Никита Марзан : Мы уже уселись по машинам

Мы уже уселись по машинам,
На прощанье, Женя, помаши нам,
Или просто проводи до сада,
Чтоб растаяла в груди досада.

(песня из фильма "Торпедоносцы")


Когда Пилюгину стукнуло шестнадцать, он отнес документы в аэроклуб.

- Теперь ты летчик? – спросил отец, вешая на стену черную тарелку – громкоговоритель.

- Да, - сказал Пилюгин.

- На турнике сколько раз подтягиваешься? – отец покрутил ручку – заиграла музыка. Медленный фокстрот.

- Три, - Пилюгин ненавидел насмешки отца.

- Это мало, - сказал отец и сделал музыку погромче.

Пилюгин пошел во двор и подтянулся три раза. Больше не мог. Ну и черт с ним, с турником.

Через два года Пилюгин закончил аэроклуб. Ему не было восемнадцати, и в летное училище его не приняли. И Пилюгин снова пошел в аэроклуб. В другой.

- Приняли? – спросил отец, подшивая валенки. Сильные пальцы ловко работали с шилом и дратвой.

- Приняли, - сказал Пилюгин.

- В летное? – отец посмотрел на Пилюгина поверх очков.

- Нет, в аэроклуб, - сказал Пилюгин и добавил, - в другой.

- А на ты танцы ходишь? – спросил отец, и взял другой валенок.

- Не хожу, - сказал Пилюгин.

- Это плохо, - сказал отец и потанцевал валенками, надетыми на руки.

Вечером Пилюгин пошел на танцы. Простоял у стены.

В самом конце его пригласила взрослая тетка. На губах красная помада, шея пахла сладкими духами. Она прижала Пилюгина к груди и танцевала медленный фокстрот.

Потом она угостила его портвейном в буфете. Они вышли покурить на крыльцо клуба, и дошли до теткиного дома.

Во дворе стыла черная собака. Она молча стояла возле будки. Пилюгин замер возле калитки.

- Муж у меня в прошлом году с финской вернулся, - горячо сказал тетка, - без ног. Ты не бойся, он крепко спит. А мы на лавке ляжем. Она не скрипит.

- Я не могу, - сказал Пилюгин, глядя на стывшую собаку, заметенную снегом.

- Пожалей меня, - сказала тетка, целуя холодные губы Пилюгина. – Я не хочу взрослого мужика. Мне стыдно. А с тобой я смогу. Как будто понарошку, как будто играем. Это же не измена, правда?

- А у тебя выпить есть? – грубо спросил Пилюгин. Он пожалел женщину. Будь что будет.

- Сокол ты мой, - хрипло засмеялась женщина. Она обняла Пилюгина за плечи и повела в избу.

В сенях Пилюгин выпил холодной водки. И вошел в темноту, мерно тикавшую жестяными ходиками.

Ночью ему было ослепительно сладко. Он вспомнил черное небо, прорезанное горизонтом восхода. Горизонт – это ноль. Высота набирается от горизонта. На стальных крыльях мерцали звезды. Пилюгин дышал женщиной как воздухом, пьянея от свободы.

Утром, пока не проснулся муж, Пилюгин сонно оделся и поцеловав женщину вышел во двор.

Стылая собака стояла возле будки. Пилюгин смутился ее взгляда, открыл калитку и оглянулся на избу. Женщины на крыльце не было.

Дома горел свет. Отец поил валерьянкой мать.

- Где ты был? – спросила мать, прижимая рукой сердце.

- В клубе, - соврал Пилюгин. – У нас были ночные полеты.

- Ты вырос, - сказал отец, мельком взглянув в глаза Пилюгина.


Утром Пилюгин пришел в аэроклуб на полчаса раньше. Он курил возле своего учебного «По-2» и ждал руководителя.

- У тебя сегодня шестой вылет, - сказал руководитель и посмотрел на Пилюгина оценивающим взглядом, - полетишь один.

- Один? – не понял Пилюгин. – А вы?

- От меня пора отвыкать, - сказал руководитель. – Сделаешь все, как обычно. Взлет – посадка, потом пилотаж в зоне. Петля, все боевые развороты, виражи.

Пилюгин молча кивнул и стал забираться в кабину.

- Погоди, - сказал руководитель, прихватив Пилюгина за носок валенка, - это же спарка.

- И что? – не понял Пилюгин.

- Поставь мешок с песком на мое место, - инструктор похлопал по фюзеляжу, - чтобы центровка не менялась.

Весной сорок первого из училища приехали щеголеватые летные инструкторы. Они посмотрели личный состав аэроклуба и отобрали для училища лучших. Пилюгин был лучшим. Ему не было восемнадцати. Но взяли – классно летал.

В училище Пилюгину дали полутораплан с неравными крыльями. Неубирающееся шасси и хвостовая опора. Фюзеляж сварен из труб.

- Хорошая машина, - сказал Пилюгину лысый инструктор училища. – Как легкий штурмовик годится. Если установить на него четыре максима.

- Разрешите попробовать? – Пилюгин поправил новенький планшет.

- Отставить. Спарок «И-15» у нас нет, - сказал инструктор, погладив себя по лысине. – А без инструктора не положено.

- У меня десять самостоятельных вылетов в аэроклубе, - сказал Пилюгин. – Можно?

- Тут не аэроклуб, - сказал инструктор и приказал снять с крыльев истребителя обшивку. Чтобы нельзя было взлететь. – Вот теперь тренируйся.

И первый месяц Пилюгин только рулил по бетону и учился идти на взлет со снятой обшивкой, как серый гусь с подрезанными крыльями.

Война для Пилюгина началась днем. Аэродром отдыхал. Тихо, в спокойном синем небе появился самолет. И начал кидать бомбы с полутора тысяч метров. Бомбы падали на самолеты и взрывались. Пилюгин не понял, почему летящие бомбы так громко свистели.

- Они свистульки на стабилизатор вешают, - сказал лысый инструктор.

- Зачем? – спросил Пилюгин. Ему нужно было спросить, чтобы услышать свой собственный голос.

- Для страха, - сказал инструктор. – Тебе страшно?

- Как в кино, - сказал Пилюгин.

- Это ты оцепенел, - сказал инструктор, - чтобы с ума не спрыгнуть.

- Не люблю насмешки, - сказал Пилюгин.

- Я серьезно, - сказал лысый. – А мне наоборот, под бомбы хочется. Меня жена бросила.

- Из-за лысины? – спросил Пилюгин, глядя на горящие самолеты.

- Не пишет почему, - лысый вытащил письмо. – Духами пахнет. Хочешь понюхать?

- Я бы его порвал, - сказал Пилюгин.

- А я не могу, - лысый понюхал письмо, - это последнее, что у меня осталось от мирной жизни. Человек не может жить войной.

- Я могу жить войной, - сказал Пилюгин.

- Не вздумай привыкать, - сказал лысый. – Не вернешься обратно.

- Когда в небо меня пустите? – спросил Пилюгин.

- Завтра, - сказал лысый, нюхая письмо, - на «ишачке». У него восьмимиллиметровая бронеспинка сиденья, он безопасный.

- Со сдвижным фонарем?– спросил Пилюгин.

- Нет, новый, - сказал лысый. – Потолок – четыре тысячи. Ладно, Пилюгин, немец отбомбился, пошли на поле.

Бомбы упали на рулежку. Пятерых убило. Пятнадцать ранило. Все спарки сгорели. И только разнокрылый «И-15» Пилюгина остался цел. Он стоял одинокий, с ободранной обшивкой и стертой от рулежки резиной - но живой.

Первый боевой день Пилюгина был неудачным. Он азартно погнался за одиноким юнкерсом, но от перехвата немец ушел. Легко. На хорошей скорости.

Пилюгин вернулся на аэродром. При посадке едва не свалился в штопор.

- Как летал? – спросил лысый инструктор.

- Нормально, - сказал Пилюгин, решив не вспоминать про немца.

- Аккуратнее при посадке, - сказал инструктор, дружелюбно глядя на Пилюгина, -«ишачки» садятся на критических углах атаки. Чуть ручку переберешь – валится на крыло.

- Я помню, – сказал Пилюгин, - мне говорили в аэроклубе.

- В аэроклубах этому не учат, - сказал лысый и нырнул прямо-сжатой кистью в воздух, – запомни, сынок, запаздываешь из штопора, переходи в пикирование. И выходи уже из него, понял? А вообще, ты молодец. Завтра на фронт?

- Ага, - сказал Пилюгин.

- На, держи подарок, - лысый протянул Пилюгину пару хромовых сапог. – Пока свои заработаешь, летай в этих. Летчики – элита. Помни об этом. Обещаешь?

- Да, - кивнул Пилюгин и примерил сапоги. В пору. – А вы как же?

- На учебном можно и в ботинках, - улыбнулся лысый и понюхал письмо жены, - остаюсь в мирной жизни.

У лысого была шикарная улыбка. Но он никогда не улыбался.

На следующее утро Пилюгин сидел в военном автобусе. Возле затянутых в щеголеватый хром ног стоял фибровый чемоданчик. Вошел водитель и сказал, что разбилась спарка. Пилюгин сразу подумал про лысого инструктора.

Да, это был он. Водитель размахивал руками и оживленно говорил. Ему нравилось, что его слушают летчики. Они – герои, а лысый инструктор - лопух. Обкатывал новую спарку. Пилотировал в ботинках. Обмотка размоталась и попала в рули.

- Кто же в кабину с обмотками лезет, - ухмыльнулся водитель и закрыл дверь автобуса. – А сапоги где? Небось, жене отправил. В подарок новому ухажеру?

Все промолчали.

Пилюгин встал и окликнул водителя. Когда тот обернулся, Пилюгин ударил его в сухой хрупкий нос. Хрустнули кости, на лобовое стекло брызнула кровь. Пока открывали дверь, несли снег и прикладывали к носу матерящегося водителя, Пилюгин с тоской смотрел в небо.

Война пахнет смертью, а не миром, пропитанным сладкими женскими духами. А летчики – элита. Прав был лысый инструктор. Пилюгин смахнул слезу и сел на свое место. Автобус пошел на фронт. На лобовом стекле твердели рябиновые бусинки замерзающей крови.