Илья ХУ4 : Х П Б - 2

Далее несколько глав пропущено. В них лишь части трипа, то есть Путешествия главного героя по неизвестным и странным вполне местам. А так же, очевидно, встречи с такими же как и эти места обитателями. Тем не менее, на целостность повествования и основную мысль, что обязана пронизывать каждую порядочную повесть или рассказ, они особого влияния не имеют, поэтому написаны будут всего-то ради толщины фолианта.
Итак.


Глава, допустим, 5-я.

Тем временем, продвигаясь дальше, я пересекал всё новые и новые местности. В основном ничем не примечательные. Однако, как известно, - Шамбала старой формации, а уж тем паче Новошамбалинск – места за пределами обитаемого пространства объективной реальности, и, думаю, таким – не подвластным пониманию обывателя образом - занесло меня с ровной земли городов и весей в бесконечную прерию песчаных пустошей само провидение. Но нет худа без добра. Одним прекрасным утром, когда солнце только выкатилось на небосвод, и ослепляющим блеском заставило умолкнуть трещавших всю ночь кузнечиков и расползтись по своим норам всех ночных тварей, я встретил того самого, замечательного шамана, о котором далее и поведу речь. Случилось это так. Он предстал предо мной внезапно, подобно фотовспышке; сначала неким полубесплотным призраком в лохмотьях, безостановочно молотящим расписанной хохломою деревянной ложкой в импровизированный бубен, состоящий из оловянной тарелки и сотни английских булавок, пропорционально вдетых в ее борта. При этом распевал он не то мантру, не то госпел новым, но уже падающим с олимпа богам: «Ленин тыш, Ленин хыш, Ленин тохтамыш». Обладая пытливым умом исследователя и естествознателя, я само собой решительно заинтересовался. Подошел. Скромно представился. И, вероятно, вызвав некоторый интерес в субъекте, был призван к более непосредственному знакомству.

- Серый, – назвался он. Потом откашлявшись, и будто бы осмыслив некоторую важность момента, поправился, - Сергей Ибрагимович.

Я ответил, что мне приятно, и это являлось несомненной действительностью момента. Далее, как говорится «с места в карьер», - я проявил интерес к мантре. Он ненадолго задумался, после улыбнулся и сказал:

- Здесь очень голодно. Вы же видите.

- Да, - констатировал я.

- Племена здешних кочевников почти не вылезают из седла, и даже естественные нужды справляют прямо оттуда, а подтираются, простите, пойманными на ходу сурками. Сурок умирает… То ли от разрыва сердца, то ли от отравления, то ли от уязвленной гордости, но суть в том, что его тут же выбрасывают. А я нахожу и съедаю.

- Верно это тяжело вам дается… Такие дикие люди.

- Согласен. И безмозглые. Вы, должно быть, наблюдали: по прерии постоянно катаются перекати-поле? Так вот – эти штуки у них в головах вместо мозгов. И когда один падает с лошади и расшибает голову, перекати-поле выкатывается оттуда, а после годами путешествует по пескам. По сути, это все их мысли, скрученные в систему. Но когда поблизости нет кочевников, то и сурка поймать некому. Так что… Словом, я вызывал мясо. А явились вы. Странно, не правда ли?

- В принципе, я ведь тоже мясо. – улыбнувшись ответил я.

- Точно, - вполне серьезно продолжал он. И вроде бы ни с того ни с сего, между тем продолжая разъяснения по моему интересу о мантре, спросил, - А вы бывали в Москве?
И не дожидаясь ответа продолжил:

- Нынче там - в центре вавилона, на самом видном – красном месте, рядом с храмами и замками возвышается древнехалдейский зиккурат. Он же мавзолей Ленина. Это нынче, o tempora o mores! в наши времена деградации и вырождения слово «халдей», с чьей-то легкой руки, а возможно, скорее даже и в конспиративных, ибо дело их живо, целях, приняло образ уничижительный, почти ругательный, перешло даже в ранг эпитетов. А раньше - вот вспомните хотя бы ту же Библию: халдеев боялись, ими пугали, они правили миром, да, с помощью террора и кровавых расправ, но всё же… Тут, правда, сразу же напрашиваются некоторые аналогии, параллели что ли, но об этом потом, может быть… Так вот в те суровые времена и боги были другими. Жестокими и кровожадными. А над всем сонмом находилась Матерь – Кибела. Она же Иштар или Астарта, чуть позже Афина Паллада и еще много кто… Сейчас уже, конечно, совсем старенькая, но такая же кровоохотливая как и прежде. И тут, пожалуйста, – власть советов, уложив в хрустальный гроб, как Белоснежку, своего вождя (здесь как-то на ум приходят индейцы доколумбовой Америки с их пирамидами), поместила сей артефакт в типичном капище Иштар. Зачем вы спросите? А как же! Десятилетия красного террора, войн, Гулага, и прочих забав новых жрецов Кибелы, унесли по самым скромным подсчетам около ста миллионов жизней. Причем в муках и страданиях, как, собственно, положено при жертвоприношениях. И чтоб энергия от жертв шла куда следует, Ленин использовался и, к слову используется по сей день, как ретранслятор… Однажды ведь и Сталина туда подсунули, но быстренько убрали. Видать стала дуалиться энергетика-то, отчасти на его усатых богов уходить стала… Ха, ха, ха-х… Так что я, стыдясь за мясом обратиться к самой Астарте, вопрошаю о нём главного ее мясника. Да и проклинать, кстати, его именем куда приятнее. Главное после прочтения заклинания посильней ложкой в бубен треснуть. Это что-то вроде точки получается. Всё, мол, амба. А если и не читать ничего ртом, так можно и в двоичном коде опять же ложкой отбить…

- Очень стройная история. И небезосновательная. Почти как теория струн.

- Конечно. Я вам и показать могу.

- Что же? – удивился я.

- Как что? Нынешнее жилище Астарты само собой!

И опять не дождавшись ответа, видимо прочитав согласие на моем лице, он начал действовать. Побежал куда-то. А я за ним. После недолгих поисков он нашел некое растение, надрал с него что-то вроде почек или колючек, разжег костерок, накидал туда этих колючих почек и еще чего-то из своего поясного мешочка; посадил меня перед костром и стал молотить, слегка подвывая, в свой бубен.

…И через некоторое время я увидал:

«Старуха Астарта валялась в куче тряпок. Голая, мрачно разбросав отвисшие чресла по плоскости своего лежбища. Её, как и раньше нежно, обнимал тёплый бриз. Но теперь с песчинками, оторванными ветром от тела пустыни, окружившей ветхий алтарь. Всё так же семенили мелкими шажками вокруг, развлекая мать, два толстых клоуна на ходулях. Ветхий, как сама старуха, до бронзы обожжённый солнцем индеец, упрямо и монотонно кидал томагавк в сухое скрюченное деревце. Прикрикивая поочередно: «Той-я-а-а» и «Хэй-я-йо», — на каждый бросок. Топор то стукался древком об высохшую, почти окаменелую кору и падал на песок, то с хрустом втыкался. Индеец, независимо от результата, брёл к мишени, брал скрюченными пальцами топор, и возвращался на исходную. Астарта иногда приоткрывала мутные пепельные очи и зевала. Из ее пасти вылетали две или три куцых совы. Сначала взмывая к небесам, всегда чистым и голубым-голубым, но, видно, понимая, что лететь некуда, да и не зачем, завиваясь вихрем, круто пикировали вниз. И атаковали клоунов. Клевали их глаза, а они жмурились и отгоняли мерзких тварей, издавая губами звук: «Пфрр-у-у-у! Пфррр-у-у-у!». Будто бы это не совы, а лошади. Но это были как-никак совы, поэтому странные звуки их совсем не пугали. И они продолжали свои атаки, немного веселя этим престарелую богиню. Когда ей наконец надоедало это глупое зрелище, она втягивала надоедливых птиц левой ноздрей, и смачно отхаркивалась в Индейца комком грязи, смешанной с окровавленными перьями. Старик в свою очередь подобострастно улыбался матери, безвольно свешивая по швам кряжистые руки с неизменно зажатым в одной топором. Глаза, вмятые временем в морщинистое, похожее на чернослив лицо, светились любовью. Мать, сполна насладившись крохами поклонения, опять впадала в мучительную дрёму. Ей больше не снился её мир. Та вселенная осколками валялась под слоем песка и тряпок. А по периметру окружающему алтарь, образовав шестиконечную звезду, проросли из песков улыбающиеся каменные истуканы - статуи и тотемы новых богов. Уже мёртвых, не почти, как Мать, а совсем. Но подняться ей не давали именно они. Ни дождь ни ветер не могли смыть с лиц и морд отвратительные ухмылки. Астарте даже нравились некоторые, как могло бы понравиться палачу выражение лица отрубленной головы. Она изредка ухмылялась им в ответ. И вечно голубое небо на некоторое время затягивалось тяжелыми тучами. Начинал хлестать дождь. Ветер креп, хватал невидимыми лапами горсти песка, швыряя в истуканов. Валил клоунов с ходуль, и они ползком зарывались в кучу теплого, гнилого тряпья под матерью. А Индеец вставал спиной к своему врагу — сухому дереву, укрываясь под сенью несуществующих листьев кроны, и ртом, с торчащим обломком желтого зуба, улыбался стихиям. Он ничего не думал. Не потому что не мог, — он забыл. Однако, если бы какая мысль и посетила его древнюю сморщенную голову, то это была бы — " Хороша, Мать!”.

Козлоногий не часто, и не понятно, откуда возникал в покинутой обители. Каждый раз после дождя. Бегал около тряпочного алтаря. Хохотал и выкрикивал проклятья в Индейца. Тот не реагировал. Ровно так, если бы Козлоногого не существовало вовсе. Но он был. Доказывая это периодическими покусываниями сосков Матери. Астарта приоткрывала один глаз, и медленно нехотя следила за хаотическими, полными веселой истерии, передвижениями балагура на козьих копытцах. И улыбалась уголками рта, к вящей радости пришлого. Он тогда начинал подпрыгивать, ненадолго зависая в воздухе и нелепо кувыркнувшись через спину падать, шлёпая, покрытой густым подшерстком задницей о песок. Чуть посидев, он медленно поднимал голову, упирался невинным взглядом нашкодившего ребетёнка в полуоткрытый глаз Астарты, и принимался хохотать пуще прежнего. Мать тогда улыбалась слаще, заставляя Козлоногого прыгать еще и еще. Пока, в одной из левитаций он с громким хлопком не лопался, извергая облако цветастых брызг, и порождая тучу сразу разлетающихся восвояси разномастных насекомых. Ухватив момент, богиня приподнимала шею, и наслаждаясь зрелищем смеялась. Услыхавшие её потеху клоуны выбирались из своих тряпочных укрытий, резко запрыгивая на ходули начинали гонять опоздавших отлететь жуков и стрекоз; отлавливали их меткими бросками липких длинных языков. Напоминали собой клоуны гигантских гибридов цапли с жабой. Их физиономии краснели от напряжения, покрывались испариной. Но обязательно ловили всех. Ведь Мать не любила букашек. Индеец, тупым взором оглядывая цирковое представление, поигрывал острым томагавком; перекидывал его из руки в руку. Когда всё успокаивалось, он, ковырнув носком мокасина песчаный настил, наотмашь швырял топор в дерево. И цикл умирающего мироздания начинался по новой… Только в избранные дни, когда тишина вдруг становилась настолько густой, что стук топора не мог прервать её, а грязные похрюкивания клоунов тонули в ней без остатка, от далёкого моря доносились отголоски Воя. Это маяк погибающего Нового Времени освещал пустоты во мраке уходящего. Злость подступала пенящейся лавой к горлу Астарты. Но Мать стала бессильна. Совсем.

Богиня рыдала, заставляя ночь набрасывать покрывало с прорехами звёзд на её пустыню.»

Это было довольно странное и, я бы сказал, - нездоровое видение – тяжеловесное, какое мой мозг, даже, пожалуй, вкупе с подсознанием породить не мог, поэтому я целиком поверил в его реальность.

- Как вы здесь оказались , Сергей Ибрагимович? – некоторое время спустя поинтересовался у него я.

- Меня сослали. Из Магнитогорска.

- За что?

- Пытался уничтожить Америку.

…

Мы с ним еще долго бродили по бесконечной прерии, ведя нескончаемый и преинтереснейший диалог равного с равным, что в принципе случается нечасто, а особенно со мной. Это длилось, может месяц, а может и два.
Мы делили на двоих мою тсампу. Тсампу по-русски, надо сказать, – из толченой гречневой крупы. А он как-то даже хотел невзначай поделиться найденным трупиком сурка. Я естественно отказался, вежливо мотивировав это тем, что вегетарианец.

-Хоть не гей? – буркнул он.

- Нет. – ответил краснея я.

…


В один вечер Серый, ни сказав ни слова на прощание, так же внезапно, как и появился, умер.
По старой Тибетской традиции я расчленил его ножом и разбросал останки по земле. На съедение грифам. Но поскольку грифов в тех местах не водилось, расчлененку по всей видимости сгрызли вараны. Что не поменяло сути.

Recycled с миром, дорогой друг.

На сей печальной ноте и закончилось мое общение с Серым Шаманом.
…

Забегая чуточку вперед замечу, что некоторое время спустя встретилась мне, вы не поверите, совершенно поразительная и неоднозначная, - говорящая собака. Печально конечно, но она искала Сергея Ибрагимовича. Мы как-то естественно разговорились с ней. И как водится у нас в монастырях при разговорах с животными, говорили мы по большей части телепатически.
Вызвав слезы в умных, похожих на маслины глазах ее, я поведал о последних днях шамана, а она, в свою очередь рассказала, то бишь спроецировала прямиком мне в сознание довольно таки интересную историю о том, как Серый пытался стереть с лица планеты Америку. И, надо сказать, добился в этом скорбном деле некоторых успехов…


Что собака спроецировала в голову Сан Шаин Цзы – можно найти здесь:
http://litprom.ru/thread57218.html