мара : Как пройти к

1.

В прежние времена, окраина Гусинобродки была знаменита своей воскресной барахолкой. В будние дни территория рынка тоже не пустовала - с утра до вечера в небе над огороженной площадью стоял сизый дым и неумолчный рёв: по лабиринту из автомобильных шин носились картинги. А в воскресенье там разворачивалась барахолка.

Ехать на барахолку лучше было спозаранку, на трамвае номер тринадцать. Трамвай делал кольцо, вываливал пассажиров и катил обратно в город. За новой партией барахольщиков.
С километр народ дружно топал по пустырю, тянувшемуся вдоль шоссе. Некоторые тащили с собой невыспавшихся малолетних детей. Дети нарочно подволакивали ноги и подымали пыль.
По левую руку, за покосившимися заборами, в гнилых домах с немытыми окнами обитала местная голытьба - черные упившиеся мужики, крикливые истерзанные бабы и их страшные ребята.
На половине маршрута, посреди пустыря, одиноко стояло краснокирпичное здание магазина. В нём продавали водку, папиросы, спички и серую узловатую халву. Халва лежала на дощатых прилавках огромными, обёрнутыми в промасленную бумагу прессованными кубами, и её с усилием резали большим ножом.
На втором этаже торговали байковыми халатами, оцинкованными вёдрами, резиновыми ботами и зубным порошком.
У входа в магазин барахольщиков караулила краснощекая тётка с тележкой. Из тележки остро пахло беляшами. У той же торговки можно было напиться газировки из сифонов. С сиропом выходило на три копейки дороже.
По другую сторону шоссе, на подступах к барахолке прогуливались темнолицые златозубые цыганки с низкими животами.
Платки они носили на лбу, а уши оставляли открытыми.
Тяжелые серьги подвязывали ниточками.
В карманах своих пёстрых юбок хранили товар.
“ Лак, девочки, тушь, девочки, тени, духи…” – стреляя глазами, вполголоса говорили цыганки. И поминутно озирались: милиция их гоняла.
А далее, за железобетонным забором, на огромном пространстве уже вовсю гудела барахолка. Закручивались лабиринтом палатки и торговые ряды. На самодельных лотках пестрел штучный товар. Вдоль рядов брели гуськом, развесив на себе различные предметы одежды, продавцы ношеного. Навстречу им, прицениваясь и щупая на ходу, толкались покупатели. В отдалении, по периметру территории высились ржавые ангары – там, предприниматели побогаче запирали до следующего воскресенья свой товар.

Барахолка нас, детей, не интересовала.
Облизнувшись на халву, поканючив беляша с газировкой и поглазев на замечательно длинные мочки ушей цыганок, мы - едва барахолка оставалась позади - выворачивались из рук взрослых и наперегонки бежали дальше. Туда, где стрелой в небо уходила тополиная аллея.
Аллея упиралась в изумрудные ворота дачного кооператива "Металлург”. С восхитительным щелчком захлопывалась калитка, и наступала тишина.
И мир преображался.
Становился нешироким и нестрашным, как картинка из детской книжки. Сначала дорожка круто брала вправо.
Потом шла резко под горку.
Петляя и обрастая березняком, сужалась в тропинку, теснимую разноцветным штакетником.
Пятнами лежало солнце. Кивали подсолнухи. Жмурились на столбиках заборов сонные кисы. Гудели шмели.
Весёлые, нарядные домики бежали с холма на холм.
Далеко внизу, в ложбинке меж холмов, в тени ивняка прятался крохотный прудик. В жаркий день оттуда доносились плеск и возгласы купальщиков. Выше темнел настоящий лес с грибами и ягодой костяникой.
За лесом, в поле, лежало кладбище.
Ещё дальше, по слухам, находилась исправительная колония для малолетних убийц. А, может, никакой колонии и не было, а её придумали родители, чтобы мы, дети, в их отсутствие боялись убегать далеко.

Мы не боялись. Надо было только дождаться, когда нашу, общую на троих, усатую бабу Надю сморит полуденный сон, вылезти в окно – дверь она предусмотрительно запирала на ключ, который прятала в кармане своего байкового халата - и всё. Свобода!
Первым делом скинуть босоножки и раздеться до трусов.
Потом надрать крапивы и исхлестать друг друга до волдырей.
Или наесться зелёного крыжовника. Чтобы за ушами пищало.
Можно просто изваляться в пыли, нарядиться в самодельные юбочки из травы и ходить, кривляясь, виляя задами и вывернув колени, наподобие кикимор.
Ещё развлечение - подкрасться к соседской калитке, прижаться чумазым лицом к дырке в штакетнике, выпучить глаза и сказать замогильным голосом “ У-у” трёхлетнему веснушчатому Андрюше.
Посмотреть, давясь хохотом, на его разинутый в немом плаче рот и – бегом на пруд. Там, в ивняке, схоронена тугая автомобильная камера. Нерасторопная Катька уронит очки с толстыми линзами, замешкается и едва не попадется в руки Андрюшиной няньки.
Прибежит на пруд последней, в чулках из грязи и с обиженным лицом – опять её бросили. Встанет косолапо, выпятит живот и сунет палец в рот, глядя из под очков на предательниц.
Наконец, Светка сжалится над младшей сестрой, подгонит камеру к берегу, втащит Катьку, уступит ей серёдку, а сама - кувырк! - и уплывёт, быстро-быстро работая острыми локтями. Я малодушно последую её примеру.
Вслед нам раздастся Катькин рёв. Катька плавать не умеет. И ей страшно.
Не обращая внимания на Катьку, мы со Светкой выберемся на противоположный берег и плюхнемся на песочек.
“ Кто красивше, я или Катька?” – заведёт нашу тайную игру Светка. "Конечно, ты,” – не задумываясь, скажу я.
“ А кто умнее? “ – продолжит допрос Светка.
“ Ты.”
Тогда Светка повернётся на бок, сузит крапчатые глаза и спросит тихо:
“ А из нас кто красивше, ты или я?”
“ Ты.”
Я люблю свою кузину. Мечтаю стать её рабой навечно.
Она об этом догадывается и вертит мною, как хочет.
Мне жаль её родную сестру Катьку, но я не смею заступиться.
Вот как я люблю Светку!
Возвращаемся на дачу. Трусы выстираны и просушены.
Животы набиты костяникой. На головах венки. Самый красивый – Светкин. Мой - тоже ничего, но у неё красивее. Катька плетется сзади с вороньим гнездом вместо венка. В кулаках зажаты метёлки из травинок, с нанизанной на них лесной земляникой.
У калитки дачи без сожаления расстаемся с трофеями. Ведь завтра будет новый день.
А потом - целое лето.
А за ним - вся жизнь.

2.

Я отпускаю такси и растеряно стою, оглядываясь по сторонам.
Руки оттягивают сумки. Стою в центре огромной полупустой парковки.
Ни пустыря с магазином, ни барахолки.
Ни тополёвой аллеи.
Через дорогу, там, где, раньше жила голытьба – теперь дилерский центр, торговый дом “ Алмазы Якутии”. Кафе “ Уйгурская кухня”. Мебельный склад. Невольно пригибаюсь: в небе стремительно нарастает гул, потом что-то оглушительно ревёт, бабахает, обрушивается и резко смолкает.
Задираю голову. Ничего. Чистое, безоблачное небо.
Подхожу к маленькому человечку восточной внешности.
Должно быть, он тут охранником.

- Простите, здесь где-то должен быть кооператив “ Металлург”.
- А?
-Я говорю, не знаете, как пройти к “ Металлургу?”
-А? – снова переспрашивает он.
- Ну, дачи там…Пруд… Такие…ммм… зелёные ворота.
- А! - он тычет большим пальцем себе за спину, в проём между секциями гофрированного железа. Потом машет рукой налево и сразу же направо.
Ясно. Можно идти во всех направлениях.
Меня опять с головой накрывает рёв. Втягиваю голову в плечи и думаю, что, вот, с таким рёвом, должно быть, терпят крушение самолёты.
Переждав, спрашиваю человечка:
-Что это такое? Ревёт…
-А! - снова машет рукою он. – Летают шибко…
-Ясно.

Иду к проёму в заборе. Слепну, очутившись на узкой темной тропе.
Сыро, как в погребе. Верчу головой. Ничего не узнаю. Никаких примет. Помедлив, иду направо. Долго иду. Справа - забор, слева - тёмные лохматые кусты. Что находится за кустами – не видать.

Встречаю человека с топором.
- Скажите, как мне пройти … э-э-э… к пруду?
-Вам в обратную сторону. Всё прямо и прямо, а там увидите.
- Ясно.
Поворачиваю в обратную сторону. Идём вместе по тропе.
Слева забор, справа кусты. Человек несколько отстал.
У него в руках топор. У меня в руках сумки. Там деньги и дорогой телефон. Московские гостинцы. Коньяк "Трофейный”. Билет на завтрашний самолёт.
Оборачиваюсь и говорю приветливо:
- А мне, знаете ли, сказали, что и там можно пройти.
- Можно. Здесь везде можно. Но так – ближе. Вы не волнуйтесь. Я покажу.
- Спасибо, - говорю, - а то меня уже на даче ждут. Родственники.
Проходим ещё пару сотен метров.
- Вам сюда, - замахивается он топором.
Запрокидываю голову. Действительно, шест и дощечка с надписью "Металлург”.
Но ни калитки.
Ни изумрудных ворот.

…С трудом нахожу дачу. Незнакомый забор. Опять это вечное гофрированное железо! Толкаю калитку. Никто не встречает.
Спускаюсь на крыльцо. Его раньше не было. Стучусь. Открывается дверь. Стоит заспанная Светка. На ней смутно знакомый халат и резиновые боты.
- А! Это ты. Привет. Проходи. Борщ будешь?
- Ой, Свет…даже не знаю. Вот. Это тебе. Гостинцы из Москвы.
- А… Спасибо.
- Ну, как ты?
- Нормально. Живу помаленьку.
-Ты и зимой тут живёшь?
- Живу. Печка есть. Дров навалом. Нормально. Катьку видела?...
- Вечером к ним заеду. Мне завтра улетать.
- …снова беременна.
- Кто? Катька? Да что ты! Она же… У неё же недавно выкидыш был!
- А что ей сделается? Где трое, там и четверо. Рожает как угорелая. Всё квартирный вопрос решает. Материнский капитал!
- Тебе бы, Свет, тоже ребёночка завести…
- Ещё чего не хватает! Ты-то как? Мать говорила, в Шотландии была?
- Была.
- Ну, и как там?
- Сыро.
- Часто вообще летаешь?
- Часто. Работа такая.
- Не боишься?
- Нормально. Привыкла.
Помолчали.
- Зато, - говорю - у вас здесь климат хороший. Лето- то какое славное!
- Да… Тепло у нас. Всё растёт.

Спускаемся по кривой лестничке в огород. Светка заметно хромает: у неё отморожены пальцы на обеих ногах. Пять лет назад её нашли на морозе. Пьяную.
Огород, как и раньше, устроен террасками. Откосы сверкают, как алмазные. Укреплены чем-то блестящим. Присмотревшись, догадываюсь, что это донышки пустых бутылок, вбитых наискось в землю.
Внизу, под огородом, в ложбине холма колышется море черной зелени. Всё заросло. А раньше было видать далеко-далеко.
А раньше пруд просвечивал сквозь березняк.

Светка показывает мне своё хозяйство. Тепличку. Грядки со свеклой, морковкой. Есть картошка, кусты смородины. Несколько яблонь.
С морковкой что-то странное. Зато капуста ядрёная.
- Ну, у тебя и капуста! – восхищаюсь я.
- А то! Помнишь, как нас баба Надя стерегла с горшком. Моча – лучшее удобрение для капусты!
- Нет, - смеюсь я - не помню….
- Эх ты, забыла… - тоже смеётся она.

Вдалеке нарастает знакомый гул.
- Что это?
- Испытания. Здесь неподалёку, ну, там, где кладбище было, помнишь? Полигон.
- А почему их не видно?
- Невидимые, должно быть, - усмехается Светка. – Быстро летают.
- И как ты это выносишь?
- Да не замечаю! Привыкла.

Поднялись к дому.
- Сходим, - говорю - на пруд?
- А там нечего смотреть. Частная собственность. Забор и всё такое….
- Да? Жаль.
- Зато я там рыбу у них беру. Дёшево! Всего сто рэ за кэ гэ.
Помолчали.
- Ну, ладно, Свет, я пойду… Ещё к Катьке забежать надо.
- Что ж… Конечно. Повидаться надо.
- Вот только… Стой! Я сейчас! В сумке забыла кое-что...
Поворачиваюсь спиной, вынимаю бутылку “ Трофейного”, незаметно заталкиваю её в свою сумочку.

Светка уже отворила калитку, ждёт.
- Свет, - вдруг вспомнив, говорю я - а чего у тебя такая морковь хилая? Июль же…
- А я, когда её прореживала, пожалела выбрасывать. Взяла и пересадила.
- Вот так прямо и пересадила? А вырастет?
- Вырастет. В глубину, конечно, не пойдёт. Зато будет причудливой формы, такие, знаешь, фигурки разные. Забавные такие. Лесовики, Кикиморы, Бабки-Ёжки… Интересно же!
- Да…действительно.
- Ну, поцелуемся, что ль? – говорит, усмехнувшись, она.

У дощечки с надписью “ Металлург” лежит старая, вонючая автомобильная покрышка. Я сажусь на неё, достаю коньяк, отвинчиваю крышку и отпиваю.
Над головой с рёвом носятся невидимые самолёты.
Мимо проходит давешний человек с топором.
Он идёт, взвалив на спину вязанку ивовых прутьев.
- Быстро вы, - говорит он, поравнявшись со мной.
- Никого не было дома, - зачем-то вру я и делаю большой глоток.
- Бывает…
- Откуда столько ивы?
- С пруда.
- А правда, что пруд теперь частная собственность?...
- Брехня!
-…что забор и всё такое.
- Кто вам это сказал?
- Так... Никто. Будете?