вионор меретуков : Жидкость для ращения волос

Мое прошлое – это ведь тоже я. Мои воспоминания – это тоже я. Можно сказать, что я частично состою из воспоминаний. И над всем витает Господь, и это Он освящает мою жизнь.
Уже долгие годы я сплю не более пяти часов в сутки. Я мало сплю не только потому, что страдаю бессонницей, но и потому, что не хочу тратить жизнь попусту, бездарно расходуя бесценные часы жизни на сон. Поэтому по ночам я предаюсь воспоминаниям. Жизнь слишком коротка, чтобы я мог позволить себе роскошь по ночам пренебрегать воспоминаниями. Бессонные ночи продлевают жизнь. Теза банальна, но, что поделать, все тезы банальны.
…У меня был друг, академик Эллин Петрович Бочкарев. «Гении игнорируют правила, по которым живет большинство», сказал он мне как-то. Он не был гением, но правилами, по которым живет большинство, пренебрегал.

Говорили, что Бочкарев родился в рубашке. И действительно, ему страшно везло. Всегда и во всем, на протяжении всей его жизни. Но больше всего ему повезло, когда он умер: он оставил с носом всех своих многочисленных кредиторов.

Перед административным корпусом Института стоит мемориальный гранитный камень, на котором высечены имена отцов-основателей института: академика Сажина и членкора Сахарова. Которые в общей сложности руководили Институтом почти двадцать лет.

Ректором после их смерти стал Бочкарев, талантливый организатор и выдающийся ученый.

Повторяю, он был необыкновенным, просто феноменальным, везунчиком. Как у всякого недюжинного человека, у него были покровители и враги. Врагов, как водится, было больше. Особенно густо они сконцентрировались в министерстве, которое курировало Институт.

Академика Бочкарева, несговорчивого, независимого, своенравного и капризного, давно мечтали уволить. Но убрать со сцены ученого с европейским именем было не так-то просто. Но настал некий роковой час, когда на стол министру легла бумага с приказом об увольнении академика Бочкарева с поста ректора.

Но недаром говорили, что Бочкарев родился в рубашке. В тот момент, когда министр размашисто подписывал приказ, над ним самим неожиданно разразилась гроза: президент за какие-то огрехи в одночасье отправил министра в отставку.

В атмосфере неразберихи и паники, потрясшей ряды министерских холуев, о снятии Бочкареве тут же забыли: было не до него, надо было спасать собственные шкуры, открещиваться от опального министра и бросать все силы на то, чтобы понравиться новому хозяину.

И Бочкарев преспокойно просидел в своем мягком ректорском кресле еще много лет.

…Одним теплым августовским вечером, это было несколько лет назад, проходя с ним мимо вышеозначенного мемориального камня, я заметил:

- Вот ты руководишь институтом почти тридцать лет, больше чем кто-либо из твоих предшественников. Как ты думаешь, будет ли твое имя…

Он возмутился:

- Какая неслыханная бестактность! И как это у тебя язык повернулся, балбес ты этакий, задавать мне такие вопросы? Во-первых, я еще не умер, а во-вторых…

Он застыл перед камнем, снял шляпу и ухмыльнулся.

– Слушай и запоминай. Не будет моего имени. Не будет. А почему, знаешь? Времена теперь настали такие, что всем на все насрать… А теперь пойдем ко мне домой да раздавим бутылочку-другую. И никто не помешает нам: прислугу я отпустил, а жена на даче. Кстати, ты знаешь, почему я на ней женился? Как-то перед сном я сидел в спальне на кровати перед зеркалом, медленно раздевался и размышлял о своем холостяцком житье-битье. И тут я увидел себя в зеркале – сидит жирный старый мужик и, забывшись, с отрешенным видом нюхает грязный носок… Зрелище отвратительное!

Он не был пьяницей, мой старый добрый друг, но выпить любил. И умел. В тот вечер мы пили «Мартель». Две восьмисотграммовые бутылки ему прислал его бывший ученик, обосновавшийся в Нанте. К посылке было приложено письмо. Бочкарев нацепил очки и торжественным тоном принялся читать:

– «Дорогой и любимый Учитель! Уверен, коньяк вам понравится. Вкус элегантный и изысканный – сложный, с нотками смородины и привкусом фундука, с ореховыми оттенками и тонами сухофруктов. Послевкусие исключительно длительное». Посмотрим, посмотрим, насколько оно длительное, - произнес мой друг, отвинчивая пробку.

После каждой рюмки он гурмански крутил головой и восторгался:

– Действительно, прав ученик, какое послевкусие! И какое длительное! И какое исключительное! Какие нотки! Какой элегантный и изысканный вкус! Какие смородины! Какие фундуки!

Часам к трем ночи мы расправились с обеими бутылками. «Мартель» был действительно хорош. В нем было все: и смородина, и фундук, и сухофрукты. Были и некие очаровательные оттенки и даже отдельные тона. Было и длительное послевкусие. Настолько длительное, что наши растревоженные души возжаждали продолжения.

Бочкарев полез в холодильник. Там охлаждались три бутылки молока и кувшин с домашней простоквашей. Бочкарев выругался и отправился в гостиную осматривать бар, в котором обнаружил пустую бутылку из-под яблочного сидра. Он опять выругался.

Выходить на улицу, ловить такси и ехать куда-то, чтобы разжиться бутылкой водки, не хотелось. Бочкарев загрустил. Минут пять он, опустив голову, молчал. Потом вдруг резко дернулся и вскричал:

- Кармазин!

Мне послышалось – Карамзин. Я закрутил головой. Интересно, каким образом давно почивший классик может нас осчастливить?

– Кармазин! – восторженно повторил Бочкарев. Слово звучало, как заклинание. Бочкарев выбежал из комнаты и через мгновение вернулся. Лицо его сияло.

- Мы спасены! – вскрикнул он. В руках он держал две синие бутылочки. – Непочатые! Там до 90% чистого спирта!

Я взял одну из бутылочек и углубился в изучение этикетки:

- Кармазин. Жидкость для ращения волос, - прочитал я ошеломленно.

…Утром академик, ученый с европейским именем, мучаясь головной болью и мечтая о пиве, тусклым голосом говорил:

- Начали мы хорошо… все-таки «Мартель». Вкус божественный. Какой аромат! Какие смородины! Какие фундуки! Какой элегантный и изысканный вкус! Какое послевкусие! И какое длительное! Да… - повторил он задумчиво, - начали мы хорошо. Очень хорошо! Да и закончили недурно. Кармазином… Ты знаешь, - воскликнул он, тяжело рыгая, - а послевкусие у этого окаянного кармазина будет, пожалуй, помощней, чем у «Мартеля»!