Илья ХУ4 : постскриптум к исповеди паразита

1.

Ты знаешь, нет. Я не плакал тогда. Я вообще мало плакал. Почти никогда. Даже в детстве, когда кусала собака или ломал руку на горке, когда на море, в Сочи, булыжником, ради эксперимента размозжил себе пальцы на ногах... Не плакал уже позже, когда били и резали, когда замерзал на улице, когда сбивало машинами... Когда пытали в отделах и на зонах - тоже нет. И от метадоновой ломки просто хотел выйти в окно, но не пролил не единой слезы. Помню, в карцере одной препоганейшей тюряжки я заболел. Что-то завелось внутри меня, возможно плесень или грибок - от сырости. Температура поднялась до потолка, а коновалы даже не думали выводить в санчасть. Смеялись надо мной, но давали по пол таблетки парацетамола.
У меня был гвоздь. Ржавый длинный гвоздь. Я выдрал его с одной из досок, что устилали пол, и на глазах у сотрудницы медчасти забил его себе во внутреннюю часть бедра. Трюк удался, к врачу вывели. Но нога опухла, а гадские грибы всё так же не хотели покидать гортань или то место где они там гнездились. Клянусь, было ужасно больно и обидно; да, сука, обидно, что вот так бывает, что так не справедливо всё, так наплевать всем на меня. Впрочем, как всегда. Как и мне на них. Как всем на всех, в общем-то... Знаешь, этакий эгоцентризм в кубе. Пожалуй в кубе, потому как и кубов много вогнано, да и подолгу находясь в кубическом пространстве одиночного содержания, полностью фиксируешся на себе любимом... Давило в груди тогда; я рычал, брызгал пеной из под зубов и бился ненужной головой об пол.
Но не плакал.

Много раз мне хотелось чтоб наконец уже пришла смерть. Дыхнула в лицо холодом, и я бы тогда окочурился, надул лапы, да восвояси отправился прямо в преисподнюю. К нашим. Только старушка всё где-то лазила, по своим неотложным и чужим, которые бы вполне можно отложить, делишкам. С ней так-то шутки плохи, но мне грех не пошутить. Ведь ничто не берёт. Правда.
И тогда, подкупив одного коррумпированного пса из своры сотрудников администрации очередной исправительной колонии, куда меня привезли снова исправлять, затянул себе, конечно же в одиночный карцер (а куда ж еще?) десять граммов прекраснейшего героина. Думал вот так просто взять, треснуться и отъехать. Но тут пришла шикарная мысль - немного кайфануть перед смертью. Половину, дня этак за три, проколол. Спокойно, в одно жало. Вдумчиво и сосредоточенно продвигал. А вторую половину всё-таки заварил, вмонтировал и отъехал. Только с утра, как ни в чём не бывало вернулся. И так обидно стало опять. Ну ни на что не способен. Даже сдохнуть по-человечески. Никчемная, мерзкая тварь. Паразит сраный. Гнида.

Нет, я и тут не плакал.

...

Сейчас освободился. Хорошо мне. Никакого депресняка, никаких наркотиков, нервоза никакого. Никто не сушит мозг, не разрушает психику, никто не следит, не пытается навязать свои правила игры... Здесь нет игры. Зато есть всё что хотел. Немножко больше чем всё. И чуть-чуть меньше чем надо. Так всегда. Это принцип жизни людей - в нужде довольствоваться малым и мечтать о большем, а в достатке и довольстве хотеть чего-то совершенно недостижимого и невозможного, возможно бесполезного, никчемного, безрадостного. Не нужного для души и вредного для тела. Это не про кайф сейчас. Отнюдь. Это про чувства. Кайф просто давно не прёт уже так, как в старые-добрые времена.. Если б пёр я бы кайфовал. И пил. И курил.
И может быть кого-нибудь убивал за это.

Так вот, ты представляешь, вчера, смотрел по ящику какую-то передачу, там пел сначала маленький мальчик, а вслед за ним девочка, еще меньше чем мальчик. И я поймал себя на том, что в глазу, в правом глазу, который почти уже и не видит ни хрена, вызрела слеза. Приготовилась было скатиться даже по щеке, к губам, чтоб напоить меня, видимо дабы смягчить мою грусть. Только не скатилась. Остается факт - она была там. Упрямый факт. Жестокий.
Откуда взялась, интересно? Я думал никогда уже, ни за что не заплачу. А вот оно ка бывает. Ржавеет механизм сознания. Размякчается скорлупа, отслаивается панцирь.
И кто бы мог подумать - дети.


2.


Зэргуд.
Молодцы фрицы всё-таки.
Да при чем же тут они? - возмутишься ты. А при том. Слово такое выдумали. Или два. Впрочем, не важно...

"Зэргуд".
Как замечательно звучит. Чётко, отрывисто, воодушевляюще. Я бы так ребенка назвал, клянусь святыми угодниками. Только вот, к счастью, нет у меня детей. И, надеюсь, не будет. А может и к несчастью - ведь в принципе из твоего покорного слуги мог выйти довольно таки неплохой папаша. Дети любят меня. Не пойму, правда, за что, так как я-то к ним отношусь совершенно спокойно, если не безразлично. Разговариваю, как обычно говорю со взрослыми - коротко и по сути. Никаких тебе сю-сю, пу-сю и ути-пути. Ничего им не навязываю, и тем более не втолковываю. Но это-то, по видимому, и привлекает спиногрызов. Возможно их, как водится, к своим тянет - то бишь к детям. Я же, пройдя свой полный беспросветного дуракаваляния Путь, видать по сей день так и остаюсь ребенком.
Однако собственных отпрысков иметь боюсь. Этаким благородным, простительным страхом. Дело всё в том, что кто бы у меня мог народиться? Особенно после всей той дрянь, сквозь которую приходилось продираться? После всех этих бесконечных куражей и экспериментов с веществами? Неужели не осталось злокачественных частичек её в моём давно уже готовом закончить действовать, еще до рождения выродившимся существе? По-любому есть. На генетическом уровне, например, необратимые изменения. Точно. Спасибо старине доктору Хоффману и его опытам с пенициллинами. Ну да Бог с ним. А вернее чёрт.

Теперь заглянем внутрь меня. А там, - как в народе бают: "В такой глуши, в глухой тиши - обморожение души". Так и зачем спрашивается мутантов плодить?! Итак полным полно дегенератов всяких: имбицилов, даунят, кретинов, индиго и прочих тоскливых уродов... Ну выползет оно на белый свет, словно комочек слизи из пупка сильно пьющей обезьяны; весь трясущийся, со вселенской печалью в глазенках-бусинах, заверещит, а может еще и покряхтит, подергается, для проформы, лет несколько в невообразимых и неосознаваемых муках; да со слюнкой в уголку рта, корчась издохнет... Нет.
И еще раз нет.

Далее, внимание, рекламный блок.

Мой-то корпус, к слову, еще хоть куда. Почти робот. Около центнера чуть ли не стальных мышц, опутанных колючей проволокой сухожилий и затянутых в сетку-рабицу из нервов. С тоненькой прослойкой жира. Чтоб не замерзнуть.
Пусть я плохо чувствую боль физическую, только раны душевного толка нынче что-то совсем не затягиваются. Зато мне начхать что есть и где переночевать. И против неотступной бессоницы требуется лишь хорошее чтиво.
Голова всё еще ясно соображает. Быстро и четко. Только мысли черные. В крайнем случае серых оттенков. Свирепые, грубые... и наглые. С легким налетом безумия...

Подумывал грешным делом попытать удачу наемником от государства Росейского, да на фронтах народных республик или еще каких исламских государств. Но это так, между делом. В следующий раз. Скорее даже в следующей жизни. А поскольку по нумерологическим вычислениям проживаю я последнюю - девятую жизнь, то значит никогда.


3.


И вот, буквально несколько дней назад был очередной зэргуд. Воскресение. Без веществ, без музыки и чтива. Без мух и мук творчества. Прсто gut.

Холодный хлесткий ветер, чуть обжигая бил лицо. Редкие крупинки еще не весеннего снега жалили глаза, а мутная жижица весенней слякоти вскипала и пенилась под каждым моим шагом. Всё нутро дрожало мелким радостным тремором, в предвкушении чего-то невообразимо прекрасного, восторженно чудесного и чудовищно великолепного. А пухлое хмурое небо, обожравшееся ядовитыми выбросами человеческого жизнеобеспечения, вперемежку с промышленными химреактивами, будто покачивалось в такт. Вот так я шел. Шел и думал обо всем том, что было, что будет или не сбудется. Чего бы потом возможно сообщить миру, завив вензелями рифам, надушив фимиамом изящной словесности и обставив фигурами речи.

А еще я шел, чтобы оставить глоток отравленного семени в давно не чищеной пасти у первой встречной неподмытой красавицы. (На память).

Еще, чтобы воскурить очистительное пламя над опостылевшей, протухшей одежонкой... Чтобы осколками зубов на ходу грызть веточку еще не отошедшего от зимних морозов, но уже оживающего деревца. Впитывая его силу и желание жить. Чтобы в конце-то концов принять теплую ванну - первую за почти девять лет. Чтоб одеться во все чистое и новое, пусть не дорогое и китайское, но моё. Чтобы потом, когда-нибудь вставить зубы, выточенные из клыков акулы и всё ими сожрать.

Я шел, чтобы втиснуться в композитное брюхо винтокрылой птицы и улететь из тех мест к чертовой матери. Вернее домой. К маме. И к отцу.
Только погода выдалась нелетная. Пришлось ползти на паровозе. Благо государство позаботилось - дало волчий билет и билет в плацкарт. А еще восемьсот рублей "подъемных". Правда никуда на них подняться не удалось, но это ничего.
Я шёл.

Я шёл туда, где нет железных отсекателей за два метра от окна, таких, что и до батареи не дотянешься, ни выкрашенных прямо по ржавчине нескольких решеток. Туда где расклеились сами собой карточные домики из облепленного вонью, грязью и ошметками ненависти шлакоблока.
Туда, где океаны света и моря разноцветных людей с разной походкой и образом мыслей. Где движущиеся механизмы гудят друг другу и перемигиваются синтетическими глазами. Где жидкокристаллические мониторы и беспроводные сети, в которых все запутались как мошка в паутине-исполине. Где музыка. Везде музыка: в наушниках, в метро и подземных переходах, в магазинах и парикмахерских, в клубах и залах консерваторий... А потом тишина. Полная. Моя личная, собственная тишина.

Я шел туда, где никто не караулит, не подслушивает. Где бесконечность хитросплетений неведанных еще дорог и золотые горы разномастных искушений.
Где меня еще кто-то любит и быть может полюбит кто-нибудь еще.
Я шел домой.

И мне было плевать какое будущее меня ждет. Я живой. Я свободен. И это гуд.

...

Теперь я пришел. А куда пришел? Честно сказать - не пойму. Здесь никого нет.

Лишь та, вчерашняя слеза напоминает мне, что всё-таки я человек.

И, ты знаешь, да, пожалуй, я когда-нибудь еще смогу плакать.