Ромка Кактус : как я достиг всего

В эту контору я по ошибке попал. Шёл сдавать мочу на наркотики. Вдруг есть чо. Ну, не зря же меня так кроет. А малолетние долбаёбы вполне могли бы упарываться моими ссаками за гаражами, в подъездах, вместо уроков литературы и алгебры. Натуральный продукт, всё лучше, чем всякая синтетическая дрянь. И всё остальное. Так называемая взрослая жизнь. То, к чему их должна готовить школа. Продавать свои биологические отходы в качестве запретной панацеи другим биологическим отходам было лучшей моей идеей для стартапа. Лучшей за всю неделю.

Я шёл и заблудился. Бывает. Лабиринты каменных мешков, ведущие в никуда. Жизнь как утомительный путь в никуда, от себя подальше. Жизнь моя – сплошное недоразумение. Папа хотел, чтоб мама его любила, а получился я. Отравил источник. Всё ему испортил. С кем не бывает. Но не жалуюсь. Куда-то я всё-таки пришёл. Странное место. Потерянное среди офисов и каких-то складов. Утраченное в бесконечно повторяющемся, угрожающе безликом пространстве коридора. А я нашёл. Ни таблички, ни какого-либо указателя. Только запах курящихся благовоний и дверь, распахнутая настежь.

Словно меня тут ждали. Я так и спросил с порога:

– Ждали? – спросил.

А на меня зыркнуло сквозь очки и бросилось бежать. Не разглядел. Волосы длинные. Причёска такая. И очки. Женского, должно быть, полу. Топотало так, что перфоратор за стеной уважительно заткнулся. Вернулось почти мгновенно: всё в пене, в мыле, каких-то ошмётках. Словно продиралось сквозь восставшую, беснующуюся плоть. В руках портрет кота.

– Вам сюда, молодой человек, – сказало. И машет на меня котом, будто злых духов отгоняет.

Туда и пошёл. А сам думаю. Молодым человеком меня называют, когда хотят, чтоб место им уступил. Как будто завидное у меня положение. Должно быть, у других всё ещё хуже, как знать.

Ну, значит, помещение. Цитадель духа. Башня из слоновой кости. Последний форпост на границе возможного. По стенам шкафы с книгами. Слоны бронзовые. Репродукция Рериха. Гумилёв в полный рост, с улыбкой, с разноцветными грибами в руках, на фоне догорающей цивилизации. Дымок над руинами. Этот сладкий запах я и принял за благовония, вот оно что.

Стол, и за столом сидит «Здравствуйте!».

– Здравствуйте, – говорит.

Девушка приятной наружности. Лет двадцать. Бритая наголо. На обнажённых руках татуировки. Лигатура «Ом». Пизда по-узбекски. Образованная, думаю. Я уважительно кивнул и улыбнулся.

Сел на табуреточку. Стол большой, много хлама на нём, карандаши цветные, перо старинное, с чернильницей, рядом «iPhone».

Девушка долго, вдохновенно и сбивчиво говорила о конторе. Посильная помощь нуждающимся. Чёрт те что. Ничего не понял. Разглядывал титьки. Там, где у девушек бывают титьки, у неё были. Проступали хищными сосками сквозь трепетную тряпку. Ждали, когда из них всё выжмут.

– Я бы выжал всё из этой темы, – сказал.

Она непонимающе кивнула. Поискала мой взгляд. Он был всё там же. Похоже на гипноз. Я сделал усилие, чтобы уставиться девушке в переносицу. Там были веснушки. Я чуть не всхлипнул от умиления. Часть меня грезила о тёмной сладостной ночи, под покровом которой я проберусь на кладбище и выкопаю её тело; другая часть ёрзала по табуретке и пыталась совладать с эрекцией.

– Всё это очень интересно, – сказал. И совершенно хладнокровно добавил: – А по деньгам что?

Нужно было видеть произошедшую метаморфозу. Пала завеса, скрывающая от взора людского последние тайны мироздания, постыдные и непристойные, точно облачённый в мигающую гирлянду карлик-трансвестит, срущий на пол родильного отделения во время пожара.

Что она несла. Милосердие и самопожертвование. Нравственный облик. Развитие, самопознание. Я её не прерывал. Ждал, когда начнутся ауры и тонкие тела. В какой-то момент она замолчала. Потом заговорила вновь:

– Понимаете, – она зажмурилась, – душа бессмертна и неразрушима. Есть только один путь избежать страданий…
– Не входить в эту комнату?
– Что?
– Я говорю, что глупо рождаться, когда всем прекрасно известно, к чему это приводит.

Она смотрела на меня. Зрачки всё шире. Рот приоткрыт. Слюна тонкой нитью вниз. Глаза так широко раскрыты, что в них можно провалиться. Или пенисом потыкать. Кончить прямо в беззащитный мозг.

– Душа, – сказал. – Преступная безответственность создавать такое.
– Что… Что вы за человек такой!

Я поднялся с табуретки:

– Человек рождается голым. Это возбуждает. Вся память о нас подобна порнографии.

Девушка выскочила из-за стола, рухнула передо мной на пол.

– Я не понимаю! – она стонала, тянула ко мне руку.

Сделал шаг назад.

– Вечный круговорот жизни и смерти? Порочный круг из спермы и говна! У всего происходящего есть только одно оправдание.

Девушка уткнулась бритым лбом в пол, её выворачивало наизнанку.

– Всё сущее смехотворно, – сказал я.

Вышел оттуда и снова блуждал. Оказался в театре. Давали «Гамлета». Решил, надо брать. Пригодится когда.

Гардеробщица в варежках. Так мило. Протянул ей пузырёк от духов, наполненный мочой.

– Что это? – спросила.
– Бальзам от сердца, – сказал. – Выпьете – и никакого сердца. Как рукой снимет.

На втором акте отрубился. Мне снилось, что все умерли: и дурочка Офелия, и нытик Гамлет, – вообще все. И это хорошо. Так и должно быть. Что ни делается, всё у нас к лучшему. Я понял, что человек обречён на лучшее, и проснулся.

Ничто было со мной. Было у меня. Одной ногой я уверенно стоял в нём, а другой продолжал нелепо барахтаться во всём остальном.