мара : давай поедем в кобулети

- Милый, давай поедем в Кобулети!..
- А швы снимать у кота? А двигатель на расточку? Эдик ждать не станет… И вообще, где это?

1.

“… там, верхом на белой калитке одного дома сидит мальчик Илюша.
А в глубине сада, с треском расправив скатерть, накрывают на стол. Из подола фартука, прямо на скатерть выкатывают квадратные, дочерна багровые яблоки и каменную, похожую на булыжники, айву.
Пристукнув, ставят грубую глиняную маслёнку – в ней тает желтое масло. Помогая себе большой ложкой, вываливают в розетки тугое варенье из алычи.
Стопкой кладут лепёшки горячего пузырчатого лаваша – его только что принес хозяин. Традиционно, на голове. Если прислушаться, то слышно, как лаваш попискивает.
В центре стола - блестящий двухэтажный чайник. В его нижнем ярусе – кипяток, в верхнем, с намёком на талию - крепчайшая заварка.
Лаваш ломают, вспарывают вдоль, мажут маслом, потом вареньем и, улыбаясь, кусают. А как ещё можно есть горячий лаваш с маслом и вареньем из алычи?
За столом - хозяева: статный, не старый ещё, Акакий Алфезович со своей одышливой супругой Сулико Михайловной, и их старшая дочь - рыжеволосая Манана. На руках у Мананы, заломив сведённые ручки, мается Нинико – святое дитя, девочка без возраста. Её кормят, как птенца, крошками: столовых приборов она боится.
Еще, сидят постояльцы, они же – отдыхающие: смирная чета пожилых москвичей-академиков и завитая дама в сарафане с вырезом. Ещё - нескладная девочка-подросток Лида и её лысеющий, с животиком, папа.

2.

Лиду с отцом принимают, как родных. Младшим хозяйским детям, близнецам Важе и Ире, обещано содействие при поступлении в ВУЗ: в августе Лидин отец председательствует в приёмной комиссии одного далёкого сибирского института неопределённой специализации.
Хозяева долго не раздумывают: Сибирь так Сибирь. В Тбилиси, за поступление нужны бешеные деньги. А перевестись всегда можно. После второго, положим, курса…
И действительно, ровно два года спустя, душным сибирским летом, оба родителя - Акакий Алфезович, в черном костюме, при галстуке и шляпе, и Сулико Михайловна, на распухших слоноподобных ногах и в серьгах черного серебра – приедут с визитом вежливости в далёкий сибирский город к своим благодетелям. Пугливо озираясь, поднимутся на четвёртый этаж обшарпанной хрущовки, долго не решатся присесть за клеёнчатый стол на кухне, должно быть, ожидая, что где-то ещё есть комнаты, куда их сейчас отведут, и, наконец, отведают угощения: квасной окрошки, пельменей с уксусом и садовой земляники в молоке.
Тарелку с пёстрым бурым месивом, вежливо, но твёрдо отодвинут в сторону (“Спасибо, нэ надо…”), пельмени, крепясь, осилят до половины, а ягоду cъедят, одобрительно постукивая ложками, до чиста (“Молодэц, сибиряк! “)

3.

Илюша с высоты калитки, украдкой, смотрит на Лиду, Лида – на отца. А Лидин отец смотрит в вырез завитой дамы. И глаза у него масляные.
“Я вот расскажу маме, как ты смотрел на тётю, “ – при случае скажет Лида отцу. С обидой скажет.
“А я – про то, как ты вчера описалась ... “ – припомнит находчивый папаша. И вопрос будет закрыт.
Но Лиде тоже будет, что вспомнить. Та же завитая дама объявится за тем же столом, будущим летом. И следующим тоже… И станет, измазывая вареньем рот, смотреть смеющимися глазами на отца.
Впрочем, и супруги-академики, улыбаясь фальшивыми зубами, приветливо, как старым знакомым, помашут им из шезлонгов на пляже, и в этом не будет ничего удивительного - мало ли… Тянет людей в полюбившиеся места.
Если бы не одна деталь.
В обратном поезде, в соседнем купе с ними - опять совпадение! – будет ехать всё та же дама. Отец станет регулярно сопровождать её в вагон-ресторан. А Лиде - приносить корытца с супом и гуляшом.
Глядя, как Лида с хмурым видом ест, отец задумчиво скажет: “ Надо тебе купить хорошие джинсы. Приедем, дам денег, сходишь на барахолку, купишь, какие понравятся. “ “ Ага. И сапоги ещё. “ – подхватит Лида, с вызовом глядя на отца.

4.

Это лето, так уж вышло, окажется последним из трёх, проведенных в Кобулети.
Во-первых, утонет Илюша.
Во-вторых, разведутся родители.
Разводу будет предшествовать ночной скандал.
Сцена будет выглядеть примерно так: На кухне свет. Мать лежит плашмя на столе и, обняв столешницу руками, причитает: “ Да что же, что же это…” Отец сидит напротив, и у него расстроенное выражение лица. В дверном проёме вырастает Лида в длинной ночной сорочке. Увидев её, отец досадливо машет рукой, но мать поднимает голову, и отец немедленно принимает виноватый вид. “ Где, где ты был?” – возобновляя допрос, выкрикивает мать – “ Все пришли, все! Поздравить пришли! С серебряной свадьбой! И Горики пришли, И Мордковичи, и Паша Сидоров… А ты… Я тебя спрашиваю, сволочь, где ты был?” “Ну, что ты Зина, в самом деле, “ – неестественно высоким голосом начинает отец, и мать снова бухается головой об стол. “ Я был на совещании…” – защищается отец. “ Да?” – тут же поднимает голову мать – “ На совещании? В двенадцать часов ночи?” “ …Потом мы пошли к Нерознаку…” – стараясь сохранять самообладание, продолжает отец. “ К Нерознаку? “ – сварливо переспрашивает мать – “ К Нерознаку?? У-у-у… Морда твоя бесстыжая! “ Слёзы у матери моментально высыхают и она, почти торжествуя, докладывает: “ Я звонила Нерознаку! Да! И тебя, кобеля, там не было! А где, где ты шлялся?” Отец молчит и смотрит в пол.
Не дослушав, Лида идёт в прихожую и надевает новые сапоги.
Ей слышно, как мать выговаривает отцу, но уже без прежней обиды.
Теперь в её голосе звучит мстительное злорадство: “ Больше я из твоих рук денег не возьму. Так и знай. Вот не возьму, и всё тут! С голоду буду подыхать, по миру с детьми пойду, а – не попрошу! И пусть тебе будет стыдно. “ Тут мать громко высмаркивается и заканчивает на пол тона ниже: “…Только, если на стол положишь – тогда возьму. И то – подумаю ещё...” Лида открывает дверь в свою комнату и ложится на кровать, как есть в сапогах.

5.

Но это случится тремя годами позже. А пока…
После вечернего чаепития все обыкновенно идут, белея одеждами, на набережную. Смотреть, как тонет в море алый диск.
Завидев оживление в саду, Илюша соскальзывает с калитки, седлает велик и, приподняв тощий зад, катит вниз по узкой улице, туда, где темнеет треугольник моря.
С набережной, на широченный галечный берег, спускаются просторные ступени бетонных выщербленных плит. На них, постелив газеты, сидит публика – местные и отдыхающие. Кое-где в ивовых корзинках лежат: белый сыр, белый хлеб и черный виноград. Из оплетенных бутылок наливают молодого вина. Детям выдают монетки и отправляют наверх. Там торгуют связками чурчхеллы, засахаренными орехами в кулёчках и ломтями домашней пахлавы на меду. Ещё, там катают на ослике и жарят мясо в жаровнях.
А внизу, шурша, ворочается тяжёлая, грязная волна: в Кобулети часто штормит. Купальщиков в такой час не бывает, если не считать мальчика в красных шортиках.
Это Илюша.
С набережной видно, как Илюша раз за разом уходит с головой под воду, выныривает, отфыркивается, ищет глазами Лиду и, найдя, блаженно тонет. Вдоволь натонувшись, ложится животом в мутную пену и долго багровеет в сумерках избитым камешками телом.
С последними лучами солнца зрители встают и медленно расходятся по домам. Делать на берегу больше нечего: внезапно опускается черная южная ночь.
Илюшу коротко окликают.
Лида оглядывается.
Никого.
Лида смотрит на белеющую полосу прибоя, но Илюши там уже нет. Зато под ногами, в расщелине, меж двух криво поставленных плит что-то маячит. Лида нагибается и видит Илюшино лицо. Он силится что-то сказать, но горлом, горлом идёт пена с камешками. Он отплёвывается, мотает головой, ударяется об угол бетонной плиты с торчащими концами ржавой арматуры. Лида упирается руками и, пукая от напряжения, толкает плиту. Сейчас, бормочет, тужась, Лида, сейчас … По ногам течёт тёплое, и она просыпается.
”Я расскажу...” - пригрозил ей тогда папа.”






- …давай поедем в Кобулети!