мара : баня

Субботним днём, свояки Колян и Василий сошлись у баньки.
Банька была свежерубленная, общая и стояла на границе двух дворов, ничем более, кроме поленницы дров, не размежеванных.
От баньки, мимо роз, свёрнутых по случаю зимы в холщовые коконы, диаметрально - на север и юг - разбегались две сизые, утоптанные хозяйскими валенками, тропинки. Синхронно вильнув у нахохлившихся снегом одинаковых ярко-зелёных бочек и потоптавшись у колодцев-двойняшек, тропинки сворачивались калачиками на пятачке у стандартных крылечек двух стандартных домов силикатного кирпича.

За занавесками в жёлтый и белый горох сновали жены Коляна и Василия, сестры-близнецы Зоя и Шура.
Оттого ли, что сестры всю жизнь прожили общим двором, по- соседски , или же потому, что трудились бок о бок, выглядывая попеременно, каждая в свою смену, из единственного окошечка на поселковой почте – были они до такой степени похожи, что невнимательному глазу различить их можно было только в присутствии мужей.
Да и то, с трудом.

Колян и Василий были близнецами тоже. Оба крупные, матёрые, с шишковатыми носами, красными загривками и низкими лбами под ежиками волос.
Братья были неразлучны. Каждое утро, погрузившись в маленькую, трещавшую по швам "копейку" с восклицательным знаком на заднем стекле, свояки, ежеминутно рискуя проломить ржавое дно семейного транспортного средства, укатывали по общим снабженческим делишкам. Вечером, сойдясь - смотря по погоде, в отапливаемой мастерской или резной беседке - выпивали. В субботу, пропустив вперед жён, вместе мылись в бане.

Отличить братьев было трудно, но можно.
Колян слегка подволакивал ногу, а Василий смотрел прямо перед собой стеклянным глазом.
Свои увечья они получили одновременно и при одинаковых обстоятельствах: оба угодили в аварию, вдребезги разбив одну на двоих машину, оба были в тот момент навеселе и притом в компании совершенно посторонних женщин.
Зоя и Шура, выдержав оскорбленную паузу, в течение которой прошли краткий, но интенсивный курс йоги в поселковом клубе - приняли непутёвых мужей в семьи, выходили их и даже, сменив серые мышиные хвосты на радикальные стрижки, похорошели.

Было по – субботнему тихо. Тянуло дымком – растапливалась банька.
В предбаннике на полочке лежали четыре стопки чистого белья.
В углу, в кадушках отмокали веники.
На столе потела банка с солёными огурцами, лоснился горбушкой круглый домашний хлеб. В миске дозревал молодой форшмак. На подоконнике, поближе к холодку, стыла бутылка беленькой.
Всё было готово.
Свояки сели на лавку у поленницы и, расстегнув вороты тулупов, закурили. Помолчали.
“ Хорошо." - вздохнул Василий –" Чуешь, брат, как весной пахнет, а?” Колян зажал большим пальцем ноздрю и высморкался в сугроб. Повёл головой, принюхался. “ Точняк. “ – резюмировал он, утираясь. Опять помолчали.

Внезапно Василий насторожился и даже привстал. По дороге, дребезжа и подскакивая на ухабах, катила говновозка. За рулём сидел восточный человек, Муса, и пел. Муса жил рядом, через забор буквально, в купленном развалюхой и собственноручно отремонтированном доме.
Летом Муса выращивал в тепличке помидоры "Бычье сердце". Держал небольшую отару баранов. А зимой работал по найму в местном коммунхозе. На ассенизаторе. Жена сидела с ребятишками, числом то ли трое, то ли пятеро.
Проводив взглядом говновозку, Василий метнул окурок и, придерживая треух, довольно резво побежал к калитке. Колян нехотя встал и, чуя сердцем неприятность, пошёл следом.

Он ещё издали увидел расстроенное лицо и пылающие уши Мусы. Вокруг него, приседая, ходил Василий.
“ Вали отсюда со своим говном!” – орал брат – “Суббота на дворе, а он дерьмо своё мне под нос приволок!”
“ Э-э-э, брат, я на обед приехал, дай полчаса – покушаю, уеду, “ – виновато разводил руками Муса.
“ Какой я тебе брат?” – изумлялся Василий и, свирепея, ещё ниже приседал – “Уматывай, говорю! То, понимаешь, от баранов житья не было, а теперь еще и говно чужое нюхать? Пошёл прочь, говорю! Я сейчас париться буду, понял? Отдыхать буду, понял? А тут ты со своим говном!”
“ Ц-ц-ц, зачем кричишь,” – примирительно начинал Муса, но Василий замахивался на него локтем и теснил к кабине.
Мусе ничего не оставалось, как, огорчённо качая головой, сесть за руль, развернуть цистерну и уехать.
В воздухе, и правда, остался витать довольно омерзительный дух.

Василий в сердцах плюнул в след машине и повернул, было, в сторону дома, как вдруг на сугробе поднялся во весь рост облепленный снегом маленький, черноглазый мальчик. Он держал в руке желтую лопатку – строил крепость – и он всё видел.
Василий остановился.
“ Как зовут?” – строго спросил он.
Мальчик шевельнул губами.
“ Не слышу! “ – повысил голос Василий.
“ Абдурахман.” – пролепетал мальчик.
Василий, молча, смотрел на него. Мальчик, не мигая - на него. Глаза их были почти вровень.
Лицо Василия дрогнуло: “Мы тут с твоим батькой поцапались, но ты меня не бойся. Давай знакомиться. Я – дядя Василий.”
Мальчик молчал.
“ В садик ходишь?”
“ Та..."
"Обижают, небось, а? “ – Василий приблизил к нему лицо – “Абдурахмашкой дразнят, а? Дурашкой-какашкой? Что молчишь?”
“ Пойдём, Вася, “ – подал голос Колян, но Василий не унимался:“ Я буду звать тебя Сашком. А? Что скажешь? Александром. Лады?”
Мальчик испугано молчал.
“ Ну, давай руку, Сашок” – протянул ладонь Василий.
Мальчик не шелохнулся.
“Вась, баня угорит, “ – слабо звал брата Колян.
“Руку, ну!” - возвысил голос Василий.
Мальчик послушался.
“Ну, вот и познакомились, Сашок. Ты ведь теперь Сашок, да? Ну, скажи: Са-шок. “ – тихо и ласково уговаривал Василий.
Мальчик попытался высвободить руку, но Василий не отпускал: “Надо отвечать, когда с тобой старшие разговаривают! “
Не дождавшись ответа, Василий крепче стиснул ладошку в варежке, лицо мальчика скривилось, и он шевельнул побелевшими губами.
“ Не слышу!”
“ Дядя Василий, меня зовут Абдурахман. “ – сказал ему мальчик на чистом русском языке.
А потом он заплакал.

Баня, впрочем, удалась.