Арлекин : Изнанка [2/10]

8д:

Рассеянные тучи уходили в перспективу плоскими клочками и напоминали отражение палой листвы, что лежит на поверхности озера. Сырой ветер пробирал до костей, солнечный свет не приносил тепла, но идти было легко – утром мы доели опротивевшую рыбу, масляный консервированный вкус которой нам нечем было смыть. Жажда пока ещё не мучила, но хотелось избавиться от той отвратной вони, что поднималась из глубины желудка. Пятый день мы шагали вперёд по дороге в полном одиночестве. Мы никого не встретили. Нам не попался ни один населённый пункт. Ночью мы допили воду, а утром доели последние съестные припасы. Рюкзаки превратились в тряпочки на лямках и больше не доставляли неудобств.
Я всё гадал, кто из нас первым заговорит. Но мы молчали. Я не спал восемь ночей. Я ощущал тошноту и слабость, в голове гудели холостые нервные импульсы. Пару дней назад шёл дождь, мы проходили под опорами ЛЭП, провода могли бы пронзительно жужжать от влаги и резонировать в моём пустом черепе, но молчали. Никто не добывал электричество. Все шли.
Твоё лицо перестало что-либо выражать. Ты смотрела вперёд и делала шаги. Ты как будто стала неживой. Целыми днями мы молча шли бок о бок по дороге, по пустой, всегда одинаковой дороге, окружённые однообразным пейзажем полей и рощиц, угнетающих своей заброшенностью и наводящих тоску, молча встречали вечер и спускались с дороги вниз, где, расположившись на холодной траве рядом с костерком, не глядя друг на друга, ели консервы. Потом ты засыпала, а я сидел рядом и слушал. Мы не отдалились – это было что-то другое, что-то такое редкое, чего обычно не происходит между людьми, но именно сейчас настолько естественное и не вызывающее никаких сомнений в своей нормальности. Иногда люди замолкают, потому что слова не уместны. Потому что оба или кто-то один ушёл в себя. Оба знают, что эта пауза, перерыв, краткий отпуск друг от друга и от всего, что их связывает, продлится столько, сколько потребуется – и время заполняется просторной, благотворной тишиной. А когда приходит пора нарушить тишину и снова открыться друг другу, заключить в объятия, поцеловать, сказать какие-то банальные, но необходимые слова – оба знают, когда и кому это сделать. Об этом не задумываются. Просто, когда приходит время, кто-то понимает, что это сделает он, и прямо сейчас.
Наше молчание не прекратилось ни через полчаса, ни спустя час. Мы шли в тишине с тех пор, как сбежали от Серого, и, по всей видимости, могли идти так ещё долго, но я уже чувствовал перемены. Утром мы снова вышли на эту дорогу и двинулись по ней дальше; как и все дни, этот начался в тишине и в ней же протекал до середины. Однако эти полдня отличались – отличие было в ощущении изменений, в том, как ты зарывала в груду угля последнюю консервную банку перед тем, как мы тронулись в путь, в том, как по-новому трещала от недосыпания моя голова. Тишина стала напряжённой и требовала, чтобы её нарушили.
Мы должны были поговорить, решить, что нам делать дальше. Но мы так и прошагали весь день, не проронив ни слова. Молчание уже превратилось в привычку.
К вечеру небо полностью расчистилось, и мы следили за тем, как на нём загораются звёзды.
Кажется, я не пропустил ни одной.

9н:

Этой ночью мы впервые остались голодными в темноте, разожгли костёр, сидели и разглядывали огонь. Ты заговорила. Ты нарушила тишину, чем заставила меня вздрогнуть от неожиданности. Твой голос звучал необычно – ты, как будто, отвыкла разговаривать.
– Я не уверена, что у всего этого есть смысл.
– О чём ты?
– Может, не нужно было никуда идти. Может, мы могли остаться. В конце концов, я никогда и не мечтала о том, чтобы бросить всё и уйти.
– У нас что, был какой-то выбор?
– По-твоему, не было?
– Ты думаешь, кто-то где-то остался? Вряд ли. Дружно, с первыми лучами рассвета, мы захлопнули за собой двери – хотя могли этого и не делать, ведь в наше отсутствие никто не будет нас грабить. Потому что все до единого воры отсутствуют тоже. Понимаешь? А ещё одна причина, почему было не обязательно запирать свои дома – мы никогда больше туда не возвратимся. Вот и всё. Какие могут быть вопросы? Все. Поголовно. Каждый. Мы не могли остаться.
– Но почему? Нас никто не заставлял. Ты хотел уходить? Я не хотела.
– Мне не понятно, почему мы говорим об этом сейчас, после недели в дороге. Даже больше. Я не помню, чтобы тебя что-то не устраивало раньше. Ни когда мы покидали нашу квартиру, ни в пути. А вот сейчас, значит, ты, оказывается, недовольна. Может, ты просто кушать хочешь?
– Да! – выкрикнула ты, взметнув искры над костром. – Я хочу есть! Ну и что? Вполне нормально испытывать голод, если не ешь. Я целые сутки ни хрена не ела и не пила! Но это ладно. Это ладно. Голод – в самом низу хит-парада. У меня есть вопросы. Я хочу знать, почему.
– А как это объяснить? Мне, что ли, сладко? Я не спал ни минуты. Я не мог уснуть дома, и с тех пор не сплю. Ты можешь себе представить, что сейчас у меня в голове?
Мы орали почти час, но понимали, что просто жалуемся, вываливаем недовольство и неудовлетворённость. Действительно, нас никто не принуждал. Это был отклик, акт доброй воли с нашей стороны. И со стороны всех остальных. Без исключения.
Ответы лежали где-то в темноте, но очень рядом –универсальные решения всех наших проблем и недоразумений. Если бы мы могли вытащить это из мрака и рассмотреть в мерцающем свете костра... Я чувствовал: вот-вот, ещё чуть-чуть, и я это зацеплю, и тогда мы разберёмся в своих душах.
Но, пока ответов не было, мы продолжали кричать друг другу о своих несчастьях. Мы придвигались всё ближе, наши лица окроплялись слюной злобы, но эту ярость мы направляли в сторону, в ночь, туда, где костёр не освещал пространство. Мы схватили друг друга за плечи и почти упирались носами, и воплями освобождали себя от пылающей внутри агрессии. Незаметно мы перешли к утешениям, поглаживаниям и нежным поцелуям, избавились от оглушающей злости и осознали всю нелепость взаимных упрёков.
– Я люблю тебя, прости меня.
– Я люблю тебя.
– Я не хотел.
– Я тоже. Это...
– Да, знаю.
– Ты не будешь против, если я...
– Или ты хочешь...
– Подожди, я вот тут, сейчас...
Потом я наблюдал, как ты засыпаешь. Но когда ты издавала свои обычные постанывания, я не выдерживал и будил тебя. Это повторялось или длилось – в моей памяти всё перемешалось в один сплошной ком из меня и тебя. В последний раз я разбудил тебя перед рассветом, а уже через час мы вышли на дорогу.

9д:

– А может, нас и не возьмут, – изрекла ты после долгого молчания.
Была середина дня. Окружающий пейзаж и наше одиночество пребывали в неизменности.
– Допустим, – продолжала ты, – мы прибудем на место, а тебе скажут: извините, следующий. Как ты к этому отнесёшься?
– Взять-то возьмут. За это я не переживаю. Возьмут всех и каждого. Вопрос только, куда нас определят.
– Я не хочу в массовку.
– Я тоже.

10н:

– Ты что, спать не будешь?
– Не хочу.
– Завтра свалишься.
– С чего ты взял? По-твоему, я такая неженка?
– Я по себе сужу. Когда ночь не спишь, потом кустики у дороги так манящи...
– Так манящи? Это на слух знаешь, как воспринимается?
– Как японское имя и польская фамилия.
– Ты правда не спал?
– Как-то не получалось...
– Представляю, какая там у тебя помойка. Сколько это у нас получается? Десятая ночь?
– Уже?
– Да, получается, что да. А завтра, значит, будет десятый день. Ну почему мы всё никого не встречаем, а? Я кушать, как бы, ещё не перехотела... Да и попить бы не плохо – такое ощущение, будто стеклянную пыль глотала.
– Скоро куда-нибудь придём.
– Город?
– Да хоть бы и деревня!
– Этот Самуил вон тоже надеялся. И тебе могу сказать то же, что ему тогда: ни черта ты там в этом городе-деревне не найдёшь.
– Ну, попить-то сможем.
– А что мы будем есть?
– Бродячих собак. Полевых мышей. Заблудших путников. В одном фильме чуваки свои шнурки ели наподобие спагетти. Можно друг друга есть. Или самих себя. Сначала уши. Потом – ягодицы. Потом можно левые руки. Или будем траву есть, листья. Цветы.
– Всё-таки, может, ты поспал бы? Ты мне сейчас полено говорящее напоминаешь.
– Странно, что мы никого не встречаем. Я всё думаю: толпа вперёд ушла или осталась сзади? В любом случае, есть же и другие города, другие люди. Кто-то должен нас догнать. Мы не настолько быстры. Ну да, рюкзаки пустые, желудки – тоже. Почему тогда мы сами никого не догоняем? Какая-то мёртвая дорога. Может, это суеверие? Проклятый путь? Допустим, общество продолжает жить своей жизнью. Правительство правит, рабочий класс работает, деклассированные элементы уходят в подполье, как мы. Энтомологи ловят вдоль дороги бабочек, спортсмены делают выпады и приседают через каждые сто метров. Художники вертят головами и смотрят по сторонам. Инженеры высчитывают оптимальную скорость движения для максимизации КПД. Вряд ли что-то поменялось, разве что все теперь идут. Такой единый порыв, по идее, должен был всех ещё больше сплотить и утвердить в их социальных ячейках. Что скажешь?
– Скажу, что профессиональные путешественники на своём месте. И, наверное, они могут не без оснований рассчитывать на президентские посты. Прикинь, у страны нет границ, её граждане пребывают в постоянном движении, вся внутригосударственная деятельность осуществляется на ходу. А внешняя политика? Нет, ты представляешь, каково это – быть президентом Движении?
– А быть её гражданином?
– Выходит, быть движенцем. А так и не скажешь.
– Боюсь, как бы мы с тобой не опоздали. Херня получится.
– Не думаю, что это возможно. Нам тогда нужно прийти позже всех-всех-всех. Ты же не хочешь сказать, что те, кому ближе всех идти, расхватают все хорошие роли?
– Ты права. Наверное, там как-то всё организовано. Типа, пока все не придут...
– Так мы, значит, ползком можем? Или пошатаемся недельку-другую по городу, который встретим по пути?
– Бред какой-то. Всё-таки как-то там у них всё организовано, точно. Иначе, что бы из всего этого получилась?
– Ложись спать, я тебя умоляю.
– Какой смысл? Всё равно без сна проваляюсь. Не могу я.
– Да ты же на ногах еле стоишь! Ты просто ляг – мозг сам себя отключит.
– Думаешь, я не пробовал?
– Как хочешь. А я...
– Вот и отлично. Должен же среди нас быть хотя бы один бодрячок.
– Знаешь, что я подумала? Они действительно будут ждать, пока все не придут. Идея в том, что придут все. Понимаешь? Вспомни, как мы пошли спать, а потом проснулись и повыходили на улицы. А вечером остановились. А на утро – снова пошли. Помнишь?
 
10д:

Больше всего смущало то, что мы не могли знать наверняка, в правильном ли направлении движемся. Лёгкого, самого незначительного намёка, что мы не ошиблись, было бы достаточно. Да, мы шли навстречу восходящему солнцу, как и решили тогда, но сейчас я уже не помнил, действительно ли солнце светило нам в глаза в начале пути. Я мог бы спросить у тебя, и ты, не задумываясь, дала бы точный ответ, но, наверное, это бы меня не убедило. Я хотел найти доказательство, хоть какое-нибудь подтверждение. Встретить ещё кого-то или обнаружить чьи-нибудь следы. Или указатель с надписью «Вам туда». Или большой плакат социальной рекламы на столбе у обочины: «Вы на верном пути!»
Но по дороге мы не встретили ничего. Только дорога, холмистый рельеф и меняющиеся на глазах оттенки низкого пасмурного неба. Отсутствие новостей и полная неизвестность давили на психику, расшатывая мою, теперь уже деланную, невозмутимость. Я словно был посажен в вакуумную капсулу, и только один и тот же голос снаружи периодически объявлял: прошёл ещё один день, прошла ещё одна ночь. По-настоящему ужасным в этом положении было то, что холодный бесстрастный голос не сообщал больше ничего – ни того, скоро ли меня отсюда выпустят, ни того, выпустят ли вообще. Я не знал, когда всё это закончится. Не знал, правду ли говорит этот голос. Не мог знать, что день или ночь прошли – оставалось только принимать слова на веру. Мы бездумно двигались вперёд, нас приводила в движение слепая надежда на то, что куда-то мы рано или поздно придём. Неопределённость и вполне естественная ипохондрия. Я не мог понять, почему ты, идя рядом со мной в точно таких же условиях, совершенно не тяготишься ситуацией. Твоё лицо было спокойно, твоя походка – спокойной, взгляд – спокойным. Может быть, ты знала что-то, что я по каким-то причинам упустил? Или, может, это твоя крепкая вера, что твёрже моей скептической надежды – она сделала тебя такой уравновешенной и даровала способность адекватно оценивать перспективы?
– Смотри, там город!
Ты так резко вскрикнула, что сначала это показалось мне своей собственной мыслью, и я отбросил её в сторону как сорняк рассудка, продолжая свои унылые размышления. Тебе пришлось дважды тряхнуть меня за плечо, чтобы я смог сфокусировать взгляд на реальных объектах и посмотреть вперёд. Расстояние окрашивало контуры зданий голубым.
Город оказался дальше, чем мы вначале подумали. Мы шли почти вдвое быстрее обычного под урчащий дуэт наших желудков, шли до темноты, но даже спустя целый день не смогли разглядеть во тьме ни городских огней, ни его очертаний. Он как будто вообще не приблизился. Никто из нас всё равно не смог бы спать, поэтому споров не возникло. Мы решили не останавливаться.

11д:

Жажда нас больше не мучила, но утолить голод так и не удалось. Мы не нашли съестного. Каждый раз, обнаруживая пустую кладовку, холодильник или шкаф, ты повторяла:
– Ничего.
Впрочем, наши желудки стали привыкать к пустоте, и голод нас почти не беспокоил. Урчание провоцировали литры воды, залитые внутрь ночью.
В кухне одной из квартир, в хлебнице, мы нашли окаменелый батон хлеба и жадно грызли его, едва не ломая шаткие зубы.
В другой квартире, в детской, в тайнике под кроватью лежала жестяная банка леденцов. Мы закинули по одному в рот, ритуально закрыли банку и убрали её в мой рюкзак, серьёзно глядя друг другу в глаза.
В одном продуктовом магазине под прилавком в тёмном пыльном углу мы нашли упаковку макарон.
Мы не предполагали, что город порадует нас изобилием, но рассчитывали на нечто большее. Наши рюкзаки даже не отяжелели.
– Я же говорила.
– Слушай, давай тут заночуем, а?
Мы остановили выбор на чистой розовой спальне, в которой наверняка коротала свои длинные ночи одинокая двадцатипятилетняя девушка, питающая склонность к куклам и кружевам. Розовый в сумерках казался грязным и, утратив приторную сладость, оказывал успокаивающее действие.
Ты побродила по пустой квартире. Покрутила краны на кухне и в ванной – вода не шла.
Я блаженствовал на мягком пуховом одеяле, которое сохранило аромат девушки, жившей тут раньше.
Ты засунула в свой рюкзак небольшую кастрюльку, чтобы варить макароны на костре, а в мой напихала пустых пластиковых бутылок, чтобы утром наполнить их водой из колонки.
Согнала меня с постели и расправила простыни. Затем разделась и легла.
– Будешь сидеть рядом и смотреть, как я сплю?
Я стал снимать одежду.

12н:

Было что-то дьявольское в сладости твоей грязной кожи, в жёсткости немытых, спутанных волос, в блеске тёмных, измученных глаз. Мы не мылись почти полмесяца, от наших тел исходило зловоние, замешанное из пота и пыли. У тебя изо рта неприятно пахло, но это влекло меня к твоим губам ещё сильнее. Мы сплелись, я вылизывал твои руки, а ты в это время целовала мою шею. Я растирал по твоему животу слюну своими небритыми, колючими щеками. Ты кусала мои плечи, зубами соскребая с них грязь. Я распутывал твои волосы, мои руки делались сальными, я обтирал их о розовые простыни. Ты водила языком от моей груди к бёдрам. Мы уже не чувствовали нашего смрада, не пропуская ни сантиметра, мы смывали с себя грязь. Возбуждение захлёстывало резкими волнами, но мы не впали в суетливое утоление страсти. С обстоятельной серьёзностью мы мыли друг друга.
Час спустя мы лежали, тяжело дыша и глядя в тёмно-серый потолок. Ты провалилась в сон почти мгновенно, так что я заметил это далеко не сразу. Гигиенические процедуры изнурили и меня, но блаженное ощущение чистоты и свободы грели душу.
Я напрасно надеялся, что смогу уснуть. В голове шумело, к горлу подступала голодная тошнота. Я встал и закинул в рот несколько леденцов.

12д:

Утром я понял, что хочу остаться в городке ещё на пару дней – только ради того, чтобы провести в этой спальне ещё несколько ночей, хотя испытанное ночью ощущение чистоты претерпело метаморфозу: я весь с ног до головы был липким от пота, грязи и твоей слюны. Липким казалось и всё вокруг – за что бы я ни взялся, всё приставало ко мне, и приходилось это от себя отдирать. В общем, мы засобирались в путь в хмуром молчании. Ты всё время по-кошачьи почёсывала спину.
– Нам нужна нормальная мойка, – проворчала ты, показывая мне грязь, забившуюся под ногти. – Я боюсь вшей.
– А их можно есть?
– Есть можно всё.
Я неохотно прокрутил в голове варианты остроумных ответов, но все они стали бы неуместным сотрясением воздуха. Вообще, мы всё больше молчали. Необходимость что-то говорить постепенно сходила на нет.
Мы вышли на улицу с утяжелившимися рюкзаками и двинулись к центру города, где высилось самое величественное здесь строение. Задумка была в том, чтобы подняться на крышу и просмотреть окрестности. Но сверху мы не увидели ничего нового. Всё та же дорога, по которой мы столько дней шли в одиночестве, иглой протыкающая город насквозь, и унылые безжизненные просторы под серо-фиолетовым небом. Всё. Мы не увидели ни деревень, ни городов, ни автозаправок, ни придорожных гостиниц. Пространство замерло. Всё было неподвижным.
– Людей видишь где-нибудь?
– Вроде, нет.
– Может, стоит придумать новый план?
– Пойдём по другой дороге.
– А толку? Другие дороги ведут в другие стороны.
– Я тут подумал... Наверное, я догадываюсь, в чём дело.
– Ну?
– Эта дорога немного отклоняется от правильного курса. Поэтому по ней никто кроме нас не идёт, и поэтому мы по ней тоже никуда не придём.
– То есть, мы заблудились?
В твоём взгляде не было ни тени беспокойства.
– Учитывая, что мы больше недели шли неверным курсом... и так никого и не встретили...
– То есть – мы заблудились.
– Да, похоже, что да.
– И что нам теперь делать? Есть мысли, как найти правильное направление? Мох, положение солнца?
Ты облизнула указательный палец, подняла его на уровень глаз и с преувеличенной серьёзностью сосредоточилась на его влажном глянцевом блеске.
– Ветер дует оттуда, – сказала ты задумчиво. – Значит, Венера и Юпитер через три минуты будут на одной линии с Луной. Я думаю, нам нужно идти... э-э-э... – И ты, нахмурившись и высунув язык, стала озираться по сторонам.
– Ладно, ладно. Признаю: я облажался.
– Ну, признавать это от тебя и не требовалось. Лучше придумай, как всё исправить.
– Без понятия. Я не знаю ни где мы, ни как сильно мы отклонились, ни далеко ли ещё идти. Я даже не знаю, идут ли ещё где-нибудь люди, или все уже давно пришли, прошли отбор и начали подготовку.
– Ты думаешь, что...
– Я не знаю. По твоей теории, без нас не начнут. Но я не могу в это слепо верить. И поводов для надежды у меня тоже нет.
– То есть, даже если мы дойдём туда когда-нибудь, может оказаться, что мы зря тащились?
– Единственная возможность, которую я на данный момент для нас вижу – это встретить ещё кого-то и идти вместе с ними.
Ты отвернулась. Мы молчали. Ты подошла к краю крыши и села, свесив ноги вниз.
– Я когда-то прыгнула с такой.
– Да?
– Да. Только та была выше.
Мы спустились вниз и вышли из города. Мы не стали менять направления, и не свернули с этой дороги.
– Куда-то же она нас приведёт, – сказала ты.