Raskolnikoff : Станционный смотритель

Словно в булке изюмин, в космосе - разных планет,
но представь каково, когда видишь родную лишь в зуме.

Там, "внизу", мир привычный, а здесь - притяжения нет.
Здесь зависнув, легко в одиночестве обезуметь -
ни огни сотен солнц, ни встроенный климат-контроль
не спасут от мороза, сжимающего во тьме, как
ледяная удавка, самое наше нутро.

А спасёт лишь тепло ещё одного человека -
как же странно (и страшно) так вот внезапно прозреть.
Так прозрел на заре соляристики Кельвин Лема?

Моё тело в скафандре, моя голова в пузыре
гермошлема.
От меня к орбитальной станции тянется трос.
У меня за спиной шарабан реактивного ранца.

На меня молчаливо глядят мириады звёзд
из густого, как дёготь, космического пространства,
и, не в силах пошевелиться, оцепенев
под их пристальным взглядом, я, станционный смотритель,
вслух шепчу:
- Объективной причины, в принципе, нет...
Но бежит холодок по спине.

Мы пришли покорить их,
эти колкие звёзды, как некогда варваров Рим.
Мы пробились сквозь все неудачи, сквозь заросли терний.
Чтобы сделать чужое своим, мы внесли в словари
бесконечно большое число названий и терминов.
Мы практически обожествили Первых людей -
во главе пантеона Гагарин и те, кто за ним был
(их фамилии помним, но лица едва разглядеть
из-за нимба).
И сажали мы тех в космические корабли,
кто достоин был Первых.

Я тоже считал, что я стоик,
открывающий земли Колумб, богатырь из былин,
человек на канате у Ницше...
Всё это - пустое.
Ведь, останься мы в полном вакууме одни,
тет-а-тет с этой в душу глядящей, безмолвной бездной,
не спасут от мороза отчаяния ни огни,
ни комбез нас.