тогда наиболее меня впечатлили очереди за гуманитарной помощью. Там стояли и очень бедные старухи и одетые с иголочки пассажиры иномарок, которые специально за этой помощью приезжали в храм. Стояли 2-3 часа за двумя банками датской ветчины из сплошного крахмала, которая потом быстро плесневела, и которую кошки наотрез отказывались есть. Эти очереди за гуманитарной помощью меня поразили. Та же картина была везде, где раздавали гуманитарку. Хватали все, ругались, дрались, готовы были перегрызть друг другу глотку. Получив два раза эти консервы, я перестал стоять в очереди за ними. А другие стояли. Включая и холеных пассажиров иномарок. Чем не психоз?
А раз, помню, в поминальную службу накануне великопостной родительской субботы (это было уже в следующем году), я видел как какая-то жирная тетка держала в руках громадную пачку денег из стольников. Тогда это была самая большая купюра, которую я видел редко. Так вот, это было еще до первого эксперимента с ценами. Столько денег до этого я еще никогда не видел. И тетенька эта раздавала советские сотки всем желающим. Разумеется, вокруг нее сразу образовалась толпа желающих. Старухи и старики дрались, вырывая сотки из ее рук. А церковное начальство в это не вмешивалось. Причину столь экстравагантного поступка тети я не знаю. И не узнаю никогда.
Тогда в церковь потянулись многие. Это было не то, что модно, скорее всего, повело протестное чувство, желание иной жизни. Действительно, несмотря на грандиозные пертурбации в стране, церковные службы текли по неизменному кругу. Казалось, что если дьякон выходит с кадилом из северных алтарных дверей, обходит храм по «Господи воззвах», кадит иконы и возвращается в южную дверь алтаря, то привычный мир не может быть разрушен. Так во всяком случае казалось мне, а чего другим – не знаю. Но чувство стабильности участие в богослужениях мне давало. Да если верить Юнгу, то многим давало это же чувство участие в богослужениях и таинствах. Хотя таинства я как-то не воспринимал, равно как и молебны и панихиды. В исповеди мне с самого начала чувствовалась некая фальшь. Стоит очередь, как в магазине или в конторе какой, дышат тебе в затылок. Какая тут тайна исповеди? А как выложить свои грехи замотанному священнику с безнадежно уставшими и равнодушными глазами? Богу каешься? А зачем тогда рассказывать уставшему человеку, которому до этого нет в общем никакого дела? К причастию допускали всех, кроме явно нетрезвых. И мне это сразу не понравилось. Тогда мне это казалось профанацией таинства. Ну, а вот если бы отцы эти подходили строго по правилам, то кто бы стал к ним ходить? Очень мало. И только свои. Они это понимали.
Вот тут, пожалуй, лег первый порог между мной и церковным людом. Мне нравились длинные церковные богослужения, богослужебный устав, сложные комбинации богослужебных книг, прописанных в уставе церковном. А большая часть посетителей церкви ходили отслужить молебен или панихиду за своих родных, исповедаться, причаститься, сделать нечто душеполезное с их точки зрения. Например, приложиться к иконам. Так что чрез полгода я как-то стал понимать, что мы молимся в одном храме одними и теми же словами, но о разном и по-разному. И разным богам. Реально общины в том храме не было. Ничего похожего на общину. Были священники, был церковный актив (весьма неприятный и жуликоватый, на мой взгляд) и разношерстная масса прихожан. Храм быстро хорошел и благоукрашался, а дьякон на праздниках возглашал многолетие благостроителям и благоукрасителям святага храма сего. Благостроители и благоукрасители эти приезжали на воскресную обедню на иномарках. Припаркованные иномарки простой церковный люд почему-то приписывал священникам. Храм, расположенный недалеко от транспортного узла юго-запада столицы и торгового центра – тропаревской барахолке, был коммерческим. Приносил нехилые сборы церковной казне, настоятелю, старосте и прочим заинтересованным лицам. Я понимаю, все хотят кушать, и многие хотят кушать хорошо. Снисходительность к порокам тех, кто тебе ничего плохого не сделал, всегда была моей характерной чертой. Да и апостол Павел писал же, обыгрывая значение одной мицвы Торы, – не заграждай рта у вола молотящего. И добавлял – а волах ли печется Бог?
А чего, рабби Шауль, он же апостол Павел, был в натуре прав. Ежели кто чем занимается, то от этого же и кормиться! Если развешивают уши на проповедь, то надо подогреть проповедника. Ему ж тоже есть хочется! Ежели нравиться слушать красивое хоровое пение и смотреть на красивые иконы, то бабло на базу гони! В первый год меня жуликоватость церковного актива не напрягала. Потому что всегда в голове стоял водораздел. Между тем, что должно быть бы. И тем, что реально есть. Кто кроме Творца вне греха?
За год я стал докой в богослужении, в привычках церковного люда, в его мнениях и суевериях. Но с ним так и не слился. Я тогда уже понимал, что мы молимся разным богам. Ну ж сказано – не сделай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, на земле внизу, ни в водах ниже земли; не поклоняйся им и не служи им. И как это канает с почитанием икон? По-моему, бабки, гадавшие, какой иконе свечку поставить для разрешения какой-то жизненной проблемы, сразу впадали в идолопоклонство. Иконы в церквях я с самого начала старался не лобызать. Лобызать иконы мне очень скоро стало западло.
И еще сказано – помни день субботний, чтобы святить его. Так, бля, ведь не воскресный! Вот что когда-то с неба сошел огонь и попалил кого-то, что воскресли мертвые -–в это я мог поверить. Но вот что в Библии написано одно, а понимать надо совсем по-другому – не, вот в это в натуре я поверить не мог. И участвуя в церковной жизни, я укоренился во мнении, что для достижения торжества христианства, надо разрушить христианскую цивилизацию. И уже познакомившись с сероватым снежком, нехотя тающем на весле под огнем зажигалке, я могу повторить слова великого мудреца народов мира Фридриха Ницше – «и лишь когда чистое небо вновь проглянет чрез обрушенные купола, и прольется на траву и маки (опа! Чисто наркоманская метафора!) у обрушенных стен, только тогда сердце мое обратиться к святилищам этого Бога!». Сакральное богохульство. Если разобраться по-настоящему, да всегда я был в отрицаловке. Я – бунтарь по природе, от рождения. Только разное отрицал, но всегда одно – общепринятое в данной среде и в данном месте. Может, именно по этому в храме этом я не прижился. Да мне по хуй с ними!
Говоря объективно, в вере я не был смиренным христианином. У меня была своя вера, основанная на буквальном понимании Библии. Кстати, именно в тот церковный год я приобрел Коран и стал читать его. Коран меня тоже очень впечатлил. И коранический вариант участи в загробной жизни сразу понравился больше церковного. А так я думал в то время, как синтезировать в амальгаму с сохранением своеобразия все три авраамические религии. Ну, это были так, просто такие мечты, дело неподъемное. А так я просто зачастил в церковь. И постиг богослужебный круг. Суточный и годовой.
Я узнал, как красивы августовские праздники – день пророка Илии, Изнесение честных древ Креста Господня с обязательным малым водосвятием, Преображение, Успение, праздник Нерукотворенного Спаса, в который когда-то освящали льняные полотна . Как красивы и сентябрьские – Усекновение главы Иоанна Предтечи, Рождество Богородицы, Воздвижение Креста. Как нуден далее осенний перерыв в праздниках в октябре-ноябре. Как радостен Рождественский пост с его тщательной подготовкой к главному торжеству – Рождеству Христову. Введение, на котором впервые поются в катавасии ирмосы первого рождественского канона, 18 декабря, когда катавасией становятся ирмосы второго рождественского канона, зимний праздник Николая Угодника, на котором вместо богородичных поются стихиры рождественские, Неделя Праотцев, Неделя отцов, канун рождества С Царскими часами, Рождество Святки, Обрезание Господне, Крещение с его вечным криком – там святую воду без очереди отпускают, скажите им, чтоб не отпускали без очереди! А потом февральский праздник Сретения, который часто был связан с началом Постной Триоди. Узнал, как начинают меняться богослужения в связи с подготовкой к Пасхе за десять недель до нее. Роскошные великопостные службы. Узнал службы Страстной седмицы, воспроизводящие последние дни земной жизни Иисуса. Плач по Царю Иисусу, смерть, погребение. Потом Великая суббота, на которой священство под пение «Воскресни, Боже, суди земли» первый раз за пост облачается в белые ризы. Богослужения этого дня, на мой взгляд, являются вершиной литургического творчества церкви. А потом освящают куличи и яички, пасхи. И Светлое Христово Воскресение. Пасха православная. Освященные яйца и куличи, давка и перебранки крестного хода под «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Восторженный свист и улюлюканье крестному ходу. Страшная давка в дверях церкви. Куда прешь? Отвали, я этого никогда не видел, я хочу посмотреть. Пьяный мат-перемат на пороге церкви. Это я узнал в тот первый год. И во второй год, который был тоже симметричным годом прошлого века.
Возможно, симметричные годы несут катастрофу сами по себе. Тот первый симметричный год в моей жизни принес катастрофу всей стране. Чрез одиннадцать лет уже в новом веке второй симметричный год принес катастрофу мне лично. Он для меня был трагичнее, хотя, если говорить объективно, кучеряво внешне жил в нем. А без того первого симметричного года, пожалуй, не было бы и второго. Но жизнь – не магнитофон, назад не перемотаешь. Свою биографию не перепишешь заново, равно как и историю страны. Что было, то было. И даже Высшие Силы не могут сделать бывшее небывшим. В первый симметричный год под откос полетела вся громадная страна. А вместе с ней – и я, родимый, и шестнадцатилетняя кореяночка из далекого Каттакургана, два года назад пристрастившаяся к водяре; и одиннадцатилетняя школьница из маленького украинского Коростышева, и юная студентка текстильного техникума в Ташкенте Вика, и рижская студентка Аня. Юную рижанку это коснулось первой – в том симметричном году ее родаки предпочли свалить в Москву из ставшей независимой Латвии. Небо перевернулось, земля раскололось. И нас понесло на пересечение. По сексу и наркоте. И по жизни вообще. А так, быть может, мы бы никогда и не знали друг друга. Смешно получается. Первый толчок нам на пересечение был дан Горбатым и тем, кого тогда мы называли демократами. Но за это я им спасибо не скажу. Они ничего бы не сделали, если бы им не было дано свыше. Если верить знаменитому глюколову – апостолу Иоанну, и антихристу будет все дано свыше. Воля Небес, беспощадные Законы Небес. И больше ничего.
Забавно вспомнить все, что случилось не со мной, а со всеми в тот первый симметричный год. Потому как тогда не было в моей жизни ничего особо интересного, кроме церковных служб. Ну, первое – это первое Рождество в храме. Там еще чернобородый настоятель сказал накануне – кто считает себя православным, должен прийти. А зря базарил. Народу и без того до хуя было, жуткая давка. Попытка, обреченная на провал из-за паралича воли властей, отыграть ситуацию в Литве и Латвии. Ну, впечатления первого Крещения в церкви с его вечным нытьем – не отпускайте без очереди святую воду. Промерз до костей, стоял там часа четыре за святой водой. А поехал назад - блин, невиданная ранее пробка. Стоит множество авто, медленно едут и сигналят гудком. Позднее маманя мне сказала, что в тот день хоронили какого-то авторитета на нашем Востряковском кладбище. Которого замочили недружественные подельники. А вот что по настоящему на всю жизнь отложилась в памяти – так эта достопамятная денежная реформа в январе того года. И с того года выработалось понятие – денежная реформа предшествует смене власти. Так было в 1991 году, так было в 1993 году, фактически так было и в 1998 году. В последнем случае власть фактически поменялась, но растянуто. Как и деноминация растянулась во времени. Ведь это денежная реформа перекрыла все события в Вильнюсе и в Риге, предшествовавшие ей.
А было-то прикольно. Я как раз заболел, маманя мне горчичники поставила и телик включила. Еще наш черно-белый, старенький, ровесник нашего дома. А там началась программа «Время». Дикторы с нами поздоровались. И все. Заглохло и капитально. Звук пропал. Известная с давних времен моего раннего детства дикторша Шатилова базарит-базарит чего-то, а звука нет. Она так с понтом еще трубку поднимает и бакланить начинает, видимо, с руководством. Потом звук врубили. То ли до самого конца не было в верхах согласия на это дело, то ли просто техническая накладка, то ли саботаж. Но чего было, то было. А озвучила она такой базар – советские сотки и полтинники перестают с ноля часов быть платежным средством, их обменивают на новые. Малую часть – сразу, а вот больше определенной суммы – долго и по ксивам. Ну, тут конечно, не только у нас, но у большей части страны крышу-то и сорвало. В чем деньги в чулке лежали? В советских стольниках и полтинниках (тогда, кстати, полтинником называли 50 копеек, а не 50 рублей). А чрез три часа ими можно было оклеивать сортиры. Охуеть, да, Зоя?!
Вот эта первая денежная реформа (ну, хрущевской я не видел, меня тогда на свете не было еще) очень даже запомнилась. Все ломанулись менять старые советские деньги, включая мятежную Прибалтику. Забили на новоизбранные сеймы-парламенты и в сберкассы попиздовали. Денег у нас по тем временам в чулке было не сказать, что много, но хватало – около 9 косых. Советских. а «волга» тогда шесть с лишним стоила. Ну, где-то около двух косых зелеными было по черному курсу тогдашнему. На этом обмене мы ничего не потеряли. За две недели поменяли все деньги и снова вопхнули их в чулок. Обратно.
Пасха в том первом симметричном году была ранняя и совпала с Благовещением. Как раз эта денежная реформа и выпала на начало чтения Постной Триоди. А Великий пост – первый церковный пост в моей жизни начался в понедельник 18 февраля. Эх, сколько раз мне это потом снилось по ночам. Великопостная церковь. Фиолетовое облачение священников и церковнослужителей. Тихие и длинные службы с утра и до полудня и Великий покаянный канон Андрея Критского вечером. Три кафизмы на каждой будней утрени, земные поклоны под молитву Ефрема Сирина. Литургия Преждеосвященных Даров под ее «Ныне силы Небесные с нами невидимо служат...» под коленопреклонение. Эх, помню, было дело. Там был молодой алтарник из военного училища. Читал он хуево, голос у него здорово ломался, хрен поймешь, что читает. Ну вот, поют «Ныне Силы Небесные...», полагается всем на колени встать, а там нашли какие левые девчонки в норковых шубах. И на колени не встают. Вот, не знаю, то ли послали его, то ли его инициатива, но только когда он свещник выносил и ставил пред царскими вратами как гаркнет на весь храм чисто по-офицерски – на колени! Ибо ревность дома Твоего снеде мя, и поношения поносяших Тя нападоша на мя. И чего думаешь? В натуре все встали на колени, в том числе и девчонки в норковых шубах. На грязный церковный пол. Ох, эти священники наверно над нами потом ржали до упада! А может, и не ржали, хрен их знает. Но вот у меня этот прикол в памяти отпечатался.
А потом я бегал на пассии и постился. Службы с акафистом Страстям Христовым и с чтением Евангелия на соответствующую тему. Не помню, но не раз эту службу митрополит Владимир служить приезжал. Ну, тот самый. Который нынче украинской церковью под нашим патриархом командует. До его нынешнего назначения я не раз его в храме том видел. Потому как настоятель отец Георгий с ним кентовался. Служба эта была левой. Потому как наполовину католическая, зародившаяся не так давно на Западной Украине. В униатской церкви, что ли. Но, блин, красивой казалась по первой. Хотя когда вчитался в Постную Триодь, то понял, что фуфло этот акафист и вся эта пассия по сравнению с Постной Триодью.
А какие базары в тот год были в церквях. Что, мол, яйца в этом году красить нельзя, куличи печь. Ну, из-за того, что Пасха в один день с Благовещением. Что конец света будет. Владыки и отцы запарились с амвона эти параши опровергать. Мол, братия и сестры дорогие, это все проделки нечистой силы, не разводитесь. Нет, вот сколько там суеверий, какие у бабок церковных гнилые базары шли – это просто охуеть. Частично они записаны в книжке «Россия пред вторым пришествием». Вот ежели хочешь – найди и почитай. Это не под каким кайфом в голову не придет мне. Ознакомиться стоит. И подивиться, да и порадоваться. Что не у нас одних мозги криво стоят.
Много чего было. Пробный шар с реформой ценообразования на шутовской праздник 1 апреля, после которого цены подскочили в 3-4 раза, выборы президента РСФСР, радостная и тупая харя Беспалого по телику, раздел союзного бюджета. Ощущение катастрофы витало в воздухе. А церковная жизнь текла своим чередом. Снова антипасха, период Цветной Триоди, преполовение Пятидесятницы, Вознесение, Пятидесятница с ее коленнопреклоненными молитвами, когда молятся и «о иже в аде держимых», березовые веточки, Петров пост. Мамина командировка в Германию вместе с новым директором ее НИИ, которой завидовали все сотрудницы ее отдела. В этой командировке директор (еще тот козел!) сначала уговаривал ее отдать выданные командировочные и суточные. Мол, он все оплатит, а она их рационально потратить не сможет. Маманя бабло зажала, так этот козел к ней приставать у немцев начал. Хотел ее натянуть, а маманя ему не дала по ее базару. Утешился тот тем, что на прощание из своего и из ее номера выгреб все из мини-бара, за что платили пригласившие их немецкие контрагенты. Ну, в Шереметьево за этим директором приехала его женушка на тачке, маманю они оставили, она со своими баулами на общественном транспорте добиралась. Нормально доехала. А те приехали в больничку с сотрясением мозга. Авто их перевернулось. Как после этого говорить, что Творца нет? А еще помнятся хвосты очередей, базары за политику на остановках и в очередях. И мое ясное чувство внутреннее - этого раньше никогда не было, это что-то не то. Этого не должно быть. И читал, как воины царя Вавилонского насыпали осадный вал против стен Иерусалима. Потом праздник первоверховных апостолов Петра и Павла, праздник пророка Илии, Успенский пост, Изнесение креста. Приближался праздник Преображения, который празднуется 19 августа. Накануне его сильно шумели очаковские ТЭЦ.
И вот, часов в семь 19 августа симметричного года прошлого века маманя разбудила меня со словами - вставай скорее, в стране переворот. Я захлопал глазами сонными. Какой переворот, мама? Маманя - иди и послушай радио. В стране переворот. Горбачев в отставке. Переворот в Союзе? Это немыслимо, это ж из чужой жизни, не нашей. И я помчался на кухню слушать радио в радостном предвкушении, что случилось нечто необычное и нестандартное. Было семь часов утра. И вместо выпуска новостей, стали передавать письмо председателя советского парламента Лукьянова с протестом против нового союзного договора. Маманя сказала недоуменно - и Лукьянов тоже? Потом пошло заявления об образовании некоего ГКЧП - Государственного комитета по чрезвычайному положению. В него вошло восемь человек - все споборники Горбатого. Смешно, но чрезвычайное положение в конкретном месте нигде не было объявлено. В то время юридически не было оформлено само понятие чрезвычайного или военного положения. Позднее при вводе войск в Чечню другие власти даже не удосужились объявить там военное положение. Почему - я не знаю, их дело. Но вот со стороны - это странно. Потом в трансляции шло заявление этого ГКЧП - вполне рациональное и обоснованное, понятное мне. Наконец-то, подумал я. Горбатый низложен. Все как в Польше десять лет назад. Правда, что делается в стране, понять было невозможно. Эти сообщения дублировались каждый час под торжественную музыку в перерывах до 15 часов. Был праздник Преображения. Надо сходить к обедне и яблочек покушать. Я поехал в храм. Обратил внимание, что заезд к какому-то военному объекту у Киевского шоссе был перегорожен бетонными блоками и около него был выставлен караул. Трое солдат с холодным оружием на поясе, но без автоматов.
А в храме была просто праздничная обедня. Хотя потом церковниках вроде как бы отмазывались, что они были против ГКЧП, что патриарх благословил в ектеньях пропускать слова «о властех и воинстве ея», в этом храме отец дьякон возглашал обычные слова ектеньи. Молились мы за власти и за воинство, да только Творец не услышал молитвы наши. Правда, проповедь настоятеля полублатного вида была краткой. И он упомянул о происшедших событиях, но так дипломатично, не нашим, не вашим. Мол, все знают все, это тяжелое испытание, мимо нашего храма утром прошли танки, давайте помолимся Вышнему Всецарю, дабы это было последним испытанием для страны нашей. А кто за это не помолится? Каждый услышал то, что хотел услышать.
После службы я захавал яблоко и пошел смотреть на проспект Вернадского. На асфальте были следы от гусениц. Похоже, здесь действительно прошли танки. Так подумал я. И направился пешком к остановке у Юго-Западной. Обратил внимание, что водилы грузовиков все слушают радио. По которому каждый час транслировали тоже, что и в семь утра. Дома я все это рассказал бабушке и маме. Бабушке все происходящее было по барабану, ее больше больная нога с тромбом волновала, а вот маманя тогда сильно переживала за Горбатого и за демократию в России. Дитя хрущевской оттепели, чего еще сказать? Мне было просто интересно, что все это значит и что из этого выйдет. Потому что кругом текла привычная жизнь. Ничего, кроме следов от гусениц на асфальте, я и не видел. А по радио ничего нового не передавали с семи утра.
И только в 15 часов прошло новое сообщение вдобавок к прежнему блоку деклараций и обращений. Дескать, кто-то заявил, что теперь в стране восстановлена исполнительная вертикаль власти. И все. Ради восстановления этой вертикали выводить танки? У меня стало смутно закрадываться подозрение, что тут что-то совсем не то. И я решил съездить в центр. Послушать великий прокимен в честь Преображения на великой вечерне и воздуха понюхать. Посмотреть, а что делается у Садового кольца. И я поехал в храм Николы на Хамовниках, на звонницу которого смотрело окно нашей коммуналки, где я жил до 4 лет.
По дороге до Юго-западной все было, как всегда. Пошел дождь. В метро вроде тоже тихо, мусоров не видно практически, ничего похожего на заявленное чрезвычайное положение. Обычный московский августовский день. Уже давно у меня складывалось впечатление, что борьба за власть идет на уровне деклараций. Заявить чрезвычайное положение и не обеспечивать его режим - это проигрыш явный. В метро в соседнем вагоне мое внимание привлекла крупная драка. Дрались две группы подростков не старше 16 лет. Тети орали, что надо звать ментов. Но это была простая драка подрастающей шпаны. Никакой политики, обычная молодежная бытовуха. Хотя тогда мне это показалось чем-то связанным с объявленным переворотом.
И только выйдя из метро на Парке культуры, я увидел нечто ожидаемое. Чего хотел увидеть. Дождь усилился тогда, а под путепроводом стоял БТР с зачехленным стволом орудия. Около него стояло трое вояк в походных плащах и касках. Мимо мирно ехали машины. Солдатики были сонными, топтались на месте. Сзади было здание со спутниковой антенной, где, возможно, и проходила приснопамятная пресс-конференция. Вот и все, что как-то вписывалось в картину государственного переворота и чрезвычайного положения. А так обычный августовский дождливый день.
Пришел, в храм Николы на Хамовниках. Церковный сторож жуликоватого вида закапывал в грядки огрызки яблок. Лыбился и с чисто приторными церковными интонациями говорил, что сегодня Яблочный Спас, вот яблочками хорошо и землю удобрить во славу Христа. С великим прокимном обломали. По уставу положен был великий прокимен: «Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса»! А молодой попик возгласил вседневный прокимен вечерни понедельника. Мнение об этом храме у меня и ранее складывалось негативное. На богослужебный устав здесь откровенно хер клали. Ну, а заказывать молебны да панихиды, ставить свечки и лобызать иконы меня как-то изначально не прикалывало. Думаю, все, больше я в эту церковь - ни ногой! А хули ходить в церковь, где батюшки своего дела не знают?! Больше я там никогда и не был.
Халтурная вечерня (ну, бля, чисто халтура чайника была вместо вечерни в великим прокимном!) отошла, сменила такой же халтурной утреней. И я в полном смятении и с чувством, что зря потратил время пошел домой. Дождь прекратился. На подходе к метро я заметил изменение. БТР стоял, его облепила группка жидкая, человек 5-7, не более, расфуфыренных баб. У меня в памяти обложилась толстуха с жирным задом, обтянутая красными штанами, которая гасала вокруг БТРа и махала руками. Вдруг подъехал другой БТР. Раскрылся люк, тетка в красных штанах подбежала туда и замаха рукой сильнее. Из люка вылез не менее толстозадый вояка, тетка чего-то ему кричала и махала руками. Тот плюнул в сторону, закурил и пошел к первому БТР. Кстати, ствол второго был тоже зачехлен. Тогда это выглядело так - воины не знали, куда им делаться от истеричных баб. Прошло время, впечатление не изменилось.
Домой я добрался без приключений. Единственно на что обратилось внимание на Юго-западной - торговцы в переходах подземных раньше времени прикрывали свою торговлю. Причем один амбал стоял в переходе и орал - все, ребята, закрываемся все. Хватит торговать! Естественно, дома я оживленно рассказывал все, чему был свидетель, а еще давал свою интерпретацию этих событий. Бабушке было все равно, матушка меня внимательно слушала, задавала уточняющие вопросы. А дождь за окном шел и шел.
У нас все было тихо и спокойно. Стали смотреть приснопамятную конференцию ГКЧП. Вот после этого стало ясно, что это - второй Вильнюс. Что танки - чисто игрушечные. Я ж говорю - сражение шло в эфире. Вышла программа «Время», раньше транслировали достопамятную пресс-конференцию. Вроде она состоялась в 17 часов, а в эфир стала поступать позднее. И чего увидели? Увидели старичье с хорошей миной при плохой игре. Первого официального зама Горбатого с дрожащими руками, потом говорили, что в этот день он был сильно болен. Базара нет, на его месте у меня еще как тряслись руки. Но что я видел? Бессильную власть. Над этим старичьем в открытую стебались все, кому не лень. Молодая девчонка задала вопрос, а на фиг все это было надо. В ответ получила невнятное бормотание про восстановление вертикали. Увидел, как в ответ девчонка иронически улыбнулась и кокетливо покачала головой. Ну, она не сосала хуев на трассе. А пред ней в президиуме были лохи. Но порядочные. Они просто не смели преступить чрез кровь. Там была своя игра, в которую их позвали и кинули. С вечным вопросом при кидалове - а за что, что я им сделал? Внешне грозный ГКЧП был просто игрушечным тигром. Вспоминая все это, на расстоянии лет хочется сказать одно: в натуре, не тех вязали мусора. Хорошую аферу тогда провернули под этот ГКЧП.
Прошла в свое время программа «Время», где наряду с декларациями ГКЧП показали Беспалого - ну, это был на экране чисто баклан Славик, не добравший свою дозу еще. Тряс граблями и орал: телевидение - не дают. Дают не просто так, а за гроши, сказала бы ему Оля. И добавила бы - а тебе и за гроши никто не даст. Девчонка просто съебется. Никто никого уже не боялся. Топили партию, топили советское государство. Показали фанатов Беспалого - московскую публику с самыми обычными понтами и истериками дешевого мира Это старичье было убеждено, что на них хер положить не могут. А на них клали и клали потому, что они так себя повели. К чему они морально оказались не готовы.
В том августе они меня кинули. Не сорвав на этом лично ничего, но кинули. Хотя - по своим понятиям. Можно думать об этом старичье что угодно, кто во что горазд. Но вот чрез кровь им в падло было преступить - для меня это стопудово. Не решились. Сдались. И при этом кинули. Позвали б меня мочить козлов у Белого Дома - за мной бы не заржавело! Это я б с удовольствием. Так не позвали. Да вы меня не знаете! Эта баба у БТР вилянием своего зада в красных штанах меня просто достала конкретно! Я б ее с удовольствием убил наихудшим убиением. Так не позвали, козлы! Ну, им решать, не мне. Просто обломались все с этим ГКЧП, включая и их самих.
А в Очаково все было спокойно. Заштатно. 20 августа шел сильный обложной дождь. Ночью ТЭЦ очень сильно шумели, спуская пар. Маманя переживала и интерпретировала это, как шум военных самолетов, на которых в Москву перебрасывают десантников. Природа плачет по Горбачеву, говорила она, собираясь в психдиспансер к моему врачу за колесами для меня же. За колесами этими всегда ездила она, ей почему-то хотелось оградить меня от посещения амбулаторной психушке, в которой я не раз встречал своих знакомых по церкви. Тогда на барбитуре я торчал вполне легально. Хавал я по 14 колес три раза в день. А я собирался в новый универсам в Никулино. Стоять в очереди. Тогда по вторникам и четвергам я отоваривался заказами для льготных категорий граждан. Инвалидов, ветеранов. Чтобы получить набор вполне обычных продуктов приходилось стоять в очереди 2-3 часа в том симметричном году. Пока я ехал, обложной дождь все усиливался и усиливался.
В очереди только и разговоров было про ГКЧП. Из этих разговоров рисовалась любопытная картина. Никого лично это никак не тронуло (ну, разве приостановили выпуск газет, на которые подписались люди), никто ничего толком не знал, никто не был очевидцам. Жили слухами. Тети в очереди интерпретировали ночной шум от градирен точно также, как и моя маманя. Вообще, у наших градирен есть интересное свойство. Технически банальная операция - сброс пара, почему-то всегда совпадала с общественно значимыми событиями. Градирни шумели в том году, спустя два года в московское восстание, во дни дефолта, накануне отставки Беспалого. Всегда совпадало. Ну, а еще трепались про сообщения разных радиостанций, неподконтрольных официальной власти. Там понтовались, что вещают подпольно. Отвечаю, это был грандиозный спектакль. С расстояния лет воспринимается карнавалом. Сообщения поступали самые противоречивые. Одна девушка рассказывала, что всю ночь плели небылицы, а утром сказали, что к ночному вещанию не имеют никакого отношения. Мол, за них вещали. СМИ нагнетали атмосферу массового психоза.
Единственно, что я услышал действительно важное - что премьер подал в отставку. Очередь это истолковала как то, что переворот не получился. И ни одного слова не было сказано в поддержку ГКЧП. Получив заказы, я поехал домой. Единственно, что бросилось в глаза - гигантская очередь авто на нашу АЗС. Раньше я таких не видел. А маманя вернулась от эпилептолога с пачкой рецептов и рассказывала мне, что он посоветовал запасаться лекарствами - мол, все поставки нашей стране теперь будут точно перекрыты. И поинтересовался, как я отношусь к этим событиям, не переживаю ли. Маманя сказала, что рад, что мне нравится твердый порядок в стране. Врач усмехнулся и сказал - да, эпилептики любят порядок, есть у них такая черта в характере.
А я действительно любил, чтобы все было на своем месте. Максима Конфуция: государь должен оставаться государем, а подданный - подданным. При Советской власти я был тем, что я есть, Существующее положение вещей меня вполне устраивало. Сначала мне было все по барабану, но когда страну, в которой я родился и вырос стали обсирать (кстати, используя ее же инфрастуктуру и ее же деньги!), то я стал гордиться, что живу в стране, занимающей шестую часть земли. Это - мое, родное! Моя Родина. Другой просто нет у меня. Я еще в младших классах осознал свою инаковость. Чуждь бех братии моей и странен сыновом матере моея - этот стих из псалма выражал мое глубинное мировосприятие.
На моих глазах рушился привычный уклад жизни, в том числе и моей. То, в чем я вырос, к чему привык. И я не считал себя обделенным властью. В натуре Советская власть не ставила предо мною каких-то препон. Да, много интересных книг нельзя было прочитать. Но это данность была.
Потом мы слушали снова программу «Время». Из которой узнали о том, что премьер действительно подал в отставку по состоянию здоровья. И что в Москве вводится комендантский час. Что имеются исключения. Я потом так вышел, позырил в окно. Вижу, едут блондинки. Я-то тогда думал, что обеспечивать режим комендантского часа, а на самом деле в это время просто блондинки гоняют по улицам. Ну, после пересменки в ментовке. Тогда я этого просто не знал.
Этот спектакль с переворотом по законам дионисийский мистерий сопровождался кровопролитием. В ту ночь пролилась кровь. Внешне - элементарная бакланка. Толпа молодняка и истеричных дам полезла на броневик в переходе. Блин, как солдатики наши еще сдержались (или отобрали оружие у них? Или патронов предусмотрительно не выдали?)! Вообщем, трое пацанов лишились жизни. Участи их трудно позавидовать. Смерть они приняли по тупому, как с обычной бакланки, а вот тела их таскали по Москве, демонстрируя полное неуважение к человеческой трагедии. Как истинно советские люди, старичье из ГКЧП пред кровью пасанули. И фактически капитулировали. Полосатые играли победу, размахивая полосатым флагом царской России. А Горбатый вот чисто словами из песни лыбился как окунь на мели. А дешевый мир торжествовал развал своей страны. У меня же все это ассоциировалось с тем злосчастным днем 17 числа месяца Таммуза, когда войско царя Вавилонского вошло в святый град Иерусалим.
Сейчас смешно, а тогда мы так с маманей спорили и ругались из-за всех этих событий. Чисто по политике. Для матушки было привычным во всем обвинять мужиков. В разговоре с ее подругами я не раз слышал, как она базарила: мужчины почему-то больше за коммунистов, а женщины - за демократов. А это в натуре! Больше всего против советского прошлого были настроены именно женщины из круга нашего общения. Мы много спорили, ссорились по этой теме. Ее позиция была мне никогда не понятной. Построено на крови. Когда этим тыкали в прессе, мне всегда вспоминались слова рабби Шауля: без пролития крови не бывает прощения грехов. Ну, говоря словами православной заупокойной службы: нет человека, иже поживет и не согрешит. Есть некрасивое, есть, что мало кто поймет, в жизни отдельного человека, семьи, народа, государства. Ну да, прадед мой промышлял конокрадством - и чего, я этого стеснятся должен? Должен от своего прадеда отречься? Или от мужей бабушкиных сестер, которые были чекистами? Да они чекистами людьми были, а не скотами с человеческим лицом! Точно такими же людьми, как и дети одной бабушкиной сестры, для которых тюряга стала родным домом. И не хуй к моим родным прикапываться. Какие б не были, а родные.
Вот так я матушки и говорил. А она мне: да, ты ж помнишь дедушку Ленина, ты ж пионером был. А разве ты не была, мама, пионеркой? Видит Творец, эти базары, начатые при Горбатом, сделали мне интересными и привлекательными образы Ленина и Сталина. По принципу: если меня гнали, будут гнать и вас. Отрицаловка растет на крови мучеников. И добавлю, на говне, которым гонимых обкладывают. По еще одному принципу: тот, кто забрасывает говном, тебе никак не симпатичен. Хотя я это понял позднее. Что все упирается в человека с его комплексами. Которые математически не просчитаешь.
Небо перевернулось, земля раскололась. Линия разлома в оценке происшедшего прошла по многим семьям. Новая соседка наша со смехом рассказывала, что в этот путч ее сын специально назло своей бабушке-сталинистке сжег электроплитку на даче, в чем сам ей признался. Ну, а я просто решил поставить в игнор наглых победителей. И чего? 7 лет не слушал радио, не смотрел телевизор, не читал газет до самого дефолта. Хочешь - верь, Зоя, а не веришь - прими за сказку. Но в натуре был игнор у меня тех, кого тогда называли демократами. А настольной книгой моей тогда была да и сейчас осталась «Житие протопопа Аввакума». Немного перефразируя его, могу и сейчас сказать дешевому миру: по-вашему жить все равно не буду. Ведь протопоп Аввакум - отрицаловка старой Руси. Он же сказал своей супруге на ее вопрос: доколе терпеть будем? - до смерти. Да, это мое, родное.
Внешне ничего не изменилось таки для нас сразу после всех этих происшествий. Те же очереди, все сначала оставалось прежним. Маманя рассказывала, что спросила у солдатиков, изменилось ли что у них. Ей ответили, что все осталось, как было. Начался парад суверенитетов, оголтелая антикоммунистическая истерия, самоубийства высокопоставленных лиц, поиски так называемого «золота партии». КПСС была запрещена указом Беспалого. Могучая государство - образующая структура во мгновение ока растаяла, как облако пара. Перекраивались границы районов Москвы, чего-то все мудрили с московским районированием. Психоз общественный продолжался нагнетаться. Помню, что мне в душе было очень скверно. Такое ощущение, будто Москву посетил Сатана. Да и, конечно, без визита Владыки Ада в Москву явно не обошлось в те дни.
Я листал Библию и читал древние пророчества. И особенно книгу Плачи Иеремии. Этот пророк, предрекший гибель царства Иудейского и оплакивавший падение Иерусалима был мне как-то всегда особенно близок. И я читал слова, которые вполне точно передавали мое видение той ситуации: «Пророки твои провещали тебе пустое и ложное и не раскрывали твоего беззакония, чтобы отвратить твое плениение, и изрекали тебе откровения ложные и приведшие тебя к изгнанию. Руками всплескивают о тебе все проходящие путем, свищут и качают головою своею о дщери Иерусалима, говоря: «это ли город, который называли совершенством красоты, радостью всей земли?» Разинули на тебя пасть свою все враги твои, свищут и скрежещут зубами, говорят:: поглотили мы его, только этого дня и ждали мы, дождались, увидели». Совершил Господь, что определил, исполнил слово Свое, изреченное в древние дни, разорил без пощады и дал врагу порадоваться над тобою, вознес рог неприятелей твоих». И рефреном повторял проклятие Иеремии: «Воздай им, Господи, по делам рук их; пошли им помрачнение сердца и проклятие Твое на них; преследуй их, Господи, гневом, и истреби их из-под небес Господних»!
Встречая в очередях, на улицах, на остановках озабоченных демократией выкормышей советского среднего класса, мне вспоминались слова пророка Исаии: «они ослепили других, но и сами ослепли. Они пьяны, но не от вина, шатаются, но не от сикеры». В натуре! Все серьезно и не шутя. ЗА эти изменения, за перестройку и реформы были именно сотрудники многочисленных синекур в советских НИИ. Особенно - в НИИ, относящихся к военной тематике. Если вернуться к истории нашей семьи, то для мамани рынок мнился средством наказать вечно пьяного сантехника дядю Васю, ладившего бухим нам краны, и его супругу продавщицу Люсю, оручую бабу, любившую обсчитать покупателя и приложиться к бутылке. Это был гон мамани: у немцев таких бы на работе не потерпели! А у нас его уволить не могут. А надо сделать, чтоб могли уволить, и пусть живет, как хочет!
Зоя, а свой базар надо отвечать, не так ли? Так вот, сантехник-бухарик дядя Вася со своей женой скандальной продавщицей Люсей и при рынке откровенно клали хер на своих работодателей. Спокойно меняли их, как перчатки. А как Иисус говорил? Когда гонят вас из одного града, ступайте в другой. Во, они так и делали по отношению к своим работодателям. Плюс умели чередовать бабло чистое, бабло горячее и бабло хозяйское. А маманю рынок отверг первой. С непыльной работы, куда она являлась два раза в месяц за авансом и получкой, ее поперли первой. Чисто по моему базару в том далеком августе: мам, а так тебя тогда первой уволят. Умение вечно бухого дяди Васи менять сальники в сантехнике и наглой и вороватой тети Люси отпускать товар оказалось востребованным треклятым рынком. Краны текут, люди ходят в магазы. А вот умение матушки действительно классно переводить с языка и на язык рынок не востребовал. Тихо проигнорировал. А чего, жизнь такая была. И остался вопрос. За что тети эти боролись? За то, чтоб с привычных место пойти по сокращению штатов? Для этого грохнули целую страну? Не проще ли было бы накатать заяву по собственному желанию? Да, вы все в натуре облажались! И что хуже всего - за счет нас.
Реальная жизнь просто не соответствует схемам. Всегда. И тогда не соответствовала. Тогда СМИ втирали, что молодой, активный, предприниматель - всегда ЗА. А ПРОТИВ - только лодырь, алкаш, старый. А было совсем по другому. Наиболее оголтелых сторонников полосатых и Беспалого тогда я видел среди пожилых, бывших партийцев, с высшим образованием. Мое поколение было как-то в массе своей равнодушным к откровениям Солженицына. Нас это не ебало. И лично мне пепел Клааса не стучал в мое сердце. Ну, и зачем мне тогда ебать этим мозги? Именно в те дни я перестал уступать место в общественном транспорте оручим пожилым тетям. Когда они до меня доебывались, я им говорил: так вы же голосовали за что? За общество, в котором никто никому ничего не должен. В частности, я не должен уступать вам место. А уступлю только за деньги. Тогда я так говорить не умел, а сейчас бы сказал: бабло на базу! И до сих пор я ни одной тети с сумками места не уступлю. А хули! Мамане с загипсованной рукой место уступали? Ни хуя! А я чего, я больше всех должен что ли?!
И вот, тогда в дни полного отчаяния, неожиданно в том храме меня окликнули после службы. Я обернулся. Меня позвала невысокая темноволосая, немного пухленькая, с крепко сбитым телосложением знакомая матушки по работе. Ее коллега-переводчица, младше матушки на 8 лет и старше меня на 17 лет. Когда мне было 22 года, матушка впервые привела ее домой к нам. И мне темноволосая коллега мамани почему-то очень понравилась. Тогда я видел ее всего 2-3 раза. Но заметил, что после этого не раз, когда дрочил, представлял ее.
Зоя, я понимаю, что с девушкой как-то неудобно об этом говорить. Но извини, я начал дрочить с 12 лет. Самое смешное, что в 13 лет я откровенно дрочил при мамани, а та делала вид, что этого не замечает. Тогда я так и думал, что она про это не знает, но что она, что бабушка все знали. Бабушка мне говорила откровенно: в твоем возрасте уже девок на сеновал у нас на деревне заводили да залезали на них. А чего? Для мальчиков 13 лет - талмудический возраст для вступления в брак. Для девочек - с 12. Рыжая девчонка Мариам в 13 лет родила младенца Иисуса. Так что бабушка моя права была. А маманя мне тогда говорила: не балуйся писей, а то пися заболит. Когда в 14 лет меня перевели во взрослую поликлинику, она меня к урологу повела в нашу поликлинику. О чем она с ним базарила - я не знаю, врачебная тайна, блин. Потом захожу к нему. Он спрашивает - жалобы на низ есть? Я не понимаю. На какой низ, спрашиваю. На письку, говорит. Нет, отвечаю, разве только чаще ссать хочется, когда холодно. А мужик спрашивает: а как ты спишь? Обычно, отвечаю. А руки где держишь - выпытывает он. Под подушкой обычно. Сны тебе снятся? - допытывается он. Конечно, снятся, отвечаю. А что именно? Разные, отвечаю. Он уточняет: а девочки тебе снятся? Я так подумал и отвечаю. Да снятся. Как их ножом режут, расстреливают, вешают. Или как им голову рубят. А ведь мне в натуре такие сны и снились. Тогда.
«Снятся мне багряными ночами,
Кровяные росы на кустах,
Женщина с огромными очами,
И с раскрытым циркулем в руках».
Во, этот отрывок из стихотворения Эрлиха всегда могу спеть. Вот такие сны тогда снились. Ну, а лепила тот спрашивает: а бывает у члена такая белесоватая жидкость, похожая на творог? Не находил никогда после снов? Да, отвечаю, находил, и не раз. А он спрашивает: а потом сны такие снятся? Не помню, отвечаю, вроде просто сплю, когда снятся, когда - нет. А уролог говорит: просто потом надо член помыть. Маму свою позови ко мне. Они там еще минут пять базарили. После этого маманя все гнала меня утрами и вечерами член мыть. А хули его мыть вообще-то? Дрочить что ли тогда не будет хотеться?
Так вот, эта Таня меня узнала, а я, разумеется, узнал ее. И мы разговорились. Я сказал ей, что примерно уже полтора года регулярно посещаю эту церковь. А эта Таня сюда заходила с время от времени поставить свечку, помянуть родителей да подать записку о здравии дочерей и мужа. Вот так я познакомился с ней вне дома, так началось наше общение.
Считаю нужным заметить, что основную массу посетителей церкви интересовало именно это. Они сюда заходили с чисто утилитарными целями - поставить свечку за здравие и за упокой, подать записку о том же. И далеко не все представляли, как эти записки подавать и зачем. Что можно заказать поминание на проскомидии, на обедне (чисто физически ни один священник не мог все эти записки прочитать, на это часа два-три точно бы ушло), молебен, панихиду. И что все это вообщем-то достаточно разные вещи. Но основной массе посетителей церкви на это было безразлично. Они заходили, начинали выяснять, где поставить за здравие, где - за упокой, где - Николаю-Угоднику (почему этот древнеримский епископ стал так популярен у нас в стране - я не знаю), где - целителю Пантелеимону, приложиться к иконам, оставить записки в свечном ящике, минут пять постоять, потолкаться во время службы, неуклюже перекреститься и свалить. Вот зачем им все это нужно было - я так и не знаю до сего дня.
Иные задерживались в церкви подольше, иногда заказывали молебны и панихиды, присутствовали на службах, исповедовались и причащались. Это у них называлось отстоять службу. Именно отстаивали. Потрясавшие меня своей эстетичностью и художественной силой богослужебные тексты оставляли их полностью равнодушными. Они даже не пытались их понять и осмыслить, просто молча слушали, а порой уходили с самых торжественных и величайших моментов. А Тани, которую матушка называла исключительно по фамилии, церковные службы были интересны. И мы начали общаться именно по этой теме. Таня (странно, что даму старше меня на 17 лет, я с первого раза звал именно так и совершенно не стеснялся, а ей это нравилось) с удовольствием слушала меня, мои объяснения церковных служб, облачений священнослужителей, архитектуры церкви. Она хотела исповедоваться и причаститься, я рассказывал ей, как это сделать. Попоститься, прочесть каноны по Молитвослову, не есть и не пить после полуночи, исповедоваться священнику. Вот с этого базара все и началось.
Таня меня спросила - а чего на исповеди надо говорить? Я ей ответил, что надо рассказать все, что считаешь за собой нехорошего. Что тебя самого гнетет. Вывалить все свои грехи, как говорила моя бабушка. А про личную жизнь рассказывать надо? - снова спросила мамина коллега. Я не понял этого вопроса. Я просто ответил ей, что надо рассказать все, что считаешь плохим в себе. В конце концов, каждый сам чувствует, хорошо он поступил или плохо. Уж кого-кого, а себя не обманешь. А Таня не унималась: а ты на исповеди рассказываешь про свою личную жизнь? Я ответил ей, что рассказываю все. Хотелось бы больше рассказать и подробнее, да батюшки занятые, народу много. Вот так им коротко скажешь, потом внутри облегчение чувствуешь.
Таня упорно продолжала: ну, а вот что ты с кем встречаешься, спишь с девушками - ты это тоже рассказываешь на исповеди? Мне вспомнились сразу базары мамани про эту свою подругу. Для мамани это была классическая шлюха. Пьет, курит, гуляет - а какие у нее дочери, начальницей отдела сделали, все любят ее и уважают! Маманя рассказывала, что у этой Тани есть муж, двое дочерей. У мужа ее есть любовница по его работе, у Тани есть какой-то высокопоставленный любовник в главке мамашиной конторы - Госстрое СССР. Кроме того, она спит с директором их НИИ и его замом, а также спит с начальником своего мужа. А меня к этому мать не приучила. Это интересно было. Если верить словам матушки, большая часть ее подруг и коллег с кем-то спали. И именно в силу этого делали карьеру, получали правительственные награды. Если говорить откровенно, получив развод в 36 лет, мама тоже порой была не прочь переспать с кем-то в своих длительных командировках. Обычно с немцами, которым она и поговорила. Один такой старикашка-стоматолог ей потом долго из ФРГ слал дойчмарки и звонил. Помню длинные звонки междугородней и голос в трубке: вас вызывает Западная Германия! Я звал маму, она краснела как рак или шла оранжевыми пятнами.
Это было за 7 лет до того, как раз в феврале того года она и познакомилась с этой Таней. Тогда она на наших прогулках говорила мне: а может, уедем в ФРГ? Я выйду замуж, у тебя появится отец. У него есть свой дом с садом, «Мерседес», он купит тебе компьютер и машину. Вы будете по утрам и вечерам бегать трусцой около нашего дома, а я буду звать вас завтракать, высунувшись из окна. Или ударом в гонг. Помнишь, у фрау Нойкирх был гонг на даче их у Пёц-зее? У немцев так принято в хороших домах. Он старый уже, он долго не протянет, но будет нас баловать. Меня и тебя. А потом все это станет нашим. Я говорил: а бабушка? Маманя ответствовала мне, что бабушка сможет к нам только приезжать на три месяца, да и то очень редко. Но я без бабушки жить не хотел, а дом в далекой Германии меня не манил совершенно. И я говорил матушке - нет, давай лучше ты в Германию поезжай, а я с бабушкой останусь. Маманя сердилась и говорила: да увидев тебя, он сбежит первой ночи!
Потом к этому стоматологу вернулась жена вроде и подогревать нас он перестал, а маманя говорила: дурак старый, будто мне нужно было чего от него. Про заигрывания немцев с нею, про их приставания и непристойные предложения она спокойно рассказывала бабушке, мне, своим подругам. Доводилось ей работать с очень высокопоставленными шишками некурительными, порой ее привозили домой после работы на черных «волгах», а очень давно - на «чайке». Наша давно ушедшая алкашня дворовая с дворовыми же злобными старухами хуели просто. И трепались, что маманя гуляет с мужиками.
Что-то где-то было, а хрен знает. Только маманя по жизни себя обделенной чувствовала. У ее подруг были лучше семьи, лучше родители, лучше дети, лучше, мужья, лучше мужчины, лучше квартиры, лучше карьера, одним словом, - все лучше. А вот я с тобой - полная неудачница, говорила она мне с горечью. Ее начальница-подруга позволяла себе спать, с кем ей хотелось. И это получалось у нее очень даже удачно. Что в глазах матушки свидетельствовало о ее порочности и удачливости.
Да я ни с кем не встречаюсь, не сплю, сказал я смущенно. Таня посмотрела на меня с любопытством. Сколько тебе лет? - спросила она. 26, чрез месяца два 27 будет, ответил я ей. Глаза маминой коллеги зажглись интересом. Ты хочешь сказать, что еще не был с женщиной ни разу? - спросила она. А почему?
Почему - вопрос-то был многозначным. Первое сексуальное возбуждение я испытал в 10 лет. Не прикасаясь руками к своему банану. А просто в деревне на летним отдыхе с двоюродным братом строил крепость из песка, глины и палочек. И я решил у ворот крепости построить игрушечную виселицу. Ну, читал я исторические хроники про средневековые города, про публичные казни. Вот такие дети были. Хотя были виселицы на перекрестках и у ворот средневековых городов? А хули в это не поиграть? Ну вот, строил я виселицу, подвязывал к ней нитку с петлей, а у меня вдруг напрягся мой банан в первый раз. Мне стало приятно и очень хорошо. Я дышал все чаще и чаще. А потом думал - откуда у меня взялось желтовато-белесоватое пятно на трусах. Неужели обоссался?
Так непроизвольно в первый раз я кончил. С удивлением узнав чрез 6 лет из хорошей монографии по судебной медицине, что при удушье можно испытать эрекцию с последующим семяизвержением, как и при эпилептическом припадке. Позднее при больших приступах я и ссался и обсирался и кончал. А чего делать? Сфинктеры-то расслабляются. Отложившаяся в памяти исказившевшеся обыденное пространство с яркой фиолетовой искрой большой искрой пред глазами вместе с подкатывающем чувством наваливающемся оргазма - это последнее, что я помнил пред большим приступом. И как сладко на невыразимое на вербальном уровне мгновение почувствовать себя вне тела.
У нас дома темы религии и секса были одинаково закрытыми. Как нечто неприличное, не подлежащее обсуждению. Кроме бабушки, которая будучи совершенно трезвой, могла, ругаясь на матушку, сказать мне матерными словами, что на работе ей мужики в ее дырку, откуда она ссыт, свою письку засовывают. И добавить - а то б она так и не работала. Блядь, я три смены стояла порой на фабрике «Парижская коммуна», а она два раза в месяц ходит получать зарплату только. Меня не обманешь! Кто меня обманет, дня не проживет! Также бабушка моя молилась, закрывшись в ванной. Лет в 15 она стала учить меня текстам молитв, как она их помнила. И мы молились уже вместе.
Так о чем базар? Секс просветом для меня стал Уголовный кодекс и хорошая монография по судебной медицине. Помню, в 12 лет я спрашивал у мамани как раз во время ее бракоразводного процесса: мам, а что такое порнография? Маманя спрашивала: а где ты узнал это слово? В Уголовном кодексе, отвечал я. Мама вздыхала и говорила: ну, как тебе сказать. Вот люди решили, что голые попы, писи, сиси у теть нельзя рисовать. Или как они обнимаются, целуются. Это называют порнографией. Так значит посадить можно, раз он журналы с заграницы с голыми тетями возил? - спрашивал я. А помнишь, у него еще такая ручка была. На ней тетя одетая, а перевернешь ее, тетя голая. Ведь в Уголовном Кодексе статья есть на это. Да дураку этому в тюряге самое место, влезала бабушка. Ведь он и Советскую власть ругал. Светланка, помнишь, нажрался водки да и стал языком молоть: проклятая Советская власть, заработать мне не дает! Раньше, кто на Сталина или на Советскую власть ругался, тех за можай загоняли. А твой дурак ругался. Бабушка! влезал я. А вот это статья есть за антисоветскую агитацию. А ведь папа еще финку привез из Эфиопии. Статья за хранение холодного оружия. И маму избил на моих глазах. Пусть сидит! Мама вздыхала и спрашивала: ты все Уголовный кодекс изучаешь? Да, мама, отвечал я ей радостно. Это самая интересная книжка из всех, что я читал.
Такой же интересной книгой стала для меня действительно хорошая монография по судебной медицине. В возрасте 16 лет я ее приобрел на летнем отдыхе в Анапе и читал на Центральном пляже наряду с первым томом «Капитала» Маркса. Первоначально секс у меня ассоциировался с пустырями и оврагами, где находят расчлененные трупы женщин, с протоколами осмотра места происшествия и заключениями судмедэксперта. Я дрочил и кончал, представляя себя на месте древнеизраильского первосвященника Пинхаса, замочившего сладкую парочку. Так было примерно до 21 года. А потом год я вообще не дрочил, а потом пошли нормальные эротические грезы о раздевании девушек. Самое интересное, что делать с ними после того, как их разденешь и завалишь, я и не знал. И в том возрасте мне и хотелось, чтобы вот эта самая мамина подруга, ставшая потом ее начальницей, меня всему этому и научила.
Ну, грех, нельзя это. Это ж мерзость пред Господом, сказал я в ответ на вопрос - ПОЧЕМУ. Я наверно в монастырь пойду. Мне на самом деле хотелось в монастырь. Подальше от этой жизни. Таня засмеялась - это ты так сейчас говоришь. Просто женщины нету у тебя. А давно пора А мама твоя что говорит? Вот про это?
Ну, она говорит, что это - очень плохо. Что я считаю такие отношения с женщиной мерзостью, сказал я. Она говорит, что мне на самом деле нужна женщина, но не знает, получится ли это у меня. Говорит, она читала, что у Достоевского в первую брачную ночь был приступ, что его просто полюбила молоденькая девушка. А меня вряд ли кто так полюбит. Что меня можно любить только как сына и только она. А чтоб меня какая-то другая женщина полюбила - это просто не получится. Потому как я - большой ребенок, да еще и эпилептик.
Таня просто покачала головой и усмехнулась. Лёня, а ты не думал, что можешь встретить девушку с эпилепсией, с теми же проблемами, что и у тебя? Да встречал таких, ответил я ей. Так у них в женском отделении в ванной каждый день драки были, а я вот семь недель лежал, у нас мужики вообще не дрались, а кто начинал драться лезть, того к буйным переводили сразу. А девушек - нет. Мама говорит, что эпилептички злые. И они будут бить меня, если выйдут за меня замуж. Лучше мне с ними даже и не знакомится. Так мама говорит.
Таня вздохнула тогда. И спросила: а ты хоть онанизмом занимаешься? Да, с 12 лет, ответил я ей. А на исповеди об этом рассказываешь? Да, Таня, начал я. Я это рассказываю. Я бы хотел от этого избавится, но чувствую, что не могу. Ведь с 12 занимаюсь. По 5-7 раз в сутки. Я нашел молитву покаянную. Даже целое правило. Которая читается на извержение семени. Да за это епитимья нестрогая. Если с другими сравнить.
Таня заинтересовалась церковными епитимьями. Я ей рассказал, что различаются блуд и прелюбодеяние. Прелюбодеем считается совокупляющейся с чужою женою, а также приравниваются муж, оставляющей жену и живущий с другой, равно как и берущий обрученную другому в брачное сожительство, живущий с монахиней, жена, бросившая мужа и вышедшая замуж за другого, жена отсутствующего мужа, сожительствовавшая с другим прежде удостоверения в смерти мужа. А блуд это соитие со свободной женщиной или сожительство девушки без согласия отца с мужчиной. Таня спросила меня, не кажется ли мне, что эти церковные каноны относятся к древним временам. А сейчас мы живем совсем в другую эпоху. А что церковные каноны говорят о супругах, живущих вместе и имеющих любовников и любовниц на стороне? Я вспоминал. Об этом в каноническом праве базара не было. Немного подумав, я сказал: я не знаю. Наверное, про это святых отцов просто не спрашивали. А Таня мне сказала: я не могу понять, что плохого спать с мужчиной и любить его. А при этом жить с мужем и растить детей. По-моему, тут всем хорошо. А какая епитимья за это? Пятнадцать лет не причащаться, - ответил я. Отлично! - сказала Таня. Вот состарюсь, буду каяться, исповедоваться, причащаться. А пока - не буду.
Потом про этот базар с ее начальницей я рассказал мамане. Маманя стала мне гнать, что она бы этому была только рада. Если б ее начальница меня научила, что с девушками в постели делать. Если б меня соблазнила, а она, дескать, это может. В старые времена в хорошие дома брали служанками или гувернантками молодых симпатичных девушек, которые обучали, как вести себя в постели подрастающих сыновей, а вот сейчас не то время. В старые времена наши прапрадедушки кувыркались на сеновале с нашими прапрабабушками. Наши предки - крестьяне и городские сапожники и часовщики, но никак не дворяне. А маманя всю жизнь примеряла на себя быт стародворянской России, давно канувшей в Лету. Я так бы хотела иметь маленькое поместье на берегу реки. Вот которое Гончаров описывал или Тургенев, не раз говаривала она. Мечтать не вредно, что я еще могу сказать. Но почему она себя отождествляла с дворянами, а не с крепостными, из которых отчасти и вышла половина ее предков, я так и не пойму. Хотя моя бабушка в комнате коммунальной квартиры в 11 квадратных метров держала няню для своих дочерей - какую-то девчонку из Белоруссии.
И потом начались звонки мамани этой Тани. Я так случайно слышал. Таня, я не знаю, у него, конечно, эпилептический приступ может быть. Чтоб с таким жить, это очень любить надо. Просто очень - очень. Это у него вряд ли будет. Ему наша жизнь просто не нравиться. Он в монастырь хочет. Но ведь я подарок сделаю. Хорошее золото. Слышал все это. Только б с ним кто переспал!
И что говорить? В итоге переспал я с этой Таней, коллегой мамани, которая привыкла давать первому встречному, если верить словам мамани. А если правду сказать - не первому встречному, атому, кто понравиться. Давала по этому принципу. Кто ей понравится. А жила с мужем. Как говорится, кто без греха, первый брось в нее камень. Этому, тому, словом - многим давала. Неожиданно дала и мне. Причем я совершенно не подозревал, что она мне даст. Мне этого хотелось внутри - заняться с ней любовью, но я на это не рассчитывал. Более того. Я не знал, что мне с ней делать. Она все сделала сама. Сама разделась, сама раздела меня, подняла член своим ртом. Первый раз у меня плохо получилось, второй раз получше. А потом ничего и не было. Только в церкви, слушая великое славословие: помилуй мя, исцели душу мою, яко согреших Ти - я истово молился и всегда вспоминал об этой Танечке. Ее слова. Ну, все в свое время, будет у тебя женщина, которая тебе нужна и которой ты будешь нужен. Прошло 12 лет, такая появилась, а Танечка та за свой базар ответила. А я с ней три раза переспал. В том злополучном симметричном году. До своего 27-летия. Скажу честно, вот ничего особенного не было. Первый раз я даже и не кончил. Но с женщиной побыл в постели. Понял, почему говорят об интимных отношениях - спать. Таня кончала и засыпала, прижавшись ко мне, хотя ночей у нас не было. Так, на бегу все как-то. После этих любовных свиданий я дрочил до изнеможения, рисуя в воображение все подробности произошедшего. А маманя подарила Тане вместо рыжья очень хорошую немецкую кофточку. Да только такого декольтированных кофточек и блузок у нее и без мамани было навалом.
А под этот мой первый роман с замужней дамой летел в прошлое тот симметричный год катастрофы всей страны. Страна загибалась, а мы жили так, как привыкли жить за три года Горбатого. Тихо, спокойно, хотя приходилось стоять в очередях, получать талоны и отоваривать их. Победная антикоммунистическая истерика почто что во всех СМИ. Началась чеченская эпопея. То вводили в Чечне чрезвычайное положение, то отменили, так как Верховный совет не утвердил указ Беспалого. Что там было на самом деле - хрен знает. Мне не понять никогда, почему полосатые власти выдавали бойцов рижского ОМОНА мятежной Латвии, почему записные демократы будто накручивали мятежных чеченцев, почему таджикские оппозиционные деятели, призывавшие изгонять русских оккупантов, проиграв свою гражданскую войну, сваливали в Россию. Это характерная черта тех лет. То, что Аристотель в своем трактате «Политика» назвал временным прекращением государственной жизни. Казалось, что осуществилась давняя мечта вольного люда о воровской зоне, со слабой администрацией и слабым активом. А так посмотреть со стороны прошедших лет - так тогда страна превратилась в шерстяную зону.
Как раз после моего двадцати семилетия Беспалый будто подарок сделал. Ну, не персонально, а всей стране. Объявил о программе грядущих реформ, там, либерализация, цены отпустим, гарантии, ночные пансионаты. По ночные пансионаты - это он мощно ляпнул, это уметь надо. Над страной всходила дебильная лунообразная морда внучка детского советского писателя. Все ломанулись в магазины. Подметали все, что можно купить. Помню, на другой день мы поехали с сидорами и тележками к маме на работу за капустой на засолку. Там и Таня та была и другие сослуживицы матери. Они только и базарили про это выступление Беспалого. Одна хитрая переводчица Лариса долдонила мне, как попугай: ладно, выберем меньшее зло. Когда большой НИИ тогда уже начинал сдавать свои помещения производственные разным кооперативам, как тогда назывались разные частные лавочки в большинстве своем. Мама послушала их базары. И стала покупать промтовары, какие попадались на пустых полках магазинов. Кстати, вот именно тогда полки магазинов стали совсем голыми. Пошли слухи среди старух и теть, что какие-то вооруженные люди, угрожая оружием, заставляют тех, кто везет продукты и товары в Москву, возвращаться назад.
Интересно, сразу после августовских событий в церковной жизни произошла подвижка. Некоторые священники в проповедях стали утверждать, что интерес к политике, участие в митингах, демонстрациях, общественных организациях является сугубо греховным, так как разжигает страсти. Мне было странно, что раньше, когда демороссы устраивали массовые акции против так называемого центра (а что они подразумевали под центром? СССР, вероятно), батюшки молчали. А тут вдруг батюшки и владыки заговорили о греховности увлечения политикой и участия в политических акциях протеста. А до этого как в рот воды набрали! Слушая проповеди иных священников, где они говорили о необходимости благодарить Иисуса и Приснодеву за возрождение России, так и хотелось им завопить на весь храм: ты не пастырь, а волк!
Жизнь всегда ломает схемы. Из СМИ тогда лилось: мол, молодые за рынок, старшее поколение - коммунисты. В нашей семье все было наоборот. Маманя и тетка, выросшие в эпоху правления Хрущева и звезды зоновских откровений Солженицына, были настроены резко антикоммунистически. Бабушке все было по барабану, но эпоху своей молодости она ценила. А вот мой двоюродный братец в два года назад, когда модным стало бросать партбилет, вступил в КПСС. И даже с появилось его интервью в газете «Советская культура». Мол, пусть выходят, а я вступаю. В ту осень злополучного года он записался в партию Анпилова. В этом отчасти я ему завидовал. И от него же я узнал о первых протестных акциях на улицах Москвы.
В тот год, когда празднование Великого Октября стало протестным делом, сначала, похоже, было интересно всем, а соберутся ли люди на уличное шествие, если их официально не звать. И люди собрались. Причем количество их, объявленное в прессе, было занижено. Для меня это было своего рода открытием. Раньше никто из нашей семьи и родных участия в самых массовых акциях демороссов не принимал (бля, такие ассоциации!). митинги, демонстрации - это воспринималась как нечто чуждое и ненужное. А вдруг, оказывается, что можно и свое так заявить. Тетка мне привезла и оппозиционную прессу, которая оставалась от ее сына.
Вряд ли это кто поймет адекватно из не выросших в советские времена. Но это смело можно назвать культурным шоком. Для советского человека в идеале существовала две точки зрения: официальная и неправильная, а что сказали по телику или написали в газете - это была не информация, а установка. Для моей классной руководительницы, бывшей в молодости стукачкой комитетчиков, парторгом, а потом - ярой демократкой написанное в центральной прессе было истиной в последней инстанции. А тут читаешь газету - и там не то фуфло, которое тебе уже лет шесть втирают, а то, что сам думаешь. И я стал приобретать и читать оппозиционную прессу. Прежде всего, знаменитый «День», который тогда делали пугалом. Оппозиционная пресса была очень даже интересной. Профессионалы своего дела делали ее, знали, к кому обращаются. К отрицаловке разного рода.
Тетка быстро втянулась в завсегдатаи каждого митинга против режима Беспалого, мы часами базарили по телефону и проклинали демократов, я стал ходить в церковь тропаревскую каждый день, как на работу. До Тани мне просто дела не было. Кстати, первые сексуальные контакты с ней особо радости мне не доставили. Таня мне нравилась, но с ней я получал редкое: засунул-вынул. Да еще потрудиться надо, чтобы кончить, в отличие от рукоделия, где все было привычно и понятно Ну, и на хуй мне за ней бегать было? Когда начался Рождественский пост, я на исповеди в день праздника Введения, сказал об этом отцу Антонию. Что соблудил с замужней женщиной. Замотанный отец Антоний мне совершенно равнодушно сказал в ответ: прости, Господи! А причаститься-то я могу? Конечно, ответил он, и прочел разрешительную молитву. Причастился. И тогда мне впервые закралась в голову хульная мысль - что все это лажа. Что никакой я не православный, я только играю в православие. И чего, так всю жизнь и буду играть? Сказал в следующий раз об этом на исповеди отцу Дмитрию. Тот вздохнул: это только хульный помысл, помоги, Господи! В Итоге помог. Наркоман с десятилетним стажем, бля!
Воспоминание о Тане той - воспоминание о первом опыте траха. Без любви, без привязанности, а просто потому, что интересно узнать - что ЭТО такое. Да она на 17 лет старше меня была, я чего, за ней бегать буду, да вроде, ей этого и не надо было. У ее была своя жизнь, у меня - своя. Как-то по касательной прошли, но я ее, разумеется, никогда не забуду. И еще в тот Рождественский пост юридически оформили развал моей Родины, а под эту ксиву турнули Горбатого незадолго до годовщины образования СССР. Как говорится, оставь мертвым погребать своих мертвецов. Потом была приснопамятная либерализация. Отпуск цен на 2 января. Везде, кроме известных мне церквей цены подорожали. Не сразу, а как-то тихо накатывали нули на ценниках. Все цены в церкви оставались прежними до дня тезоименитства патриарха Алексия Второго. Ну, который мне теперь чем-то мента-вертухая из нашей ментовки напоминает по внешности и манере вести себя. Который на кохану мою все облизывался, а пошла она с другим. И живет со мной, а не с ним!
Подходило два года моему хождению в тот коммерческий храм. И я стал понимать, что не то это. Вот просто совсем не то. Посмотрел церковные книги богослужебные - и видно - пиздец, как сокращают. Тогда в этот храм часто наезжали архиереи, не раз бывал и сам патриарх Лёшка. За место поближе к нему бабки не раз вцеплялись друг другу в волосы, срывали в храме платки. Матушка гнала мне про машины священников, рабочие, строившие пристройки к храму не раз бастовали. Староста, из породы тех, кого сама маманя называла жуками, цвел и пах. Маманя было тыкнулась в этот храм, не пристроят ли там меня. Меня тоже натыривала. Настоятель полублатного вида сказал, что здесь не школа. И я начал въезжать - что в нашей православной церкви только все свои. А со стороны шлют на хуй.
И вот как раз летом 1992 года, это же 5752 год от сотворения мира, отцу Дмитрию, рыжеватому Димке из военкомата дали свой храм в Очаково у нас, за железной дорогой,
почти полностью разрушенный. Ну, там чего только не было, пока он был закрытым. Последний раз это помещения использовала какая-то мастерская. Помню, как я первый раз зашел туда. Там даже пола не было, не было света, воды, отопления. Окна, заставленные деревянными щитами, пыль и песок под ногами, разбитые стены с дырками разного генеза. На одной стороне - ТЭЦ, на другой стороне - пруд, по бокам - кусты и огороды. Место было очень глухое. Так вот, этот храм стал восстанавливаться на моих глазах. Сначала прихожан практически не было. Мой ровесник отец Дмитрий привел туда своих друзей и складывающийся круг почитателей, а это были молодые ребята и девчата в основном. Старшеклассники, студенты. Больше студенток, чем студентов. Мир замкнутый. Все со своими тараканами и комплексами, все ушли в церковь, чтобы отгородиться от внешнего мира, как и я. Базара нет, понимали друг друга, не раз сталкивался с ними на приеме у врача в своей психушке амбулаторной. Ну, ПНД по нашей территории.
Вот сначала где-то человек 20-25 от силы там собиралось. Не больше. На всенощных. Там была служба только по выходным и праздникам сначала. Службы там служились почти полностью по уставу, кроме чтения синаксарей и житий святых. Всенощная тогда занимала часов пять. Начиналась уставным девятым часом около 16 часов, а заканчивалась около 21 часа. Нехило, а? Тогда читалось все. Сторонние фактически туда и не заходили, там были свои. Кто друг друга знал. И хорошо знал. Ох, как вспомнить. Завидовал девушкам зимой. Я ж в храме должен головой быть, а первую зиму там пар из-за рта вырывался при дыхании. Одна печка - буржуйка, одна лампа голая электрическая на клиросе, обмотанная свернутой бумагой формата А4. Фанерный алтарь без икон. Молодой настоятель, мой ровесник. Вечно бухой сторож церковный, отчаливший два срока по хулиганке, обратившейся к Творцу бухарик с циррозом печени. И молодые девчата, без всякого базара безотказно таскавшие мешки с цементом. И почти уставные службы. На этот храм я тогда и запал, так сказать. И участвовал в его восстановлении. Да, мы все живем, судьбы своей не зная, какой урон она нам нанесет. Вот там фактически у меня все и началось.
Кстати, параллельно в моей жизни произошло второе событие, послужившее толчком к перемене образа жизни. Появился комп, я от нечего делать его освоил неплохо. Хотя не сказать, что профессионально. И неожиданно при наличии связей мамани начал зарабатывать деньги как компьютерщик, настраивая компы, верстая тексты и работая с графикой. Сканер там, сканирую, обрабатываю графику. С мамой у нас образовался такой тандем в то время. Она делала переводы с немецкого, я их графически оформлял и верстал для типографии, а еще мама стала работать на немецкой фирме после смерти моей милой бабушки. Казалось бы, маме можно было только радоваться. Я стал как-то
зарабатывать и неплохо (до 5 миллионов рублей, помнишь тысячи и лимоны до
деноминации, хотя нули на купюрах нарастали постепенно, не сразу пошло), вышел из дома, как-то стал адаптироваться к социальной жизни. А вот тут и стали с ней портится отношения. Мать после смерти бабушки стала работать, я был дома или работал за компом или осваивал какую-то новую программу или ошивался в этой церквушке, помогая ее восстановлению. Больше я дома ничего не делал. Не принципиально. А просто по на самом деле свойственному мне равнодушию к своему быту. Ну, треснуло стекло - и хер с ним, пусть и остается треснутым, не вымыта посуда, пусть постоит невымытой до мамани, ей надо вымыть - она пусть и моет. Попроси меня мама это сделать - я бы
сделал, не в падло, не в лом, но я сам это не догадывался, а мама не просила, вместо того орала на меня вернувшись с работы, что сижу дома за компом и больше ничего не делаю, а она работает и дома и на работе, да еще ей приходиться на себе весь дом тащить. От этих гнилых базаров я предпочитал съебаться церковь. Пусть меня там луком зеленым да кашей перловой покормят за труд по восстановлению храма, да только мозги ебать никто не будет. В отличие от мамани, пристрастившейся к мозгокрутству после смерти бабушки.
А там в хоре было четыре девушки и трое парнишек, а так вообще при церкви
тусовались семнадцать молодых девчонок и всего шестеро ребят. Кроме этой восстанавливаемой церкви, которую один архимандрит в проповеди сравнил с собраниями богослужебными первых христиан, девчонки эти вроде нигде больше не тусовались поначалу. Угадай сама, чего было дальше? Да и чего могло быть? Годовой круг богослужебный я уже изучил досконально за год в этой церкви. И слушая ирмосы и задостойники, стал думать: а чего у них этих красивых певчих под юбками. Вот я и говорю. Начинаешь одним, а заканчиваешь совсем другим. Не теми намерениями, с которыми шел. Но пока это произошло все, случилось много событий. В общественной жизни - это само собой. Да и в моей личной.
Что до общественной жизни, то там появилась и стала распространена альтернативная пресса. Иные пожилые тети спрашивали меня, когда я покупал газету «День» в метро: а Вам не стыдно эту газету покупать? Каждый покупает то, что ему нравиться, равнодушно отвечал я. Тети качали головой в знак осуждения и отъебывались от меня. Да, ведь тогда появились первые сериалы. Мексиканские и штатовские. «Богатые тоже плачут» - это Мексика, на который запали и бабушка, и маманя, и тетка. И знаменитая «Санта-Барбара». На которую запала маманя. Сериалы тогда эти были новым. И если судить по разговорам в нашей семье, матушку интересовало в первую очередь, кто с кем там переспал. В этих гнилых сериалах. И маманю тогда напрягало и бесило. Что вместо того, чтобы смотреть сериалы, где показывают красивых женщин, учу церковнославянский язык и вычитываю дома длинные православные службы, текст которых я учился комбинировать по церковному уставу и любил делать это больше всего. В те уже давние времена. Для мамани это было свидетельством лишним моей неполноценности. Тогда она меня пилила так: ты как шелудивый пес прилип к какой-то разрушенной церкви. А ведь вот так тихо все и началось, блин!
Не нравились мамане и мои политические взгляды и чтение оппозиционной прессы поначалу. Однако гайдаровская шоковая терапия быстро поправила ей мозги. За полгода этой экономической политики цены лихорадило, а страна превратилась в огромную барахолку. Рынок, которым маманя наряду с коллегами из своего НИИ хотела наказать пьяных сантехников и наглых продавщиц, ударил в первую очередь по ним самим. Чрез месяц либерализации маму и широко известную своими любовными похождениями Таню сократили. И они пошли на биржу труда. А вечно пьяные сантехники и наглые вороватые продавщицы по прежнему работали, меняя места работы достаточно легко. Сантехники и рыночной экономике нужны, может, предпочли бы непьющего сантехника, да где ж его взять? И маманя уже привычно ругала демократов.
Рыжий фармазон впаривал ваучеры, суля за каждый ваучер два авто каждому, отец Дмитрий предлагал бабкам и всем прочим нести ваучеры на нужды храма. Бабки сомневались, а не скупают ли на эти ваучеры их души, однако по привычке советской пошли и взяли их. Кто отнес действительно свой ваучер отцу Дмитрию, а были и такие, кто сжег его в церковной печке. Я ваучер свой не пошел получать, за меня и бабушку получила маманя. Показала мне, а я на него плюнул. Что делать с ними дальше, она не знала. Братцу моему, молодому коммунисту стукнуло в голову стать акционером какого-то нефтяного предприятия, для чего он взял у мамы три ваучера, обещая делиться дивидендами. Куда-то он их вложил. Только дивиденды были такие смехотворные, что делить было практически нечего. Братец акцию пародал, а на деньги купил мне сопроцессор и модули памяти для компа. Эта затея с ваучерами была грандиозной аферой. Не тех вязали мусора, ох, не тех!
А я заказывал в церкви панихиды по Ленину и Сталину и ходил с теткой на митинги и демонстрации оппозиции. Что это означает в политике, для чего это нужно - хрен поймешь. На мой взгляд, это было бесполезным делом. Но вот в психотерапевтических целях - да, очень нужное. В митинговой стихии моя темпераментная тетка выплескивала весь накопившейся негатив. И я заметил, что другие делают точно также. Свистят (тетка классно умела свистеть двумя пальцами), орут. Тетка даже мусорам на погоны плевала, а те вообще-то от таких теть старались держаться подальше. Не связывались с ними. Мне нравилась эта уличная дионисийская стихия. Это ж самый настоящий кайф был: идти в колонне по обуржуазившейся Москве, нести красный флаг и орать вместе со всеми что-то неприятное для демократов. Обычно мы скандировали: «БАНДУ ЕЛЬЦИНА ПОД СУД!» и еще: «ЛУЖКОВА - В ТЮРЬМУ!». Помню, раз я стал орать сам: «ЛУЖКОВА - В МОСКВА-РЕКУ!». А другие взяли да и подхватили мой крик.
Еще с теткой мы собирали подписи за проведение референдума по прекращению полномочий Беспалого. Бля, бабки подписывать стремались, а вот мои сверстники и помоложе подписывали чаще старух. Правда, в отличие от тетки, я быстро нашел ключик к старухам. Тетка начинала с ними спорить о политике, а им это по фиг. Я же объяснял цель этой подписной кампании так: квартплата поднялась, за вывоз мусора стали платить, а его так и не убирают, лестничную площадку не моют, продукты все дорожают, а пенсию не прибавляют. Выслушав это, старухи говорили: а пожалуй, надо подписать, действительно, мусор не вывозят. И подписывали. А в первую годовщину августовских событий я ночью ходил и в трех местах сорвал ненавистный мне полосатый флаг, а в двух - запулил в него чем-то грязным. Вот так у меня все начиналось. Так я вошел в действительно живую жизнь.
А знаешь, что, Зоя? Давай споем вместе, солнце-то заходит. Свете тихий святые славы бессмертного Отца небеснаго святаго, блаже-еннаго.....Чего? Так до первого мусора только? Базара нет, пошли домой. Отведи к жене, а?!