Игорь Бекетов : Мотя

Мотя

1

Мотю доставили на притравочную станцию по темну.

Сторож Щипочка только что изготовился ужинать: снял с плиты сковороду с зажаренной барсучатиной, потянул носом.

- Ништяк запашок, - сообщил он журнальной красотке из "Private", и хохотнул, нагнав двусмысленность фразы - пришпиленная к стене кыса завлекала губастой вагиной.

В покой стихшего на ночь заведения ввинтился рокот авто. Щипочка глянул в окошко: лучи фар, ныряя на ухабах, лизали кромку сплошного забора.

- Какого хрена.

Он вышел из сторожки, врубил прожектор. Свет выхватил часть двора с длинным зарешеченным строением. Тотчас по разлинованной решетками земле заметались косые тени; пространство наполнилось рыком, писком, в этот ор врезался знакомый сигнал "Газели" и придушил Щипочкин выкрик:

- Ёбаный ты смешной!

Бывший щипачок-единоличник Дмитрий Щепочкин погорячился. Владетель испытательно-тренировочной станции - пожилой еврей и список с Яна Френкеля Павел Иосифович Рабин был насмешлив, гетеросексуален, избирательно представлялся Палосичем, мимоходом сканируя интеллект, и любил слегка озадачить, подменить, к примеру, шанс шанкром, заглянув в глаза. "У тебя есть шанкр, воспользуйся им".

- Ты, Саня, за Мотю не горюй, - обещал он дрессировщику Саше на подъезде к ИТС. - Зверей содержу на ять, и кошт не чета твоему жопито.

- Шапито.

- И я о том, за версту говном прёт. А у нас что ни зверь, то огурчик.

- Туды его в качель.

- Умница. Перебегай ко мне, рублем не обижу.

Грузовая "Газель" проехала распахнутые сторожем ворота.

- Принимай насельника, Дима, - сказал Рабин.

- Барсука?

- Льва. Расширяемся под сафари-парк. Ты Сэмэна сперва дожуй. Вчера, - Рабин отнесся к Саше, - барсука Сёму ягдтерьер... язык вывихнешь, задрал. По недосмотру. Жаль, красавец был барсук. Арбайтен, Митрий, волоки трап вынимать зверугу.

Гималайский медведь - старый, запущенный, без намордника, ведомый дрессировщиком за ошейник, будто за шкирку, покорно сошел по трапу, плюхнулся на задницу и безучастно оглядел новое пмж. Обитатели клеток, почуяв зверя, притихли, забились в сумраки загонов; только лисица - ладная, откормленная - продолжала метаться из угла в угол, с упорством параноика наскакивая на решетку, вязкая слюна тянулась из ее пасти.

- Сегодня гончие задали Патрикеевне жару, - сказал Рабин Саше. - Может, спятила?

- Шибко драли?

- Боже упаси, притравка без контакта.

- Тогда отойдет. Но все равно сдуреет. Дюжина сеансов, потом аминь. Не жаль зверья, Палосич?

- Э, ласковый, кто бы меня пожалел. Это бизнес. Ты глянь; нет, ты уж пойди к клеткам, да глянь! Чучела б делать из этих зверей, не было б в мире чучЕл чучелей. Волосок к волоску. А сюда прибыли навроде Моти - мешки с костями. Вот он - пан гималайский - бухнулся на жопу, ласты не держат, а я за него двадцать кусков вашему директору отвалил, спас от голодной смерти.

- Кланяйся спасителю, Мотя, - велел Саша.
Медведь горбато поднялся в рост, прикрыл лапой замызганную чайку на груди и поклонился, но не Рабину, а Щипочке.

- Бедняк бедняка видит издалека, - усмехнулся Рабин в усы. - Угадал душевного человека.
Мотя будто и впрямь что почуял, раззявил губы, выпрашивая у Димы гостинчик.

- Напрасно смеетесь, Палосич. Мотю не проведешь, он все понимает, но молчит. Поощри, добрая душа, - Саша подал сторожу кубик рафинада.

- Веточки не оттяпает? - забоялся Дима. - У меня их мало.

- У него зубов осталось как у тебя пальцев, - сказал Рабин. - Клади на губу не дрейфь, медведь тебя атаманом выбрал.

Получив угощение, мишка опять брякнулся на пятую точку.

- Ушатали сивку, - вывел Палосич. - Ничего, откормим, наведем лоск, - потом вдруг выпучил глаза, коротко вдохнул и рухнул рядом с медведем.

***
Нечаянный подвох, причуда фатума.

"Легко хвоста кинул, не мучился", - прощаясь, позавидовал Дима новопреставленному Павлу. Бросил ком суглинка в могилу - бум!

2

Бум перемен.

Сын Рабина Аркадий, не в пример родителю - не жадному и не злому, оказался алчен и жесток. При жизни Палосича Щипочка видел наследника лишь однажды, месяцев десять тому, и подивился несходству отца и сына: "обмылок плешивый; приемный что ли?"

Перво-наперво новая метла махнула из звериного корыта прежний рацион. Следом вычистила трех наймитов бульбашей, вместо них явились два таджика - молодые, старательные и бестолковые. Солидных собачников, оттягивающихся здесь - загородом - под стейки и коньячок, сменила кровожадная урла, херевшая от контактной травли и ваксы, а псы их, в отличие от тех - чистокровных, по штуке баксов за штуку, казались чупакабрами из преисподней, назначенных не охотиться, но только рвать.

"Еврей еврею рознь, - тосковал сторож по прежним порядкам, присматривая за таджиками, разносящими душистый харч едокам. - Чтоб ты так жил, гнида; хиляет, блядь, как в морге".
Хищники воротили морды от осклизлого терпуга и зазеленевших кур, но жрали. Увечному Щипочке тоже некуда было деваться. На последней командировке он вдруг подался в быки-рогометы (призадумался за свою шалопутную жизнь, к сорокалетию увидев сон в СИЗО: бревенчатый домик, ромашковый двор, стол под сиренью, на столе самовар, за столом - он в белоснежном исподнем, в руке тульский пряник; одесную - бабенка с добрым лицом, напротив - двое огольцов мал-мала лижут петушков на палочках) взялся стахановски добывать УДО и ларек, и однажды так замечтался, что вдогон за железякой послал в вальцы правую руку. Кисть он выдрал, но четыре пальца сделались вдвое короче. Улыбнулись и досрочка, и мираж тихой гавани с сердечной лоцманшей, и всё вообще, даже лопатники на переломе в оттопыренных карманах фраеров. Придавленный судьбиной незлобивый Щипочка сделался нервным, на перевязке двинул с левой груборукому лепиле в нос и загремел в ШИЗО, куда наведался еще пару раз, пока тянул срок. К Рабину нецелого Диму пристроил семейник Моня, черкнул дяде челобитную и пошутил - неунывающий аферист, провожая худосочного земляка на волю:

- Не обжигай у анкла звегей, им и так хегово.

Палосич при встрече был доброжелателен и краток:

- Племяш за тебя просит; стало быть, человек ты хороший. - Потом показал на территорию ИТС: - Тут тебе и кол, и двор... отставной багдадский вор.

- У меня год надзора, прописка нужна.

- Устрою. Ночью бди, блядей не води; и беса в себе попридерживай, сюда такие бобры наезжают - барсетки от лавешек трещат, не греби беды на голову.

Так было, а теперь Рабин в могиле и, верно, ворочается в домовине, грезя навалять по шее идиоту Аркаше за то, что вывернул наизнанку папин бизнес, но Аркаша ужас как далеко.

3

Нынешняя ночь выдалась Щипочке беспокойной. Накануне скотч-терьер, смахивающий на лютого мохнорылого деда, перекусил заднюю лапу еноту. Енот Гриня - попрошайка и здешний старожил - по обыкновению прикинулся мертвым у выхода из дощатой норы. Терьер, выползший следом, тупо уставился на недвижный комок, соображая. Владелец не взял пса на поводок; этот прыщавый сморкач, с фейсом отпетого негодяя, наддал по зверьку берцем, и зверек побежал.

"Пристрелить, чтоб не мучился, - размышлял Щипочка, закутывая вопящего Гриню в тряпку, - но из пальца что ли".

До полуночи умирал енот, забившись в сторожке между "Лысьвой" и умывальником. Дима уж было решился тюкнуть его топором, но тот издох сам. Сторож глядел на Гриню и, не зная зачем, прикидывал, сколько было задрано лис, кроликов, белок, прицепом вспомнил как приглашенный хохол ветеринар, с удачной фамилией Коровяк, третьего дня выдирал клыки соструненной Патрикеевне и Чуку с Геком - братьям волкам, взросшим здесь сызмальства; как похохатывал при этом Аркадий, отпуская что-то о пользе манной каши и о выхлопе в семьсот колов против ранешних трех сотен за безопасную для псов травлю, разъезжался о зверье, которого браконьеры воз навезут, и о Моте, до чьих когтей днями подоспеет шабашка тому же Коровяку.

Дима хоть и желал живодеру Аркаше болт в жало, но, в общем-то, клал с прибором на всю эту возню. Однако Мотя - другое дело. Покойный Палосич вышиб десятку, пошутив, что медведь усмотрел в Щипочке господина.

- Чем ты его присушил? - дивился Аркадий. - Раскланивается с тобой, чуть не обниматься лезет.

- Хрен пойми, - сердито отбояривался Щипочка. - С первого дня прилип как слива к жопе.

А сам таял от собачьей привязанности зверя.

- Ах ты побирушка, фоска подъебная, - урчал сторож, скармливая вечерами в редкозубую пасть рафинад и печеньки.

Мишка нямкал няшки и глядел вишнёвыми лупками в лучший уголок Диминой души.

Неделю назад с Мотей вышло нехорошо, его крепко отделала пара бывалых лаек: покусали зад и даже хвост. Очумевший медведь ревел и неуклюже отмахивался, насколько позволял трос и остаток ловкости. Аркаша, и тот не выдержал, а может, пожадничал над явным убытком:

- Хорош! - заорал он лайкодержателю. - Уйми псов! Димон, уводи медведя, ебёна мать!

"Ебёна мать не только мать закона, ебёна мать зовут и Агафона!" - кипел сторож, препровождая зверя в клетку.

Следующим утром Мотя не стал, как обычно, класть поклоны Щипочке; поприветствовал, как смог: лежа на брюхе, просунул лапы и нос сквозь решетку, спугнув с ран тучу зеленых мух.

"Черви разведутся, cсука, - мелькнуло, - сгниёт!" И, точно под гору: "как раз в город ехать, отмечусь, потом в аптеку; перекись нужна и желтая мазь".

Дима помнил, как заживлял в лагере култышки; о том, безопасно ли ему выйдет лечить медведя, не подумалось.

Еженедельные поездки в райотдел, провонявший бытовым газом, осточертели. Но год истекал, а с ним и надзор.

"Обожди, дОлбня, - думал он, пока капитан Довбня регистрировал его в гроссбухах, - пару раз осталось. Приеду потом ночью, насру вам на крыльцо".

Щипочка знал: не станет он обсирать мусарню, но от этой мысли сделалось уютнее на душе.

В аптеке Дима купил перекись, марлю, катушку пластыря, а левомеколь ему сосватала поджарая фармацевт лет сорока, с дефектом речи, вздернутым задком и повадками хотящей давалки:

- Раны рваные?

- Рваные.

- Ребенку? Взроцлому?

- Медведю.

- Ах-ха-ха! - залилась она, прогуливаясь по клиенту блядским взглядом. - Цутник!

"Нагнуть бы тебя, сиповочка. Прямо за стойкой". Диме, как Кисе, вдруг страстно захотелось женской ласки. Но Дима не ведал о терзаниях Кисы; он время от времени читал лишь протоколы и то - помогая губами, а потому поступил немудрёно: выйдя из аптеки, нырнул в дверь по соседству, в сексшоп, прикупить журнальчик. "Мотю полечу, потом подрочу".

- Куда ты впёрся, Айболит хренов? - вполголоса ныл Аркаша, застав Щипочку в клетке над медведем. - Махнет лапой и кишки из тебя вон, а я сяду.

- Вах-вах! - подкудахтывали таджики и сплевывали насвайные слюни.

Но Мотя, в наспех состряпанном наморднике, лежал смирно. Покамест Дима состригал шерсть на ранах, накладывал мазь, клеил пластырь, мишка изредка поднимал башку и опасливо взглядывал на сторожа: больно не сделаешь?

В пять дней выхаживания Мотя оправился.

Все это нынешней ночью припомнились Щипочке.

"Вылечил, хули. Псам на растерзанье", - сокрушался он, засыпая.

Снилась, коротко, мать. Дима будто бы ожидал утренний "пазик" в город, и уже видел авто, сбавляющее у остановки ход, как явилась она, взяла за руку, и свела с трассы в васильковое поле. Дима маялся думой, что следующий рейс будет лишь в полдень, что капитан Довбня взыщет за опоздание, к тому же слегка трусил покойницы, не решался заговорить, но та вдруг выпустила его руку и удалилась тихими стопами.

Потом его снесло в райотдел, в кабинет Довбни. На столе, по пояс нагая, распахнув ладные бедра, возлежала аптекарша.

- Хоцу поротца! - заявила она сходу, и шлепнула ладонью по гульфику шорт.
Щипочка в жизни не испытывал бОльшего восторга. Подпрыгивающим аллюром он метнулся к столу, и, с вседозволенностью, какая приходит только во сне, принялся тискать аптекаршины груди; чумея от волнообразной игры ее тела и призывов "ниже! ниже!", пробирался по плоскому животу к поясу шорт, но не спешил, оттягивал миг, страшась только припустить нежданчика и вместе зная, что и после него будет наготове через минуту. В голове, под иерихонский рёв "заебу!" мчала круговерть поз одна слаще другой.

Дима присосался к пупку - последнему редуту, за которым чудилось разграбление крепости.

- Целуй меня... - изнемогала аптекарша, - и вдруг прибавила утробным басом, от которого потянуло могилой: - до самого хуя!

Дима вскинулся и застыл: вместо дамы на столе разлегся квадратный капитан Довбня, с усами до горла, оселедцем в пол-аршина и рожей купоросного цвета. Он походил на труп Тараса Бульбы.

"Выебет!" - перепугался Щипочка.

- Даа, - длинно отрыгнул страшный мент. - За нарушение режима. Сержант, позовите Вия!

Грянула тишь. За дверьми послышалась тяжкая поступь.

"Да где же петух?!"

Но вместо петуха ахнул гимн Российской Федерации: таджики, селившиеся через стенку в пристройке, врубили радио "Маяк".

4

Щипочка, измученный диким сновидением, без аппетита жевал хлеб с салом и корил себя за подломленный кайф: "надо было ей слёту вдувать, по-гусарски".

Еще он жалел, что не обмолвился словцом с матерью.

Поскребшись в дверь, вошел таджик.

Нелегалов звали Файзуллох и Мукаддасхон, но сторожу не давался такой набор букв; к тому же он не мог запомнить кто из них кто и величал того и другого Махмудом.

- Ись нету, - пожаловался бабай. - Кончился.

- Кончился, ё. Свинину хаваете?

- Кушаем.

Диму почему-то рассердила всеядность таджиков.

- Гляди, Махмуд, - погрозился он, отделяя шмат сала, - отпишу вашим родичам в чуркестан, что Аллаха не любите.

Работник ушел, а Дима засобирался ехать в райотдел, отмечаться в предпоследний раз.

Опять заявился таджик, но уже другой:

- Мотя не встает, не кушает, умер что ли.

***
Медведь лежал сбоку входа, отворотив морду.

- Мотя, - позвал Щипочка.

Зверь не пошевелился. Дима вошел в клетку, повернулся закрючить дверь, и получил такого тычка в бок, что отлетел к стене. У распахнутой двери уселся Мотя.

- Ты охерел? - заорал Щипочка, и понял, что вопит от страха.

Таджики драпанули к сторожке, однако тормознули у порога пристройки, готовые шмыгнуть внутрь.

Но медведь, казалось, не собирался покидать клетку. Он сидел, загораживая выход спиной, и глядел на поверженного владыку.

"Вылупил шнифты, пиздюк!" Дима чуток успокоился. "Надо выбираться, кто знает, что у него на уме".

- Мотенька, чего ты, медведюшка, задумал? - засюсюкал он нараспев и подивился, до чего склизко он способен подъехать. - Выпусти, я на автобус опаздываю. Мне полицаю нужно показаться, не то этот змей такого гуся выведет, что я подавлюсь. А я тебе арахиса из города привезу. В сахаре, блядь.

Медведь поднялся на лапы.

Дима тоже встал.

- Вот и умница, - продолжил заливаться он, - шевели булками, двигай в уголок, а я выйду.

И сделал для пробы шаг.

Но Мотя мотнул башкой и рявкнул так, что к углу прилип сам Дима.

Мишку - озверевшего и чужого - было не узнать.

"Во попал! И мобила в сторожке".

- Эй! - крикнул Щипочка таджикам. - Звоните в эмчеэс. Один, один, два. Скажете, человек пропадает в клетке с медведем.

Те закивали башками и скрылись в пристройке.

- Довыебывался ты, Мотя, - взялся стращать Дима. - Сейчас приедут бойцы и снесут твою черепушку, тварь ты неблагодарная!

Сторож как-то вмиг рассвирепел. Свались с неба дробовик, шмальнул бы, не задумываясь.
И тут его догнало: у конторы нет адреса, а Махмуды эту пьяную дорогу, сквозь две деревни, спасу не объяснят.

Показались таджики.

- Там говорят, мы где? - крикнул один.

- В пизде!

- А?

- Набирай Аркаше. Пусть чешет сюда со спасателями.

"Часа полтора надо продержаться. Уснула бы эта гадина, что ли".

- Там говорят, недоступен, - сообщил бабай.

"Дрыхнет, сука!" Щипочка плюнул в пол.

А Мотя поднялся, убрел в противоположный угол и лег.

5

Дима велел таджикам молчать о происшествии.

К восьмичасовому автобусу он опоздал, а потому завалился на диван коротать время до следующего рейса.

По телеканалу гнали сюжет из соседней Чечни. Рамзан Кадыров, на вид простой и доступный, выгуливал московскую репортершу по Грозненскому зоопарку - обихоженному, чистенькому, точно скопированному с открытки. Обитателей было не много: тигр, пара львов, волк и бурый медведь. Холеные звери глядели с достоинством, как лики членов политбюро на первомайских плакатах.

"Фартануло им... - дрёмно думалось Щипочке. - Как сыр в масле... А Мотя опасный, больше не подойду".

Под гортанный говорок Кадырова Дима уснул. Его разбудил телефонный звонок Аркаши:

- Живой?

- Дышу пока.

- Значит, в ментовке не был.

- На двенадцать поеду.

- Уже не надо. В рубашке ты родился, Димон.

- Ага, в клеточку. А что такое?

- Нет больше райотдела; руины и трупы. Там газ взорвался десять минут назад, у меня стёкла на кухне вынесло. В общем, отмечай свой второй день рождения. Приеду завтра, с Коровяком, маникюр Моте делать.

Дима долго лежал потом, уставившись в потолок. Он понял всё так, как дано было ему понять. А истиной ли являлось его суждение или то, что произошло, было всего лишь хитроумной ухмылкой случая - это неважно.

В открытую форточку влетел мотылек, заметался в поисках выхода и прилип к паутине над окном. Дима поднялся, выпустил бабочку в ее короткую июльскую жизнь, потом пошел к Моте.

***
Ставропольской степью плелись двое. Бледнели звезды, ночь была на исходе, и путники устали. Время от времени, когда уж слишком одолевали сомнения, человек прикладывался к фляжке с водкой, потом хрустел кириешками, угощал ими медведя и приговаривал:

- Ничего, Мотя. Прорвемся. Кадыров добрый; сыт будешь, пьян и нос в табаке, - и чмокал мишку в темя.

Так они шли, не ведая, что тащатся в другую от Чечни сторону, а в вышине обе Медведицы перемигивались с Весами, уготовляя будущее двух неприкаянных существ - зверя и человека.