Альберт Амиров : Из ,,Самая правдивая история на свете,,

История первая.

Он был похож на человечка, которого вынули из кукольного домика: маленький росточек, узкие плечики, аккуратные ручки, лицо кругленькое, лоб испещрен морщинами, и если бы его голову украшал колпак с крохотным бубенчиком, первое, что могло бы прийти в голову ,было: да ведь это всамделишный гном!
Только без бороды. Бороды в самом деле не было. Как и намека на самую никудышную растительность на розовых, по- детски бархатных щеках. А в остальном это был мужчина лет пятидесяти, и неожиданно с низким, даже приятным голосом.

Больничная кровать казалась ему велика. Честно говоря, я растерялся: мне показалось, будто по чьей-то нелепой ошибке в моей палате оказался ребенок. Но голос, которым никак не может разговаривать ребенок вывел меня из замешательства. Человечек поздоровался первым.

Накануне перед субботним дежурством я выписал домой Малышева. Следом за ним палату покинули еще трое больных, и яркий свет, льющийся в окно сделал свое дело: палата, в которой четыре кровати были свободными, показалась мне попросту царской.

Может быть поэтому иллюзия простора вызвала у меня промельк сходства новичка с сказочным персонажем, который по чьей-то недоброй воле попал явно не в свой дом. Но не в росте же дело, когда я, принимая дежурство у Александра Ивановича, счастливчика потому, что его смена закончилась, от него же и услышал: обычная история. Болеет пять дней, а соизволил обратиться только сегодня, причем в четыре утра. Эпидидимит! Яйцо – с кулак и температура под сорок. Гляди анализ, видишь, что в крови творится? Я было заикнулся о возможной операции, но он… - тут Александр Иванович так сладко зевнул, что я, видя заблестевшие от слез глаза, еле удержался, чтобы не зевнуть тоже.

Интересный он, Александр Иванович. Старше меня на каких-то пять лет, но для меня он все равно Александр Иванович. Когда после двух лет работы в госпитале ветеранов войн мне зачем-то взбрело в голову поступить в клиническую ординатуру, первым кого я увидел перед дверями урологического отделения, где должен был начаться мой первый день в должности клинического ординатора, был он.

В тот год и в то утро я стоял перед входом в отделение и теребил пальцами пакет, зажатый под мышкой. В нем лежали аккуратно сложенный халат и белая шапочка. Свободной рукой я сжимал направление из учебной части медицинской академии. В нем было прописано, что я, клинический ординатор первого года обучения должен явиться к 8.00 на кафедру урологии при городской больнице скорой помощи №1.

Тогда я не знал, что мое сердце колотилось не столько от волнения, сколько от моей собственной глупости. Быть глупым не так зазорно, когда у тебя нет ни малейшего подозрения в том, что ты глуп. Но глупость, совершенная сознательно, вдобавок в здравом уме, вызывает беспокойство иного толка, а не глуп ли ты в самом деле?

Если бы в ту минуту меня озарил хоть малейший проблеск разума, то я бы истязал себя как религиозный фанатик, только вместо цепей, орудием моих мучений были бы мысли. Я бы размышлял так: Вот я, закончив институт, два года проработал в тепленьком местечке, в котором по сию пору царят тишь и благодать. Мои пациенты – это ветераны всевозможных войн и локальных конфликтов. Их нужно лечить. В некоторых случаях оперировать. Перечень заболеваний, равно как и операций довольно узок. Работая в госпитале, я не устаю, не выматываюсь и каждый день ночую дома. В этом нет моей вины, в этом специфика учреждения. Но я дурак, идиот и полоумный кретин. Вместо того, чтобы дальше насиживать нагретое место, я громко хлопнул дверью и теперь стою перед другими дверьми. А за ними пациенты от пятнадцати лет и старше. Их привозят со всего города и в любое время дня и ночи. Они тоже болеют, но перечень заболеваний у них совсем другой. Он неизмеримо больше, нежели у тех, кого я лечил всего пару дней тому назад.
Кроме того, уволившись из госпиталя, я на два года снова окунулся в студентчество. Я вновь буду посещать лекции, готовить рефераты, штудировать учебники, жить не на зарплату, а на стипендию все больше ощущая на собственной шкуре, что денежная подпитка одного из этих слов, явно не в мою пользу. А еще дежурства в будничные, выходные, праздничные дни…

Но утром того дня я об этом не думал. Вернее, думал я об этом, но как-то по- другому. Дело в том, что поверхностное любопытство сродни легкомыслию. Все равно, как в первый раз познавать женщину сковав себе руки,с завязанным ртом,и вдобавок, зажмурившись. Так же с медициной. Попробовав непознанное, либо входишь во вкус, либо разочаровываешься. Я любопытен, но стороны моей любознательности порой не понятны мне самому. И если бы я знал, что всякая пытливость без трезвого расчета зовется авантюрой, кто знает, хватило бы у меня духу признаться себе в том, что я авантюрист.

Так вот, об Александре Ивановиче. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он конечно не подозревал о том, что перед дверями стоит ординатор первого года. И я в свою очередь не предполагал, что молодого человека, любезно согласившегося сопроводить меня до ординаторской зовут Александр Иванович. Если ничего не зная друг о друге в начале знакомства, мысленно вернуться к началу события спустя много лет, вспоминаются мелкие подробности той встречи. Вдобавок такие, каких могло и не быть.

Если бы стоя перед дверями я думал правильно, то все сложилось бы по -другому. От разумной мысли: что я натворил? - я бы непременно лишился чувств. Упав под дверями открывающихся наружу, я надежно перекрыл бы своим телом доступ в отделение. И тогда, Александр Иванович, немало подивившись тому, что потягивая дверь, она не открывается, посмотрел бы себе под ноги. Увидев меня, распростертого на полу, он как настоящий доктор бы не перешагнул, а привел меня в чувство. А уже потом, передав оказавшемуся рядом заведующему отделением мое выпавшее из руки направление, с сочувствием слушал, как строгий Виктор Павлович, размахивая бумажкой, гневно восклицает: Что это такое? Новенький?! Если он хлопнулся в обморок у порога отделения, то как он собирается работать? В моем отделении доктора как кремень! Маги и чародеи! Все как на подбор! Все они в прошлом клинические ординаторы! Сколько их было на моем веку! И я скрупулезно отбирал себе самых...!- И тут Виктор Павлович брезгливо бы добавил: А этого слабака чтобы и духа на пороге не было! Я прав Александр Иванович?

И я, принимая дежурство у Александра Ивановича, поглядываю на усталое лицои согласно киваю головой. Он перелистывает историю болезни, рассказывая ее вслух, но я думаю совсем о другом. Да Виктор Павлович, вы правы. Он маг и чародей. И остальные доктора вашего отделения тоже. И вы Виктор Павлович кудесник. Строгий и справедливый. А еще вы взяли меня на работу. И теперь я , вроде подмастерья. Я не заметил двух лет клинической ординатуры, как будто их не было. Ведь сказка мимолетна. Пребывая в сказке можно умереть так и не осознав, где ты был на самом деле. Да и надо ли? Грустно другое. Говорят, сказка никогда не длится долго. Наверно потому, что сказочная жизнь - это вымысел. А обыденная –нет.

Человечек оказался крепким орешком. Битый час я потратил на уговоры, а все без толку. Дважды я терял терпение и, покурив в уборной для сотрудников, оба раза возвращался в палату. Но все мои объяснения в серьезности его заболевания разбивались об одно решительное: Нет!
- Почему?
- Я вам говорил.
- Что вы мне говорили?
- Что верю в спасителя, и он меня в беде не оставит.
-Вы болеете пять дней, так?
- Да.
- Что вы делали эти пять дней?
- Просил спасителя о помощи.
- Так почему вы здесь?
- Поддался искушению и…
- У вас температура 39. Вы понимаете это?
- Да.
- В вашем яичке назрел гнойный процесс. Вернее… Спустите штаны.
- Опять?
- Да! – я говорю твердым голосом, но в то же время еле сдерживаю себя, чтобы не крикнуть.
Человечек лежит на кровати. Я стою перед ним уперев руки в бока. Какой же он маленький. Но твердости духа в нем не занимать. Или упрямства. Я никак не могу раскусить в чем дело. Я догадываюсь, что столкнулся с фанатичной верой больного в собственную правоту. Впрочем, я делаю скидку на высокую, изматывающую температуру. Воспаленный разум тоже дает осечки. Но человечек твердо сжимает губы, глядит на меня исподлобья и глядя в его сверкающие от гнева глаза, я ощущаю себя вождем племени людоедов, в чьи руки попался бедолага проповедник, взывающий к спасению наших темных, грешных душ.
- Глядите еще раз. Видите, как опухла левая половина мошонки? И кожа на ней красная как помидор. Вот смотрите, я щупаю ваше правое яичко. Вам больно?
- Нет.
- А до левого вы дотронуться не даете. А теперь еще раз взгляните какое оно огромное по сравнению с правым. Видите? Потому что придаток левого яичка воспален, и воспаление жуткое!
- Вы говорили, гнойный процесс назрел в яичке, а теперь утверждаете, в придатке.
- Придаток тесно прилегает к задней поверхности яичка. По сути это отдельный орган, но с яичком они составляют одно целое. В яичке образуются сперматозоиды, а в придатке они копятся и дозревают. Понимаете? Вот смотрите, я снова щупаю правое яичко. Оно здоровое, поэтому можно прощупать яичко и придаток в отдельности. А слева у вас на ощупь круглый, плотный и болезненный шар. И УЗИ –заключение звучит так: гнойный процесс в придатке. Гнойный! Понимаете вы это? Поэтому придаток нужно удалять. Срочно! Но если к этому времени гнойное воспаление перешло на яичко, то удалять придется и его. Вам понятно? Иначе вам будет хуже и хуже вплоть до… Вы разумный человек. Теперь вы на операцию согласны? Что скажете?
- Нет.
Я обреченно машу рукой, молча выхожу из палаты и сталкиваюсь в дверях с дежурной медсестрой. Она вопросительно смотрит на меня. Я качаю головой, но вспомнив важную вещь, быстро оборачиваюсь.
- В таком случае заполните бланк отказа от оперативного вмешательства. Альфия, дай ему пожалуйста бланк. И проследи, что бы все было на месте: дата, подпись, фамилия. Надеюсь, бланк –то вы заполните?
- Это пожалуйста.
,,В пот бросила проклятая старуха,, - вспомнилась цитата любимого Гоголя – приглядывай за ним Альфия. – говорю я ей уже в коридоре - Вот чудик! Видела когда-нибудь такого? Нет? Я тоже. Ладно. Пойдем дальше. Закончим уже обход.
Через час в ординаторской раздалась трель. Я снял трубку.
- Он хочет видеть доктора. - сказала Альфия.
- Кто?
- Ну этот… Чудик.
- Ах этот? – я улыбаюсь – неужто прозрел? Хорошо, я приду.
Я выхожу из ординаторской. Она расположена в самом конце отделения. Длинный коридор пуст. Суббота. Не снуют каталки, не толпятся посетители, не видно студентов. Из открытых дверей палат доносится разноголосый говорок больных, рассказывающих друг другу о житье-бытье. До упрямца путь не близок. Я пройду по коридору, сверну налево, поравняюсь с лифтом, и свернув направо, продолжу путь через физиотерапевтическое отделение. И только потом, никуда не сворачивая, доберусь до второго крыла нашего отделения, занимающего большую часть второго этажа больницы.
По дороге я думаю … ни о чем. Лишь отголоски жизни, бурлящей там, за стенами больницы, коротко врываются в мой мозг: жена…сын…ипотека...
Соединившись друг с другом как звенья одной цепи, единым целым они станут завтра, перестав быть отголосками. Жена обнимет, сын обхватит ручонками мою ногу, а деньги за ипотеку я заплачу в понедельник, главное, успеть в банк.

Человечек держал в руках заполненный бланк отказа от оперативного вмешательства и сразу же протянул его, стоило мне войти в палату. Я растерянно повертел бланк в руках.
- Так вы не передумали?
- Нет.
- Могли бы отдать медсестре. Зачем вы хотели меня видеть?
- Присядьте доктор. Пожалуйста.
Я присел.
Человечек внимательно смотрел на меня сквозь очки. Осмотревшись, только теперь я заметил, что на тумбочке, рядом с кроватью были расставлены иконки, рядом с ними лежала потрепанная Библия и высилась стопка брошюр, о содержании которых можно было легко догадаться при самом беглом взгляде, брошенном на них.
- Я не отниму у вас много времени. Я только хочу сказать, что я на пути к исцелению. Поверьте мне доктор. Я чувствую это. Я верую в Бога, и знаю: он испытывает меня. И наказывает за мои грехи.
Я молчу. И жду, что будет дальше. Человечек поворачивается на бок, опирается локтем о матрац и поднимаясь, свешивает ноги. Он оттирает выступивший на лбу пот.
- Температура снизилась до 37. – устало говорит он, вытирая ладонь о колено.
Я пожимаю плечами. Вполне может быть. Человечку вводят антибиотики, которые назначил Александр Иванович. И человечек это знает.
- Я хочу вас попросить вот о чем.
- О чем же?
Он задирает очки на лоб, поднимает голову и улыбается:
- Позвольте мои братьям навестить меня.
- Но я для этого не нужен. Они свободно могут пройти, только в разрешенное для посещений время.
- Я знаю. Но мои братья…
- И родственники, и соседи, одним словом – все. Но в положенное время.
Он усаживается поудобнее. Лицо спокойное, приветливое.
- Они не родственники. Они братья по вере.
- Пусть приходят. Мне- то какая разница?
- Оно конечно так. Но для моего исцеления нужно выполнить обряд омовения ног. Вы позволите им сделать это? Пожалуйста.
Я удивлен. Я молчу. Потому что не знаю, что должен сказать и как правильно поступить. Неожиданной просьбой человечек загнал меня в тупик. Я растерялся. Но человечек не торопит с ответом. Он тоже деликатно молчит.
- Я… кхм… Признаюсь… Не понимаю…
Человечек с сочувствием смотрит на меня.
- Но… Я… С уважением отношусь к чувствам верующих людей.
И снова молчу. И думаю: бред какой-то. Еще не хватало больницу превращать в богадельню. Ноги…обряд…хоровое пение…
И сразу же приободряюсь:
- И шуметь никому не позволю!
- Нет, нет! – человечек взмахивает руками. – Поверьте, никакого шума не будет!
- А-а…- я озираюсь – где вы хотите его провести? Здесь?
- Если позволите.
Я все еще в замешательстве. Но… Человечек с умоляющим видом смотрит на меня. Вот оно, ощущение власти. Пусть маленькое, пусть ничтожное, но если я упрусь, он подумает, будто я упиваюсь ею. Но дело не в власти. Далеко не в ней. И не в религии. Я далек от нее. Очень далек. И сталкиваясь с ней в обыденной жизни, всякий раз обхожу стороной. Я не люблю ни власть, ни религию. Но сейчас в моей власти частичка того и частичка другого. Поэтому… Черт с ним и с его братьями! Пусть!
- Только никакой грязи не разводить!
- Что вы, что вы доктор! Спасибо вам большое.
Я выхожу из палаты. Смотрю налево. Потом направо. Словно жду неведомых братьев, которые возьмутся невесть откуда и понесутся на меня со всех сторон размахивая шайками, лейками и еще бог знает чем. Но в этом крыле коридор тоже пуст. На редкость спокойное дежурство. Пока. И если бы не этот обряд…
Я медленно иду на пост. Мыслей нет. За столом сидит Альфия. Склонившись над раскрытым журналом, она увлеченно заполняет разлинованную страницу.
- Там это… - буркаю я – К нему придут…
- К кому? – Альфия не поднимает головы.
- Ну к этому… Придут его бра…
- Кто придет?
- Родственники! – рявкаю я.
Альфия вскидывает голову и обиженно поджимает губы. Я смотрю на нее и тотчас корю себя за несдержанность. В самом деле, причем тут Альфия?

К человечку я подошел во время вечернего обхода. Он спал. Я потоптался у кровати , раздумывая, будить его или нет. Но он открыл глаза. Я молча смотрю на него и кивком головы задаю вопрос о самочувствии.
- Хорошо. – он улыбается – температура 36.8, боли стихли. Я же вам говорил!
- Я рад. Стяните пожалуйста штаны. До колен.
На вид краснота по меньше. На ощупь припухлость по мягче. Трогая яичко я искоса смотрю на человечка. Он улыбается и не морщится от боли, как утром. И сияющим взглядом провожает меня до выхода из палаты.
Ночь как ночь. Следом утро как утро. Человечек не спит. Он явно ожидает моего прихода. И не дожидаясь просьбы спустить штаны, проворно стягивает их до колен. Я щупаю, трогаю, думаю. Он молча наблюдает за мной. Хорошо бы выполнить УЗИ-контроль. Но в выходной дежурного врача в отделении УЗИ нет. Больница экономит деньги. Я пристально смотрю на припухлость, которая явно уменьшилась. И снова щупаю, трогаю, думаю. У человечка умиротворенное лицо. Температура 37.7. Я поднимаюсь, но продолжаю смотреть ниже его пояса.
- Что будем делать?
- Простите доктор. Вы о чем?
- Наступил новый день. А в бланке отказа вчерашнее число.
Человечек нахмурился. Он быстро натягивает штаны на бедра.
- Я на операцию не согласен.
- В таком случае придется заполнить новый бланк.
- Я напишу. А когда вы придете завтра, то станете свидетелем чуда! – выкрикнул человечек и отвернулся к стене.

Вечер. Я придремал глядя на экран телевизора. Жена хлопочет на кухне, сына поблизости не видно. Я нашарил рядом с собой телефон. Вызов долог, но я жду.
- Евгений Николаевич, это я.
- Привет.
- Не отвлекаю?
- Я в операционной.
Вот оно что. Он оперирует, а санитарка поднесла трубку к уху. Обычное дело.
- Что хотел?
- Да узнать…
- Это срочно?
- Нет. Впрочем…Извините. Не буду мешать.
- Я позвоню, если будет не поздно.
- Хорошо.
- Бывай.
Евгений Николаевич не позвонил.

Утро. Я толкаю калитку и притворяюсь, будто мне это не под силу. На подмогу приходит сын: он хватается ручонками за прутья, кряхтит и калитка отворяется как по волшебству. Сын с победным видом задирает голову, смеется над хилым папой, и семенит по двору детского сада. Я повторяю свой фокус, но уже с входной дверью. Дождавшись восторженное: пап, я сильный? молча плетусь позади. Я долго гордился тем, что сын ни разу не заплакал оставаясь в детском саду. Но однажды он проговорился. В ничем не примечательное утро, он сказал: я вижу, как ты уходишь.
- Куда? – я не совсем понял, что он имеет в виду.
- Сейчас ты уйдешь, а я буду на тебя смотреть.
Я рассеяно кивнул головой, и мы попрощались. Идя к калитке, я невольно обернулся. Широкое окно издалека казалось большим прямоугольником. В самом низу, над подоконником я увидел глазенки полные слез: по- видимому, стоя на цыпочках, и помогая себе руками, сын изо всех сил тянулся вверх, чтобы посмотреть мне вслед. По дороге на работу я догадался. Скорее всего, он сдерживал слезы, потому, что не хотел огорчать папу, который никак не может справиться с тяжелыми дверьми. И сегодня, после того, как мы попрощались, я твердо дошагал до калитки и ни разу не оглянулся.

Евгения Николаевича в ординаторской не оказалось.
- Ну и хорошо- подумал я. – узнаю из первых рук.
Удивительно! За истекшие сутки свободные койки так и остались свободными. Новичков в палате нет. Человечек лежит на спине вытянув руки по швам. Он сосредоточенно смотрит в потолок, оставаясь безразличным к моему визиту. Я знаю температуру его тела. Первым делом я ознакомился с списком лихорадящих больных. Но больше всего на свете меня волнует то, что пока еще скрыто от моих глаз. Я здороваюсь. Он молчит. Я подхожу к человечку вплотную и присаживаюсь на кровать. Он не смотрит на меня и не пытается шевельнуть ни руками, ни ногами.
Я легонько тормошу его за плечо, но тщетно. Я нарочито громко окликаю его. По- прежнему не отводя взгляда от потолка, заученным движением рук он стягивает с себя штаны до колен.
- Господи… – едва не сорвалось с моих губ.
Он медленно поворачивает голову и пристально смотрит на меня. Он с придыханием шепчет это слово, повторяя его еще, еще и еще. Я вижу громадную припухлость слева лилового цвета. И точно такая же громадина бросается мне в глаза справа. Я протягиваю к ней руку, но едва коснувшись пальцами, тотчас одергиваю их: лицо человечка искажается от боли. Все ясно. Ясно как днем.
Я поднимаюсь, и слышу ровный голос человечка:
- Я согласен доктор.

Вечер. В банк я успел. Офисный диван мягок, слегка затерт, а по краям немного засален. Время от времени я поглядываю на столбик из цифр, высвеченных на табло, и сверяю их с цифрами на квадратике бумаги, зажатый в руке. Дабы скоротать время, я думаю о всякой всячине. И скучающим взглядом посматриваю на посетителей. Справа от меня, едва ли не плечом к плечу, склонившись вперед сидит старичок. Я мельком оглядел согбенные плечи, лежащую на коленях книжку, и невольно задерживаю на ней взгляд. Она похожа на одну из тех, которые я видел на тумбочке человечка. Руки старичка покоятся поверх нее. Но мне хорошо видно, как в немощных пальцах, которыми старичок то и дело бережно оглаживает обтрепанные уголки мягкой обложки, таится мелкая, почти невидимая глазу дрожь.
Глупо! Дико и нелепо! Как же неразумно лишиться обоих яичек, когда еще в субботу, их можно было спасти! И если не оба, то одно из них точно! Отчего ты упрямился? Почему ты терпел, долго просил и стоически боролся, когда тот, в кого ты веришь, протягивал тебе твердую руку помощи? Ведь ты знаешь, что частичка Его живет в каждом из нас. И наше предназначение в том, что мы должны помогать друг другу! Но чего ты добился? И что получил?
- Интересуетесь?
Я вздрогнул. Старичок внимательно смотрел на меня.
- Простите. Я вижу, вам интересно? – старичок кивнул на книжку.
Я виновато улыбнулся и поближе придвинул к себе рюкзак.
- Возьмите!
- Спасибо. Но мне не нужно.
Я взглянул на табло: а вот и моя очередь. Я встал.
- Как угодно. – сказал старичок с видимым сожалением.
Я дернулся, но шагнуть не шагнул. И сверху вниз посмотрел на старичка.
- Знаете, что он ответил? – спросил я его закидывая на плечо рюкзак.
Старичок растерянно захлопал глазами.
- Он сказал: значит так Богу было угодно.