Илья ХУ4 : Х П Б

Хадж Православного Буддиста



Прочтя книгу или свиток, лучше всего сжечь их или выбросить прочь.
Не скупись на знаки признательности тому, кто рассказывает тебе о чем-то бесполезном. Иначе в следующий раз он не расскажет тебе о чем-то очень для тебя важном.

Хагакурэ





Глава 1.



- Как мне называть Вас, учитель?
- Саныч.
- А по имени?
- Sun… Sunыч.
…
Путь в Новошамбалинск пролегал через Сучигород. Остановившись там, я много пропопведовал, и потому приобрел огромное число друзей среди тамошней разномастной публики. То были врачи и металлурги, престарелые танцоры, таинственные профессора неизвестных наук, непонятно как очутившиеся в этих без сомнения гиблых местах, прачки, кухарки, панк-гитарист, мастер компьютерных технологий, пара балерин-двойняшек, а так же лилипут жонглирующий гирями; и многие другие... Без исключения все предлагали мне выпить, а кроме того множество иных вещей, но поскольку я не пью и вообще – где Любовь есть Бог, нет места плотским утехам… Словом, общение наше было несколько ограничено. Так вот. Собственно из всей этой массы народу мне особенно врезались в память лишь две персоналии – экзальтированные и совершенно необычайные дамы.

Любка и Лариска.

Поэтому расскажу о них поподробнее и отдельным слогом. Это были само собой не простецкие «Лариска с Любкой», как они сами предпочитали себя величать, а во-первых, Любовь Людвиговна Блюм, по слухам бывшая пулеметчица времен красного террора, с неисчислимым количеством личных казней; после удачно вышедшая замуж за некого безликого партийного функционера, и не менее славно схоронившая его восвояси. Нынче держала она в городке изотерический салон. Конечно же для избранного круга. Во-вторых, её неизменная подруга, а скорее всего даже и любовница, - Лариса Ивановна Кацельмейстер. Женщина без прошлого, художник, кокетка и мыслитель, каких свет не видывал. Обе были модницы и носили шляпки. В остальном Любка предпочитала растянутые мужские кардиганы темных тонов, поверх бархата истертых джинс заправленных в носки. Дополнял образ неизменный, блестящий монокль. Лариска, в вою очередь, носила более женственные вещи: сарафаны в горошек, платья, халаты в японском стиле, с журавлями, и держала собачку – мопса. У обеих по воле возраста и злоключений были буклями завиты волосы, и не хватало зубов, однако хватало вредных привычек. Что меня, конечно, несколько огорчало. Например, сохранившееся со сладчайших времен богемной и разгульной молодости пристрастие к сосанию крепких папирос и неизлечимый, застарелый, кокаинизм.
На этом, пожалуй, закончу с портретами, отринув штрихи глубокого психологизма, ибо это тут ни к чему.

И вот, волею судеб, эти две, без сомнения леди, пригласили меня на вечер. С разными увеселительными предприятиями и спиритическим сеансом в заключение действа. Я само собой, оценив по достоинству масштаб личностей и присущую им харизму, не смог отказаться…

В салоне висел полумрак и папиросный дым, чуть подсвеченный огоньками лампадок, чьей-то толковой рукой расставленных по углам. Одну из стен занимала, сразу же завоевывая внимание, огромная картина канонического содержания, изображающая Мадонну с Младенцем. В стиле Леонардо. С очень живо выписанными у обоих лицами. Посреди зала размещался круглый столик, с росписью в виде карт таро, очень, к слову говоря, симпатичный. Оба произведения, как выяснилось, - руки госпожи Кацельмейстер, что естественно обрадовало меня. У каждого из двух, занавешенных тяжелой, непрозрачной драпировкой окон стояло по кровати. Старой, никелированной, с пружинами и набалдашниками на спинках.
Мы, усевшись за столик, и попив крепчайшего кофею, некоторое время непринужденно беседовали обо всем на свете. О геополитике и тонких материях, судьбах мира и коллапсах вселенной.
Затем стали «вертеть столик». И в момент так называемого спиритуального катарсиса, когда вызываемый дух Будды вроде бы сошел на меня, и я принялся вещать о бесконечной любви, эфире, кармическом балансе и пылающих аурах, дамы неслышно и не заметно разошлись по кроватям… А когда мое третье око на секунду выглянуло из астрала, то узрело престранную картинку: каждая из дам, с ловкостью факира выудила неясно откуда взявшиеся стеклянные шприцы, до краев наполненные прозрачной жидкостью. И незамедлительно ввела себе в вену. Обе сию же минуту эпикурейски возлегли, укутавши головы заранее подготовленными и надушенными ладаном газовыми шарфиками.
На стене, как над входной дверью перед операционной горбольницы, вспыхнул фонарь, с красной на белом надписью: «Тихо. Идет приход!»
Я, признаться, опешил. И все же мельком подумал о так глубоко укоренившихся православных традициях в варварской России.
Однако в наибольший ступор меня вогнал и ошарашил момент, когда сама собой заиграла тантрическая музыка, и Лариса Ивановна, не поднимая головы, щелчком подманила мопсину, положив ее после себе между ног. Псина же, ни секундочки не сомневаясь, без раздумий принялась, отвратно причмокивая, лизать её, покрытый густой растительностью, увядающий, сморщенный, как морда самой собачки, половой бутон.

Повисла неловкая пауза. Я умолк. А вместе со мной и Будда.

Любовь Людвиговна усталым шепотом произнесла: «Продолжайте, учитель, заклинаю вас!» Будда, уже было покинувший меня, после сей задушевной мольбы разумеется остался, и я, а вернее мы, стали вместе распевать мантры. Через час пение плавно перетекло в коллективное и вдумчивое исполнение романса, что сочинил в последние годы адмирал Колчак.
«Гори, гори моя звезда»

На гитаре, очень мелодично аккомпанировала Любка, а Лариска ей в такт загадочно шелестела маракасми. Обе к той минуте уже так же незаметно покинули свои лежбища, и, как ни в чем не бывало восседали рядом со мной за круглым столиком.
Когда угасли звуки последних аккордов, и нас настигла вопиющая по своей мощи тишина, я, будучи просветленным на тот момент уже довольно-таки долго, прозрел пуще прежнего. А они обе расплакались.
Вот такой восторженный у нас случился, извиняюсь, философский оргазм.
…

А ведь все алхимики на протяжении череды нескончаемых темных веков, искали пресловутый философский камень. Мне же видится, что как и душа, являющаяся каплей Бога – есть внутри каждого, так и сей камень нужно поискать там же. Внутри. И, думаю, был я свидетелем проявления этих чудесных свойств всуе. Только переплавлялись в тигле не ртуть со свинцом, а чистые, честные чувства; и не в золото, а в наслаждение… Да, пожалуй, в наслаждение, коее и утолило желание, так скажем, высокого регистра.

К слову, после этого случая мне открылась еще одна из бесчисленных граней непознаваемой истины. Та, что Спиноза, ткнув пальцем в небо назвал «verum bonum». Истинное благо. Только старик во многом заблудился в своих изысканиях. Ну, да Бог ему судья…
А из города я ушел, и впервые начал наносить на свитки памяти эти записки.


P.S.
Про грань, открывшуюся Сан Шаин Цзы можно прочитать здесь: http://litprom.ru/thread64265.html