Игорь А.АЛЕКС : отрывок из нового романа

Отрывки из романа «Кнопка» (Игорь А.АЛЕКС)

Глава 18.

Докеры
Насмешливый парень лет тридцати в синей рубашке с бейджиком еще раз пробежался по его резюме.
- Что ж, время сейчас трудное, кризис, у нас тут много интересного народу подобралось. Есть даже один топ-менеджер из разорившейся нефтяной компании, охранником в терминале работает.
- Как это в нашей стране может разориться нефтяная компания? – Ник и впрямь был удивлен.
Эйчар философски подал плечами.
- Всякое бывает. Может, не сама разорилась, может, помогли…. В общем, если Вы твердо решили начать с нуля, можете с завтрашнего дня приступать. Направляю Вас в нашу лучшую, передовую бригаду.
- А если она вся такая передовая и лучшая, откуда там взялась вакансия? – поинтересовался заинтригованный Ник.
- На месте все поймете, - уклончиво ответил парень за столом. – И вот еще что. Компания у нас большая. Если все будет нормально, обещаю Вам не быструю, но карьеру. Анкета Ваша и диплом вполне это позволяют.
- Не боитесь, что Вас подсижу? - шутливо поинтересовался Ник, поднимаясь со стула.
- Меня – нет. А вот кое-кто из менеджмента вполне может забеспокоиться. Имейте это в виду.
Ник, надевая легкую куртку поверх пиджака, улыбнулся.
- Что, есть кандидаты на вылет?
Поскольку беседа происходила в кадровой службе аэропорта, фраза прозвучала уместно-двусмысленно, и кадровик шутку оценил:
- Они всегда есть. Желаю Вам не попасть в их число.

Бригада была как на подбор – двенадцать человек в их секторе, два ухаря-погрузчика, остальные на подхвате. Человек семь – совсем молодые ребята, остальные пять «старички», в возрастной категории от Ника и до пенсии.
Быстро выяснилось, что молодые ребята, не выдерживая ударного темпа, сплошь и рядом либо увольнялись, либо переходили в другие бригады, где было куда как полегче. «Старички» же впахивали так, словно им была обещана по меньшей мере медаль за отвагу, а в придачу еще и чемодан с баксами.
Команда «старичков» была представлена следующим составом. Бывший преподаватель университета, невысокий и щуплый на вид, но на деле жилистый и твердый как гвоздь. Был также один бывший, как Ник понял, попавшийся на коррупции не слишком крупный чиновник, круглолицый, всегда чисто выбритый и аккуратно, номенклатурно подстриженный.
Был один весьма раскрученный в Интернете, но от этого отнюдь не ставший богаче похабник-поэт, специализирующийся на интеллектуально-матерных куплетах (самый пожилой и веселый из всех), длинноволосый, неопрятный, с разлапистой бородой. Был и еще один, лет пятидесяти, вечно недовольный, загадочный и неприступный, что твой шпион. Доподлинно о нем было известно только, что он холост и совершенно не употребляет спиртного, что в косвенном смысле лишь подтверждало его шутливую репутацию. Ну и довеском ко всему явился Ник, бывший труженик клубно-развлекательного фронта, а ныне – рядовой грузчик в аэропорту, в секторе, ориентированном на внутренние грузоперевозки.
Впрочем, именно из-за того, что дело происходило в хоть и в аэро-, но все же - порту, именовали они себя исключительно «докеры».
Бригадиром смешанного олимпийского состава был тот самый преподаватель университета по прозвищу Недурно.
Прозвище к нему прилипло потому, что каждую смену он начинал с одной и той же, ставшей культовой фразы:
- Недурно, недурно, - прищурясь, качал он головой, примериваясь к предстоящему фронту работ, и зычно обращался к бригаде: - Ну что, краснознаменная артель «Напрасный труд»? Готовы, наконец, показать, что есть в нашей стране нанотехнологии?
- Готовы, батюшка, готовы, кормилец, - нараспев гудел, кланяясь в пояс седой и благообразный матерщинник-поэт. – Приказывай, отец родной, а мы, холопы твои смирные, ужо расстараемся…
Работал народ и впрямь не за страх, а за совесть. Как-то так издавна сложилось в их небольшом коллективе, что валять ваньку на работе и курить каждые пять минут было как-то не принято. Поэтому хилый, по большей части, молодняк начинал быстро испытывать склонность к ротации или попросту к дезертирству – лишь бы подальше от этих странноватых чудиков-стахановцев. И никакие (хотя очень и очень увесистые) премии тут дело никак не спасали.
«Старички» же на этом фоне казались фигурами, отлитыми из чугуна.
Порой Нику казалось, что эти чудные, удивительные ребята ведут какой-то свой спор с жизнью. У каждого из «старичков» была своя история успеха и падения. Чиновник имел и дом и квартиру, не знал нужды в деньгах, поездил вдоволь по миру – а вот поди ж ты, прокололся, и остался ни с чем. Все было переписано на жену, а она возьми с ним да и разведись, пока он мотал свой аккуратный срок в колонии общего режима. Мало того, еще и замуж выскочила, почти за такого же, только в мундире – не очень-то, знаешь, поспоришь теперь с такой семейкой…
Поэт вообще был фигурой редкостной, истово убежденной, что подлинное творчество, как и воздух, принадлежит народу. Мало того, что сам в этом смысле был бессребреником, так еще и имел за душой парочку, опять же бесплатных, крепеньких пиратских сайтов – заходи, читай, скачивай. Ник узнал, что каждое корпоративное мероприятие обязательно украшалось его новыми опусами – и когда он вдохновенно пел под аккордеон со сцены свои сомнительные, с точки зрения нравственности, разудалые вирши, самые верные его поклонники (в число которых входил и директор аэропорта с супругой почтенного возраста) хором подпевали, притоптывали и аплодировали. Условие было только одно – ничего не записывать и не выкладывать с Сеть.
С загадочным пессимистом сойтись поближе никому не удалось, так что вынуждены оставить его персону за скобками; а вот что касается преподавателя по прозвищу Недурно, с ним вышло ну прямо как в индийском кино.
- Какой универ, говоришь, окончил-то? - поинтересовался бригадир, и, услышав ответ, только покачал головой. – А в каком году? Вот дела, - протянул он обескуражено. - Бывает же. Выходит мы с тобой, землячок, на год разминулись всего. Я в этом заведении с самого основания, девять лет отбарабанил. Был замдекана как раз твоего факультета.
Совпадение было то еще. В городе с населением свыше пятнадцати миллионов встретить человека из своей альма-матер, да еще где - в отдельно взятой бригаде, усердно вкалывающей в тридцати километрах от столицы – это, знаете ли, чистой воды матрица, не иначе.
Впрочем, это странное «землячество» никаких скидок и дивидендов Нику не принесло. Трудился он как проклятый, наравне со всеми и даже более того – явно, с целью проверить нового человека, его нещадно гоняли в первое время, что твой вертолет.
Работа была двух видов – сперва снимались погрузчиками паллеты с коробками (с вином, крупами, стиральным порошком и т.д.). Эта работа требовала известной сноровки и ловкости. Деревянные паллеты в ангаре стопками уходили прямо под высокий потолок, и Ник первое время боялся, что черные клыки погрузчика зацепят что-то не то, или, к примеру, неровно, и все полетит вниз, раздавит, накроет, рассыплется. Но все обходилось, и он мало помалу привык. Затем из этих паллетов формировался груз для фур – в каждый супермаркет следовало оправлять строго определенный заказ, состоящий из шоколада и стирального порошка, спиртного и круп и много еще всякого добра. И вот здесь уже, на комплектации многоцелевого груза, на формировании новых паллетов, работа была самой что ни на есть суровой, ручной.
- Давай-давай, музыкант, - басисто подбадривал его неугомонный поэт-расстрига. - Это тебе не ноты ворочать – тут, милая душа, головой работать надо….
После первых суток Ник с трудом добрел до кровати в общежитии. За всю смену не удалось не то что глаз сомкнуть, да даже просто передохнуть как следует. Хорошо еще, что, приняв решение о полной независимости и автономности, он сразу решил жить не у родителей, а в местной общаге. Иначе, наверное, уснул бы мертвым, беспробудным сном где-нибудь по дороге домой. Конечно, до города ходили специальные автобусы аэропорта, но до дома пришлось бы все равно пересаживаться в метро. А так – десять минут – и ты на своей койке, и сумма за общагу (как и за питание, кстати) была символической.
Первый рабочий день, что скрывать, опустошил его и физически и морально. Болело все – тело, голова, и руки и ноги…. На душе было скверно. В каком-то тревожном мороке кое-как отоспался, едва слышно слушая в наушниках (чтобы соседи по комнате не лезли с дурацкими разговорами) лучшие свои треки, чувствуя, как на глаза, против воли, наворачиваются слезы. Но все же старался не скатываться в топкую пучину жалости к себе. Не мужское это дело, и точка. Он поставил себе выдержать, не ударить в грязь лицом. Да чем он хуже старичков, в конце-то концов? Вот то-то же.
Особо грустить ему, правда, не дали. Видимо, у ребят был накоплен большой опыт работы с сомлевшими новичками. Враз растормошили, подняли, отправили за пивом. Отставился Ник хорошо, не экономя, за первый рабочий день. Нормально так посидели на общей кухне, спокойно и задушевно.
Говорили большей частью банальности, но они, как ни странно, помогали.
- Ничего, - бригадир Недурно похлопал его по плечу. – Трудно только первое время, потом привыкнешь…
Ник невесело усмехнулся.
- Если бы было так, все бы оставались…
- Дорогой мой, ты на молодежь не смотри, у нее ветер в голове гуляет, сами такими были… А вот когда тебе за тридцать, посерьезней на жизнь начинаешь смотреть, это уж по любому…
Разошлись спасть около десяти – завтра опять была их смена. Очередная жаркая «битва за урожай», одна из череды себе подобных.


График Ник определил себе, как и у всех остальных – сутки через двое. Зарплата и премии были строго официальными, и Ник, еще в больнице решив объявить позиционную войну кредитору-ростовщику, решил для себя так. Каждый месяц он будет отдавать с зарплаты определенную сумму в счет погашения задолженности. По его прикидкам, дело должно было растянуться едва ли не на двадцать пять лет, если не больше. Ну и пусть. Платят же люди за ипотеку всю жизнь – и он сможет. Мужская совесть его была чиста, а ростовщик не обеднеет, не последние же у него. И наконец, если дело все же дойдет до суда, к чему Ник был морально готов, сто процентов, все закончилось бы ровно тем же самым.
Такое он принял решение, и стоять решил крепко.

…В который раз Ник убеждался, что совсем не знает людей. И это несмотря на самую что на есть народную работу в палатке с мясом в лаваше, или, скажем, сибирскую экспедицию. С клубом все понятно – там свой особый мирок, место отдыха и причудливых масок. Но вот мир самых обычных людей, коих, как известно, подавляющее большинство, продолжал приносить ему удивительные сюрпризы.
Вот взять общежитие для сотрудников аэропорта. Нравы тут, несмотря на близость к столице, царили самые что ни на есть простые, и, в общем и целом, напоминали Нику тот самый плацкартный вагон, в котором он ехал первый и единственный раз в своей жизни. К вящему стыду своему Ник вспоминал ссору с отцом и матерью, когда он вполне искренне обозначил этот формат «нижним миром» и «клубом неудачников». Что ж, сейчас и он принадлежал к этому почетному легиону, и даже не верилось, что совсем, совсем недавно еще он летал высоко, решал серьезные вопросы и ворочал большими деньгами. «Полетал – и будя с тебя», как мудро говаривали в их передовой и знаменосной артели портовых докеров, заслышав очередную душещипательную историю взлета и падения.
Так вот, общежитие. Повадился кто-то запускать руку в продуктовые припасы Ника. Повадился, шельма – и все тут. И брать-то там особо было нечего – колбаса да сыр, хлебушек с маслом, печенье... Но вот, прямо как в какой-то поучительной басне (Ник не помнил, в какой именно, да и басня ли это вообще) завелся хитрый воришка, да и объедал нещадно, обанкротившегося промоутера и диджея.
Ник никому не говорил ничего – как-то стыдно, что ли, было... С одной стороны – не жалко, а другой – ну противно же, дорогие мои. Ну не веб-камеру же ему в общую кухню приспособить, хотя мыслишки такие крамольно гуляли. И что ведь характерно – скудный паек никогда не выгребался под голый ноль, всегда половину, да оставляли. Чудеса, да и только. Но все равно, приятного маловато.
- Слушай, друг, - в один из дней заявил похмельный и перегарный сосед по этажу, придержав его, хмурого, за рукав. – Тут дело такое, короче… Мы с ребятами погуляли нормально так, у нас, понимаешь, отгулов за год накопилось на целую неделю….
- Рад за вас, - мрачно перебил его Ник, не понимая, к чему тот ведет.
- Да ладно тебе, - ухмыльнулся тот во все зубы. – Я к чему? Закуски у нас не хватало, так мы это, у тебя ночью угощались, ну, по-соседски…. – И, видя, как вытягивается лицо Ника, поспешно продолжил: - Ну, у нас тут это, спорт такой – новичков по ночам чистить, - он улыбчиво, приятельски, несильно, толкнул Ника в плечо кулаком. - Тянем и тянем помаленьку – а что делать? И смотрим, это, как новичок реагирует. Прописка такая, короче говоря. Если паренек гнилой попадается, начинает везде бегать, жаловаться, волну гнать – значит, не наш человек…. Но ты это - как это? - парень свой, как выяснилось – так что заходи, обмоем это дело….
Ник зашел, а что делать. Коли уж признали за своего…


Глава 19.

Перформанс
На вечеринке для своих было человек десять, все из другой бригады. Но и свои, единоутробные, тоже имелись. В частности, свадебным генералом на мероприятии восседал уже порядочно ослабший от крупных возлияний поэт-передвижник, который прочно устроился во главе стола и неспешно витийствовал.
- О, музыкант, - приветствовал он Ника, как родного. – Заходи, садись, ребята, налейте ему…. Он же у нас, парни, клубный человек, музыку сочиняет… ну, слышали - «Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…» - пропел он густым приятным басом. - А вот, кстати сказать, о клубах. Хотите страшную историю расскажу?
Все, разумеется, хотели. Стопки вмиг наполнились - и столь же быстро опустели. Накурено было – не продохнуть, но это, похоже, никого не смущало.
- Я одно время, - начал свой рассказ вспотевший от водки и духоты поэт, степенно поглаживая седую бороду, - в клубах подвизался куплеты свои петь, по ночам. Народу нравилось - жуть, принимали отлично, хлопали, деньги совали, но вы, - тут он построжел помятым породистым лицом, и даже погрозил пальцем, - мои принципы знаете: искусство не продается, и точка. Так вот. Один знакомый директор мне раз и говорит – а сделай, говорит, дорогой мой поэт, человек знаменитый и творческий - ну и прочее бла-бла-бла, такой мне перформанс, чтобы весь город на уши встал и только бы об этом все и говорили. Тогда от перформансов все с ума сходили, модная штука была…
Он, прервавшись, одним махом проглотил полную стопку водки. Закусил с отменной ловкостью тонкой сухой колбасой из нарезки.
Во всех его операциях чувствовался солидный жизненный опыт.
- Так вот… - продолжил он, в два счета сжевав копченость. - Я ему говорю – хорошо, мил человек, будет тебе перформанс. Ну что, неделю думал, еще неделю готовился. И родился в итоге перформанс под названием «Такая Наша Жизнь». Вот представьте, суббота, вечер, вечеринка в разгаре, я со своими куплетами аккордеон тяну и глотку рву, и вот, последнюю строчку допел, и раз, тишина... – поэт разом понизил голос, и аудитория замерла. - И тут вдруг из динамиков громко так - бой курантов, полночь… бум-бум-бум… - он размеренно, с жестами дирижера, сымитировал бой, и лицо его сейчас приобрело совершенно мистическое выражение.
Все слушали, затаив дыхание. Рассказчиком поэт, что ни говори, был отменным.
Выдержав должную эффектную паузу, он тонко и загадочно улыбнулся:
- И вот…
- Что уже, ну? – не выдержал кто-то из сидящих, заинтригованных до предела.
- Что-что… - важно ответил поэт. - Полночь пробила – перформанс пришел. Все сидят, никто ничего не понимает. Я на сцене, по стойке смирно, руки по швам, и медленно так, медленно голову наверх поднимаю, ну и народ за мной, прям как под гипнозом…. А там - мать моя женщина! - сверху, с высоченного такого вот потолка, опускается прямо на них огромная такая, розовая задница! И главное, неумолимо так опускается, прямо как карма!
Сидящие за столом, уже не в силах сдерживаться, хохотали до слез – и не столько даже из-за содержания, сколько из-за неповторимой манеры вдохновенного рассказчика-борзописца.
- И быстро так опускается, на цепях, со скрипом! – вещал тот, округлив глаза и как бы сам себе удивляясь. – Ну, тут началось! Кто со страху под стол полез, кто на выход бросился… А что делать прикажете? Огромная такая, - он на полную распахнул руки и потряс, - толстая задница, неделю мы ее из папье-маше лепили…. Паника, суета, вопли…. Побился кто-то, упал…. А я еще в это время со сцены похабные частушки в полный голос наяриваю – а народ, мамой клянусь, в чистом виде с ума сходит.
- А чего, чего это они? – с большим трудом, сквозь слезы спросил тот, кто позвал Ника на посиделки.
Поэт посерьезнел.
- Как это – чего? – вдумчиво пожал он плечами. - Думали, раздавит их к чертовой матери, она же огромная такая, едет, скрипит…. А кому охота под задницей сгинуть? Вот все и кинулись….
Все хохотали, давились смехом, никак не могли успокоиться, ну и Ник от души, вместе с ними. Давненько он так не веселился. Да уж, перформанс так перформанс. Он что-то слышал такое от клубных знакомых, но это давно было, он тогда, кажется, только школу закончил…
- Скандал, конечно, вышел страшенный. Из клуба меня погнали, - сокрушенно, но без особого сожаления, покачал головой седовласый поэт. - Ну а я особо не напрашивался. Больше меня… – он опять выпил порцию водки и вкусно, смачно поморщился, - вообще ни в какие клубы никогда не приглашали. Нет, ну а что они хотели, в самом-то деле? – философски закончил он удивительный рассказ. - Какая жизнь – такой и перформанс…