Илья ХУ4 : sorry, бабушка

Я никогда свою бабку не любил. Да ее вообще никто не любил. Потому что она была вампир энергетический. Только керенской закалки. Путь её был такой. Родилась до революции, в мор и голод. Пятьдесят пять лет отгорбатила ткачихой на фабрике им. Фрунзе, и вполне возможно, у неё в голове уже и на пенсии бегала шпуля от ткацкого станка, создавая там какие-то шумы и помехи.

Она постоянно ругалась с отцом и матерью. Без видимых причин. Просто вымораживала. Любила подпитаться энергией Цы от кого-нибудь из близких. Отец её, конечно же, тоже не любил и не потому что это была его тёща, просто он в то время, пожалуй, вообще мало кого любил – лазил постоянно на шизе, чуть что вскипал и бывало даже орал. Но бабку он не любил особенно сильно. Понимая это, старая постоянно выводила из себя именно его. Он был здоровый тогда как Жан-Клод Ван Дамм, и в нём должно быть содержалась уйма сочной, как огурцы, и питательной, словно ореховое масло, энергии. Мне порой казалось – еще немножко и он ей всечёт, а она тут же рассыплется, прямо на пороге своей комнаты на прах и нюхательный табак, которого за жизнь втянула тонны две по меньшей мере. Однако отец – тоже не дурак. Он её вычислил. И по мере возможностей старался не реагировать на её провокации. Но уж если и срывался, то просто подходил к ней, поднимал руку, подобно православному проповеднику в лесах Чувашии и говорил: «Чу, нечистая». Вот так как-то мы и жили.

Она дожила до девяноста и ровно через неделю умерла, как бы осознав, что всё уже в прошлом. И то от того, что в восемьдесят шесть лет её сбило машиной, после того как я подсыпал ей в табак немного метамфетамина, и она вышла на улицу в ночной рубашке, чтобы уехать в Ивановскую область на картошку.
В больнице она сначала стала видеть лошадей на потолке. Причём белых. А потом ей сделалось хуже и она начала чудить. Чудила она жёстко и непримиримо. Многие её выкрутасы, видимо, поскольку жизнь – всё таки дерьмо, были связаны с им же, то есть с говном. Например, как-то раз она показала, приехавшей из Краснодара племяннице, - невинной девочке, лет семнадцати, собиравшейся в Америку, две слепленные в одну какашки, вынутые до этого из лотка, в который время от времени испражнялся пушистый рыжий кот. При этом по-старчески щуря глазки в лучиках морщинок, и вымученно улыбаясь, спросила: «А кто это у нас такого зайчика слепил?». Племянницу как раз вернувшуюся из ночного клуба, и, видимо, обожравшуюся таблеток и немного курнувшую на отходняках травы, выращенной в гидропонической установке, разбила истерика. Я тоже, признаться, ржал как конь из города Гортоп, но не над зайчиком, или бабушкой с племянницей, а скорее над самой ситуацией, а так же проворачивая в голове слово «скульптор», приносящее мне в тот момент исключительно положительные эмоции. Самое страшное к чему пристрастилась бабуля после аварии - это мазать стены своими фекалиями. И в квартире от этого постоянно воняло дерьмом. И лавандой от туалетной отдушки. Я, слава Богу, там давно уже не жил, и поскольку ненавидел лаванду с дерьмом, то и приезжал нечасто. Могу лишь представить, как мать с отцом страдали. Кстати отец, при всей своей нелюбви к «старому чудовищу», носил её на руках в ванну и исправно обмывал после очередного мощного обсёра. Вероятно и полюбил её, судя по тому, как он всплакнул на похоронах, - ведь русский человек по большей части любит из жалости. И хотя ей надевали подгузники для взрослых в то время, она имела такой вредную конституцию, что снимала их, выгребала свои фекалии и мазала на стену. Мать её пару раз даже связывала, но изворотливая старуха как-то освобождалась из пут, и снова мазала стены дерьмом. Точно не уверен был ли это некий перфоманс или знак протеста... Знаю одно - ей становилось всё хуже и хуже. Даже энергетический вампиризм уже не помогал. И, наконец, она умерла. Сказать по честному – не дома. Её положили в больницу после дня рождения. И, возможно, там, продержав неделю для проформы, ей сделали эвтаназию, как говорится – во её же благо. Утверждать не стану, но и исключать такой поворот не могу. Мы же москвичи.

Я был на похоронах, и как обычно, когда бываю на похоронах, - никак не среагировал. Просто выпил бутылку водки, сел в машину и уехал. А после забыл.

Но потом, много лет спустя, уже в тюрьме она мне приснилась. Мы разговаривали. Правда недолго. И я во сне ей сказал, помню отчетливо как первомайскую демонстрацию восемьдесят восьмого года: "Бабуль, ты что ж пришла-то? Ты же умерла!" И, вспомнив, какая она была вредная, грешным делом подумал - "За мной". Но она улыбнулась, почти так же как тогда с зайчиком, или как тогда, когда маленьким катала меня на саночках, или когда мы играли в прятки на даче у тётки, и я её как бы случайно находил; и с этой улыбкой на устах ответила: "Люблю я тебя, внучек, вот и пришла".

Так я понял, что тоже любил бабушку. Да и жизнь крутится не только вокруг нас самих.