Mr. Bushlat : Меркаптан

Он всегда просыпался за двенадцать минут до звонка будильника. Лежал, укутавшись в старое одеяло и просто смотрел на едва заметную трещину на потолке. Стала ли она больше? Хотя бы на…ну, скажем, на миллиметр? Ведь миллиметр - настолько малая величина, что человеческий глаз просто не способен заметить разницу. Или, быть может, трещина уменьшилась? Возможно ли такое в принципе?
Иногда ему казалось, что потолок улыбается, готовый вот-вот развалиться на куски. Кто знает, какая дрянь годами скапливалась за листом гипсокартона?
Потом включался будильник. Всякий раз-один и тот же сигнал. Незатейливая мелодия, состоящая из девяти нот, исходящая из плохонького динамика. Ему вторил попугай. Быть может, именно благодаря этой какофонии, этому чрезмерно раздражающему дуэту, трещина на потолке продолжала… расти? Ну, конечно же-не стоило питать иллюзий. Вселенная стремится к энтропии. Трещины приводят к переломам, а переломы, рано или поздно… к катастрофе.
Рутина была столь же неизбежной, сколь и утомительной. Он вставал, отмечая постоянную, ноющую боль в спине, морщился и делал несколько приседаний, находя особое удовольствие в осознании того, что наверняка, приседаниями лишь вредит себе.
Позже, торопливо и равнодушно ел, запивая холодные твердые яйца, сваренные несколько дней тому назад, водянистым кефиром.
Насыпал корм попугаю, сверлящему его взглядом, в котором удивительным образом смешивались абсолютная беспросветная тупость и высокомерное презрение.
Брился, елозил по щекам хваленым биковским лезвием, гарантирующим мягкий и долгосрочный эффект и каждый раз с болезненным интересом отмечал как выступают бисеринки крови-крошечные рубины на желтоватой коже.
Чистил зубы, монотонно и долго, рассматривая свое отражение в зеркале-помятое как после трехдневной пьянки лицо, черные мешки-синяки под глазами; упрямо вздернутый нос и морщины…стало ли их больше? Стали ли они глубже? Влияет ли на них трещина на потолке? Или, быть может, виной всему попугай?
Одевался, в последнее время, все чаще в одно и то же, обращая внимание на то, что следует поменять рубашку лишь тогда, когда воротничок становился грязновато-серым.
Выходил из квартиры, аккуратно проверяя-выключен ли свет. Не работает ли допотопная колонка-рано или поздно, она взорвётся, обязательно взорвется и разнесет половину этой никчемной халупы.
Дни проходили мимо, словно картинки в детском калейдоскопе-порой удивительно яркие, но всегда – совершенно бессмысленные и столь похожие друг на друга, что память о них становилась общей и очень часто он испытывал затруднения, пытаясь понять, что именно происходило вчера. Вчера было так похоже на позавчера, а позавчера… Иногда, ему казалось, что он попал в странное временное кольцо, и обречен бродить по кругу как волк в зоопарке, наматывая бесконечные круги по темной клетке.
Завтра будет лучше. Эта аксиома к нему неприменима. Завтра будет, несомненно, но с годами, он уверился в том, что завтра случился вне зависимости от того, будет ли он при этом жив или нет. Его наличие или отсутствие не меняло ровным счетом ничего.
***
Он не помнил, что именно побудило его принять решение. Была ли это трещина на потолке?
Единожды оформившись в голове, решение не оставляло его ни на секунду. Он не испытывал подавленности или, наоборот, ажиотажа, но ощущал все тот же эффект колеса, словно он уже делал подобные вещи и делал их не единожды.
Он подошел к проблеме со свойственной ему спокойной пунктуальностью. Расписал все по пунктам, мелким, аккуратным почерком. Следовало поступить вот так. А потом так. А потом уже не надо будет ничего делать-камень просто покатится вниз. И… Положительно, трещина становится больше. Потолок издевательски улыбался и, конечно же, этой улыбке вторил попугай, вечно повторяющий одну и ту же трель, монотонно и раздражающе. Он пробовал накрывать клетку тряпкой из плотной ткани, но все впустую-попугай упрямо продолжал кричать, как заведенный и всякий раз-одно и тоже.
С недавних пор, он начал замечать, что плитка в ванной комнате, тоже растрескалась. Трещинки были крошечные, почти незаметные даже при свете, но, наклонившись, можно было безошибочно разглядеть их-маленькие червячки, змеящиеся по полу. В них будет забиваться грязь… да, вечная грязь. Он начал усиленно мыть пол и вскоре с ужасом заметил, что на синтетической насадке на швабру тоже скапливаются волокна пыли и…были ли это волосы? Несомненно, длинные тонкие волосы, словно трещины, что каким-то образом отмылись от плитки… Это было невыносимо.
***
-Девитал намного лучше,-продавщица смотрела на него водянистыми, бледно-голубыми глазами. В ее голосе сквозила все та же монотонная скука. Или это была обреченность? Он украдкой посмотрел на ее руки-короткие, неприятные пальцы с удивительно длинными ногтями, покрытыми прозрачным лаком. Он присмотрелся-так и есть, лак потрескался, потрескался (!), кое- где отошел. Под ногтями наверняка скапливалась грязь-он не видел ее, но иначе и быть не могло.
Ногти барабанили по залапанному стеклу прилавка. Сколько рук прикасались к нему сегодня? Сколько… больных рук?
-В нем нет мышьяка,-бубнила продавщица. –Эффект мягче… В принципе, его чаще всего и выписывают. Полагаю, если вы проконсультируетесь…
-Мне сказали,..-он позволил себе сдержанно улыбнуться, думая о том как кожа его в этот момент натягивается и в уголках губ образовываются новые лучики-трещины,-…приобрести «Девит-Арс». Я не специалист. Я вообще к медицине не имею никакого…
-Хорошо, хорошо,-примирительно подняла руки вверх продавщица. Он посмотрел на ее ладони, испещренные глубокими линиями и подумал-какими они будут через год? А через десять лет?
-Могу я посмотреть на рецепт?
Совершенно недопустимо. И все же, он полез в карман, изображая смятение и принялся выгребать все прямо на прилавок. Несколько монет. Пустая упаковка из-под валидола. Смятые ветхие чеки. Еще несколько монет…
-Секундочку,-бормотал он. Даже эта пантомима была отмечена в списке, что он написал загодя.
-Ну хорошо, хорошо,-теперь он видел плохо скрываемую брезгливость на ее лице. Ее губы, и так морщинистые под толстым слоем темно-красной помады, сжались еще более и он едва сдержался, чтобы не заметить ей, что таковые действия могут привести к образованию ОТКРЫТОЙ ТРЕЩИНЫ, сочащейся, словно вагина, пораженная венерическим заболеванием. Рот…насколько грязен может быть человеческий рот? Очень грязен разумеется.
-Фамилия лечащего врача?
-Евдокимова,-ответил он после секундного хорошо продуманного замешательства,-Анна Николаевна.
Анной Николаевной звали секретаря в деканате. Чопорная, крошечная старушка, которой было сто лет.
-Кабинет на Семенова, 10…-он вывернул карман и оттуда посыпались стружки табака; как-то он положил туда сигарету, и забыл о ней, зачарованный маленьким сколом в углу зеркала-крошечной, едва различимой проблемой, и не проблемой даже, а тенью проблемы из которой, впрочем, вскорости могла образоваться настоящая…трещина? Конечно же, мир состоял из трещин и назойливых повторяющихся звуков. В совокупности, они образовывали ту мелодию, что удерживала людей на планете. Без этой примитивной уловки, люди улетели бы как птицы, как воздушные шарики, наполненные гелием. Он едва сдержал улыбку.
-Не надо здесь мусорить,-продавщица быстро теряла терпение,-сколько вам?
-Да…сколько?-он сделал вид, что удивлен, даже раздражен,-Тюбик или в чем оно там? Я же не травиться собрался.
Продавщица посмотрела на него, окинула долгим взглядом и ему показалось, что все, конец. Но она лишь пожала плечами и повернувшись к нему спиной, скрылась за маленькой дверью. Если бы он захотел, он мог бы разбить стекло прилавка кулаком и увидеть как осколки впиваются в мягкую плоть. Впрочем, все это уже было, даже если и не было этого никогда.
Он спрятал руки в карманы и принялся ждать, раскачиваясь на каблуках и стараясь не смотреть по сторонам. За окном вяло тек дождь-мутные капли медленно ползли по стеклу, порой сливаясь в омерзительные блестящие ручейки-вены.
-Двести тридцать четыре гривны,-голос продавщицы прервал сомнамбулическое состояние, в котором он находился, увлечённый неторопливыми извивающимися потеками воды.
Он заплатил и поблагодарив продавщицу ушел. Когда-то, в юности, один приятель сказал ему, что за сигареты не благодарят. А за мышьяк? За мышьяк следует благодарить?
***
Попугай встретил его все той же трелью-до ре ми ля.
В квартире было холодно. В последнее время, радиаторы еле грели и температура редко поднималась выше 16 градусов. Он чувствовал как холод упрямой мокрицей проникает под слои одежды, стремясь поселиться в костях.
Бросив ключи на трюмо, он, не снимая ботинок прошел в комнату.
-До ре ми ля!-орал попугай, чуть более громко, чем обычно-До! Ре! Ми!
-Заткнись,-тихо, бесстрастно буркнул он, но попугай упрямо завершил руладу и тотчас же начал ее снова.
Он наклонился к самой клетке и не без удивления обнаружил, что кормушка пуста. Покряхтев для виду, он достал ее. Для этого пришлось открывать клетку. Попугай забился и захлопал крыльями, непрерывно повторяя ту же ужасную мелодию и косясь на него то одним, то другим глазом, немыслимым образом выворачивая шею.
Насыпав в миску корм, он полез в карман. На одно тревожное мгновение ему показалось, что лекарство выпало по дороге и ему придется возвращаться или идти в другую аптеку и снова ломать комедию, затылком ощущая как по запотевшему стеклу ползут и ползут водяные черви, но пальцы уже сомкнулись на прямоугольной коробочке.
Достав ее из кармана, он некоторое время смотрел то на нее,то на попугая. С близкого расстояния (о, нет, он не мог ошибиться) было совершенно очевидно, что бедная птица не только голодна, но и умирает- клюв лущился в нескольких местах. Длинные когтистые пальцы на лапках были испещрены глубокими морщинами-где-то он вычитал, что птицы, порой страдают от крошечных то ли блох, то ли жучков-паразитов и теперь понимал, что паразиты эти ютятся не в перьях, разумеется, столь же радужно – бессмысленных, сколь бессмысленны осколки стекла в калейдоскопе, но в морщинах, в глубоких морщинах, подобных иссохшему руслу древней реки и там, в бесконечном усердии жуют, грызя живое мясо.
-Ты только помолчи,-назидательно сказал он и попугай, восприняв это по-своему, разразился очередной песней, состоящей из тех же страшных четырех нот.
-Ну вот,-он поставил кормушку на место. Пасты из тюбика выдавилось совсем немного-крошечная горошинка, формой напоминающая застывшую на щеке бисеринку крови. Горошинка затерялась в массе зерна.
Он решил не ждать-клетка находилась как раз под трещиной в потолке и всякий раз, приближаясь к попугаю, он ощущал гнетущее давление.
Темная кухня встретила его сонным мерцанием газовых горелок. Все они были включены и одновременно тлели. Странно, ему казалось, что он выключал газ перед уходом. Или, быть может… Впрочем, все это было совершенно не важно.
Он снял с полки чашку с выщербленными краями, с неприязнью посмотрел на нее-сама мысль о том, что придется подносить эти зазубрины ко рту казалась ему преступной, но одновременно, он находил утешение в том, что примет столь особую пищу именно из этой чашки. Не без усилий, он выдавил пасту из тюбика в чашку. Ярко-синий препарат казался черным как смола во мраке кухни.
Он подумал о смоле, о нефти, что миллионы лет плещется в глубинах черной жирной земли. О жире, желтоватых озерах, океанах жира, бурлящих подобно вечно кипящей каше.
Выключил газ-не каждую конфорку в отдельности, а повернув вентиль.
Стало тихо и почти темно. За окном быстро чернело небо.
Он поднес чашку к губам и стараясь не дышать опрокинул ее, на мгновение почувствовав вкус, не вкус даже, но призрак, преддверие вкуса.
И быстро проглотил пасту.
***
Но что делать дальше? Следовало подумать об этом загодя.
Он пошарил глазами по кухне и слабо улыбнулся, обнаружив древнюю газету, постеленную на дно плетеной корзинки для фруктов, в которой когда-то были яблоки. Сел за стол и, развернув газету, без труда обнаружил кроссворд, точнее большую часть кроссворда-краешек газеты был оторван. Что ж, он и не думал о том, что успеет разгадать все.
На подоконнике валялось несколько шариковых ручек. Он взял первую попавшуюся и пару раз провел ею по бумаге, отметив про себя, что рука немного дрожит-должно быть от усталости. Неожиданно, он рыгнул, ощутив неприятную резь в желудке, которая, впрочем, тотчас же прошла, уступив место засасывающей пустоте. Он лишь пожал плечами и уставился на плохо различимую в темноте линию на бумаге-ага, ручка работает. Что ж, можно приниматься за дело.
Впрочем, газетный шрифт-черное на сером неожиданно показался ему нелепым набором диких и отчего-то непристойных символов. Надо бы включить свет и все изменится к лучшему. С другой стороны, стоит ли вставать ради такого пустяка?
Он все же попытался подняться с табуретки и охнув , сел. Желудок отозвался очередной вспышкой свирепой боли. Одновременно с этим, он почувствовал сильные позывы внизу живота.
-Ну это уже совсем ни к селу ни к городу!-недовольно буркнул он. Голос эхом разнесся по кухне, распарывая тишину. Тишину? Постойте-ка… Он прислушался, со слабой надеждой, стараясь не обращать внимания на назойливый гул в ушах. Так и есть! Чертова птица наконец замолчала! А это значит….
Это значит, что он остался один.
Быть может, ненадолго, но оно того стоило!
Он даже рассмеялся, с наслаждением прислушиваясь к своему хриплому смеху.
И снова замер, уставившись в черную газету перед ним.
Время шло. Где-то, едва слышно тикали часы. Громко разглагольствовал сосед за стеной. Шумом далекого водопада низверглась вода в стояке.
Боль в животе, к его удивлению, оставалась… почти терпимой. Куда больше его беспокоила все усиливающаяся жажда и назойливый вкус меди во рту. Он сглотнул и ему показалось, что слюна содержит в себе куда больше соли, чем полагается. Возможно, когда все закончится, ему нужно будет сходить к врачу. Быть может к гастроэнтерологу? Гастовертебрологу? Он постарался сконцентрироваться на этом длинном слове, не совсем понимая, какое отношение оно имеет к кроссворду, но ему помешал все нарастающий гул в ушах. Теперь заболели и виски-они гулко пульсировали и пульс этот отдавался в солнечном сплетении, сдавливающей медвежьей хваткой.
Но что же кроссворд? Он разгадал его или нет? Смешным показалось ему недавнее желание включить свет-от газеты исходило яркое свечение; он отчетливо мог разглядеть многочисленные предметы, валяющиеся на столе. Большей частью-хлам, разумеется. Серебряный самовар, такой огромный, что киты…киты, постойте, если не думать о китах, то выходит… Он прикусил губу и почувствовал как по подбородку побежала горячая струйка. Пролилось и из носа, прямо скажем-хлынуло ручьем и все попало на газету. Он с неудовольствием попробовал смахнуть лужу на пол, но только измазал руку.
Должны ли у него выпадать зубы? Или подобного рода гадости происходят в случае радиоактивного отравления? Надо было проглотить небольшой кусочек стронция-должно быть его продают в аптеке, в гомеопатическом отделе. Он раздраженно отмахнулся от самовара и не удивился даже, обнаружив, что рука прошла сквозь блестящий метал. Подделка, разумеется. Китайская мура!
-Мура!-крикнул он в темноту, расцветающую радужными всполохами. Получилось: «Вура». Или даже: «Жура». Буква М вызвала жуткий спазм где-то в районе мочевого пузыря, настолько сильный, что он ударился носом о мокрую газету, согнувшись в три погибели. От этого движения, в животе что-то влажно лопнуло и боль превратилась в Сверхновую. Он упал на пол, ощущая как по пищеводу вверх поднимается густой поток раскаленной лавы, сжигая нежную слизистую. Рот наполнился омерзительной волокнистой жижей, напомнившей ему о комочках, застывших в холодной манной каше; о луке, разварившемся в слизь, плавающем в мясном супе.
Он открыл рот и исторг из себя зловонный густой кисель.
Боль отступила, но лишь на секунду. Перед глазами все так же плясали разноцветные круги, но теперь, при каждом ударе сердца, то заходящегося, то вдруг замирающего, он видел яркие вспышки. Должно быть, кто-то решил заснять все на камеру и использовал заполняющую... заполняющую…
Его снова вырвало-на сей раз то ли желудочным соком, то ли кровью-он не мог разобрать в темноте. Должно быть водой-ведь организм человека состоит из воды. Большей частью из воды?
Как же хотелось пить. Он представил себе бассейн, наполненный прозрачной чистейшей жидкостью. Уж он бы не стал просто так плескаться в нем. Выпил бы весь. Черт возьми, он готов был выпить море! Разумеется, нельзя исключить тот факт,что в морях живет рыба. За ней охотятся рыбаки, наверное… Есть ли об этом хоть слово в кроссворде?
Странно, он совсем не ощущает боли. Словно, она принадлежит не ему, а кому-то, о ком ему рассказывают, нашептывают на ушко. Вот только шепот этот, постоянный, низкий гул, в котором невозможно различить ни слова…боже, он ужасен!
Как ужасен!!!
Он решил полежать. Дышать становилось все тяжелей-приходилось ограничиваться маленькими, острожными вздохами. При каждом из них кто-то, не он, испытывал странные, почти смешные уколы в сердце. Одновременно, спазматически сжималось что-то в животе.
Улегшись щекой в быстро густеющую рвоту, он подумал о самоварах, бороздящих бескрайние просторы олимпийских бассейнов. О бесстрашной рыбе, смело атакующей траулеры, заполненные отборными рыбаками. О сложной корреляции между кроссвордами и тахикардией-уж кто-кто, а он прекрасно разбирался в перьевых ручках и бельевых веревках, но все это того стоило. «Все это того стоило»! - ослепляюще пульсировало в голове, потому что трещина никогда больше не станет катастрофой и попугай наконец замолчал.
Замолчал…
Замолчал…
***

-До!
Он чуть приоткрыл левый глаз и вместе с этим крошечным движением вернулась боль, не боль даже, а невероятный конгломерат-связка из бритв и рыболовных крючков, раздирающая его изнутри. Сердце билось так, что грудина еле-еле удерживала его внутри- оно скреблось по костям, ревело, вгрызаясь в них своими крепкими клыками, свободное, бесстрашное…
-Ре!!!
Этого не может быть, не может быть!
-Ми!!!!!!
Зарычав, он пополз вперед, загребая локтями по неожиданно скользкому полу. Ему казалось, что он сам стал жидким, скользким как медуза, и столь же беспомощным, сколь беспомощна медуза, выброшенная на берег и обреченная медленно умирать под лучами обжигающего…боже, как больно,.. солнца.
-ЛЯ!
Теперь он полз быстрее, извиваясь как угорь. Нужно было успеть, прежде чем… В противном случае, все, чего он добился, все, ради чего он жил, канет во тьму.
-До! Ре! Ми! Ля!- верещал попугай в темноте. В голосе его слышалось торжество.-Доремиля!
Постоянно срыгивая, он дополз до порога. Даже в полной темноте было отчетливо видно, что птица жива-попугай бесновался в клетке, вцепившись в нее и вовсю размахивая крыльями. От клетки по всей комнате распространялись пульсирующие волны, похожие на те, что рисуют в мультфильмах, показывая работу радаров и антенн, увлекающих зрителя в невероятные путешествия… Нет! Нельзя отвлекаться, нельзя засыпать! Мысли все норовили разбежаться в разные стороны, как крошечные муравьи. Он должен добраться до проклятой птицы и если потребуется, зубами разорвать ее на куски!
Он усердно полз. Ноги отказывали-они казались мягкими и безвольными. Пришлось волочь их за собой, подобно хвосту. Так он ещё больше походил на червя. Зато, желудок больше не болел-теперь ему казалось, что желудка вообще нет-в животе ритмично сокращалась пустота.
Ну вот! Клетка совсем близко-рукой дотянуться. Он издал торжествующий булькающий рев и ухватившись непослушными каучуковыми пальцами за подоконник, принялся подтягиваться, понимая, что не только пальцы, но и все его тело растягивается в пояснице, влекомое чудовищным весом неподъемных ног. Еще секунда и он разорвется пополам. Будет ли его нижняя половина наделена собственным сознанием? Уготована ли ей долгая и счастливая жизнь? Ах, негодная птица!
-ДОРЕМИЛЯДОРЕМИЛЯДОРЕМИЛЯ!-захлебывался попугай. Ничего, осталось совсем чуть-чуть. Он попытался поднять руку чуть повыше, уцепиться за клетку, но пальцы намертво приросли к подоконнику. Более того-что-то происходило со зрением. Комната выцветала, становилась двухмерной. И гул…дьявольский гул-он больше не слышал его!
Он попытался было вдохнуть но кто-то поставил железную печную заслонку в горле и воздух застрял во рту, смешавшись с рвотными массами и кровью.
-До!-громко произнес попугай.
-Ре!-что-то затрещало, заохало сверху. Он упал, ударившись виском о подоконник, но ощутил лишь ленивый резиновый толчок и лежал теперь на спине, глядя на темный потолок…
-Ми!-…улыбающийся все расширяющейся трещиной, более не трещиной, но пропастью, бездной, наполненной кружащейся на огромной скорости, плотной, разноцветной каруселью.
-Ля!-погребальным звоном разнеслось по комнате и потолок разверзся.
«Все… зря».-напечатал кто-то на листе огромной газеты перед его глазами.
И на него обрушилась бездна.