Владимир Павлов : Американская идиллия. Роман об освоении Дикого Запада. (V)

Все выше поднимались стены нового дома, все чаще и все радостнее влезал Карл на леса. Он влезал на них всякий раз, когда выкраивалась свободная минутка, – ведь Карл тоже был при деле: заготовлял для стройки мох.

Возведение сруба еще не закончили, а старый дом рядом с ним уже казался карликом. Сверху особенно хорошо было видно, какой он убогий: длинный, приемистый, в нескольких местах готовый вот-вот расползтись. Но Карл забирался на леса вовсе не ради того, чтобы испытать злорадство от жалкого вида этой развалюхи.

Карл радовался новому дому, и радость его удваивалась, когда он со строительных лесов смотрел на синеющий вдалеке лес.

Зыбкое мерцание над полями склоняющегося к исходу лета вызывало в сердце мальчика ответную дрожь. Особенно приятно было Карлу поглядывать на красную крышу дома в ложбине, в котором жила Элен, – в такие мгновения к счастливой дрожи сердца, словно чуть уловимый запах, примешивалась грусть. В ту сторону он смотрел полутайком и лишь тогда, когда бывал совершенно один. Ему казалось, если он сейчас увидит Элен, встретит ее по дороге в поселок, как бывало зимою, когда Карл шел в школу, он нашел бы о чем порассказать девочке. Он бы не стал рассказывать про кота соседей Тадсонов и про ссоры с Августом, а поговорил бы с нею о чем-то большом и очень важном. Он бы рассказал ей о своей мечте осенью пойти в городскую школу, хотя отец еще не закончил строительство дома. А случись, что ему при встрече не о чем было бы рассказывать, не беда – хорошо и просто молча идти рядом с Элен, посматривать на нее сбоку и ждать, не скажет ли чего она сама.

Так он представлял себе встречу с Элен, но когда однажды на пути в поселок она попалась ему навстречу с котенком на руках, все выглядело совершенно иначе. Получилось так, что Карлу пришлось говорить именно о коте семьи Тадсонов. Карл не любил кошек, но увидев котенка в руках Элен, сразу пожалел о своей неприязни к этим животным.

Разумеется, таких кошек, как соседский кот, которые охотятся за трясогузками и таскают из лесу белок, и сама Элен тоже не любила.

Карл не стал спрашивать, каким образом Элен собирается удержать свою кошку от охоты на птичек. Ему было не до этого. Он искал в себе те глубокие и возвышенные чувства, которые испытывал, стоя на лесах, но не находил. А молчать было неловко. В конце концов он сказал, что осенью поступит в городскую гимназию. Правда, это получилось немного неожиданно, без предисловия, но и Элен тоже спросила без всякого перехода:
– У вас строят новый дом?
– Да, – ответил Карл.

Он знал, что Элен еще не закончила начальную школу. И все-таки ему ужасно хотелось спросить уже сейчас, будет ли Элен тоже учиться в городе. Однако в тот самый момент, когда он хотел об этом заговорить, ему пришел на память брат Джонни.

Карл покраснел и пришел в замешательство, он вспомнил, как Джонни спросил, есть ли у него невеста.

Карл продолжал свой путь к поселку, а сердце его тихонько ныло, он никак не мог понять: что же это такое происходит? Он так мечтал встретиться с Элен, а теперь испытывает чуть ли не радость оттого, что девочке пришлось поспешить домой, так как котенок начал царапаться и вырываться.

Ломая голову на тем, отчего это Джонни так мало интересовался новым домом и новой землей, папаша Пасков вдруг понял, что ферма слишком мала, чтобы прокормить две семьи. Продолжая свои размышления, Питер вспомнил, как ему самому когда-то пришлось покинуть родительский дом, и на душе его становилось все беспокойнее.

Гонимый этим беспокойством, он еще раз облазил свои поля и почувствовал, что готов беспомощно опустить руки. Да и как было его старым рукам не опуститься, если именно теперь, когда он надеялся поправить свои дела, обрабатывая собственный клочок земли, цены на сельскохозяйственные продукты начали падать. Хлеб, молоко и масло уже почти ничего не стоили. Казалось, у всех разом желудки переполнились до отказа, ни масло, ни мясо уже никому не лезли в горло. Однако на самом деле все было не так, как могло показаться поначалу.

Бывая на рынке, папаша Пасков видел множество людей, которые бродили по нему с пустыми корзинами, упрашивали и торговались, жаловались на малые средства и на отсутствие работы. Заработки снизились, но работы все равно на всех не хватало, вследствие этого упали и цены, а денег у людей все же недоставало. Папаша Пасков и сам всю свою жизнь ощущал нехватку денег. Как водится, с деньгами бывало иной раз чуть лучше, иной раз чуть хуже, но работы у него хватало всегда. И зачастую чем больше было работы – тем меньше денег.

Думая над этим вопросом, папаша Пасков в один прекрасный день отыскал свои печные инструменты, сунул их в мешок и отправился в деревенскую школу класть новую печь. В жизни папаши Паскова это был грустный день. Когда Питер перебрался в деревеньку Ванкувер, он дал себе слово никогда больше не прирабатывать никаким ремеслом на стороне. И вот теперь ему пришлось изменить своему слову. Но нарушение слова было все же далеко не самым страшным: дома оставалось слишком много работы и всяческих забот – все пришлось бросить, как есть. Ну, полевые работы еще куда ни шло – с ними старались управиться жена и дети, но строка – новый дом остался незаконченным. Под крышу-то его подвели, но не более того. Итак, папаша Пасков в мрачном настроении клал в школьном здании печь, когда директор школы, человек средних лет, подошел к нему взглянуть, как продвигается дело.

– Бог в помощь! – сказал он дружелюбно. В жизни каждого человека случаются дни, когда дружелюбие и приветливость кажутся неуместными и даже отталкивают. У Питера Паскова сегодня был именно такой день, всякое проявление дружелюбия и приветливости он готов был послать псу под хвост, а то и куда подальше. На кой шут ему эта внимательность! По мнению Питера Паскова, самое умное, что сегодня могли сделать другие люди, – это топать мимо него своей дорогой. Но директор школы остановился и даже протянул для приветствия руку, на ней не хватало большого пальца. Отсутствующий пале был в некотором роде визитной карточкой. Стало быть, это тот самый Ансельм Кант, которого многие хвалили, а некоторые считали противником государственного строя.

– Благодарствую, – ответил Питер. – Иной раз приходится и за ремесло браться, хотя дома работы невпроворот, денег – этого дерьма – не хватает.

«Так они пытаются преодолеть свои невзгоды», – подумал Ансельм Кант и усмехнулся.

Он был ростом немного ниже печника.

Папаша Пасков распрямился, брови и усы его были в кирпичной пыли.
– Деньги нынче исчезают, – сказал Кант и посмотрел папаше Паскову в лицо.
– А куда же они исчезают? – спросил папаша Пасков.
– Промышленники экономят, торговцы экономят, государство – тоже. Вот ты и сообрази, что из этого может получиться.
– Хуй знает.
– Горе и нищета трудовому народу, что же еще.
«Ага, стало быть, это и есть те самые речи против государства», – подумал папаша Пасков и спросил:
– А если я тоже начну экономить, что тогда?
– С чего же ты станешь экономить?
– Земли-то у меня не ахти сколько, но я все же не все съедаю, что получаю от нее. Одного подсвинка, несколько килограммов масла, немного яиц, а при хорошем урожае, пожалуй, и овес я мог бы свезти на рынок. Но если цены упадут, да еще так низко, что труд на земле перестанет себя оправдывать, то на кой ляд мне все это выращивать?
– Значит, землю под пар пустишь?
– Этим я сберегу свой труд и силу.
– И станешь таким же злодеем, как промышленники и предприниматели.
– Что кое к кому в дом голод заявился, если поля под пар пустить, это я, конечно, понимаю, – согласился папаша Пасков. – Но кого спасет моя работа, если все другие станут экономить?
– Да, вот он весь тут, тот самый международный экономический кризис, о котором трубят газеты. Штука довольно запутанная, не правда ли, мастер? Не успеешь и сообразить, что к чему, глядь, а ты уже в когтях у злодеев. Да еще и шапку перед ними снимешь – до чего же добрые парни все эти господа промышленники, торговцы да капиталисты, решившие уморить нас голодом.

Для ушей старого Питера это был разговор прежде неслыханный. В газетах-то охи и ахи по поводу экономического кризиса он читал, но взглянуть на вещи с такой позиции ему и в голову не приходило.

– Я-то на этих мудаков достаточно побатрачил, – сказал он и сплюнул в глину.
– А разве это не злодейство, – продолжал Кант, – когда в одной стране сжигают пшеницу, в другой – кофейные бобы? Явление, порожденное тупиком, в который зашел капиталистический строй, – это ли не издевательство над всеми творящими силами земли!

Последние слова Кант сказал больше себе, чем папаше Паскову. Директор школы казался не в меру возбужденным и беспокойным, он взглянул на потолок и ушел, по мнению Питера, чересчур неожиданно. Папаша Пасков нехотя продолжал работу, думая о детях с еще большей тревогой, чем до этого разговора. Ему и прежде нелегко было сознавать, что он растит для богачей рабочую скотинку, теперь же стало и того тяжелее. Над его честным трудом, над его устремлениями, над его детьми и их будущим словно бы простерлась огромная рука с недобрыми намерениями.