Шева : Крещендо

Ожидание, а точнее, предвкушение, было велико.
Еще бы: ведь это было даже не два в одном, как в своё время назойливо мозолила глаза известная реклама, а, можно сказать, три в одном.
Во-первых - поход на концерт в любимое место Эдуарда Модестовича, - филармонию.
Во-вторых - программа концерта. Лист, Гайдн и, главное, обожаемый Эдуардом Модестовичем Штраус. Странная штука, - еще в далёкой молодости, при первом прочтении «Мастера и Маргариты», юному Эдику почему-то запала в душу фраза, - Приветствую, вас, король вальсов! И еще тогда он начал интересоваться, - кто же такой этот Иоганн Штраус, какова его музыка, что его называют Королём?
А затем постепенно интерес перешёл в любовь.
Поэтому для Эдуарда Модестовича Штраус в концертной программе был как остроконечный шоколадный листок по центру торта для пацана дошкольного возраста.
Во втором отделении, правда, были обозначены совсем незнакомые для Эдуарда Модестовича имена: Джон Лорд, Фрип, Вангелис, некто Джеймс Хэтфилд и Тиль Линдеманн.
Как было анонсировано - современный зарубежный модерн.
- Послушаем, послушаем. Сравним, на что способны нынешние против старой школы, против настоящих композиторов. Таких, как Иоганн, - похмыкивал Эдуард Модестович.
Ну, а в-третьих, хотя, пожалуй, по важности и значению это следовало бы, наверное, поставить на первую позицию, на концерт Эдуард Модестович шёл не один, а с Анечкой.
Тем самым делая первый шаг к созданию необременительной, но волнительной и приятной во всех отношениях будущей связи. Работала пассия Эдуарда Модестовича под его началом, и в силу этого, а также некоторых других побочных обстоятельств Эдуард Модестович считал, что путь к достижению желаемого соития не должен быть отягощён терниями.
Или пресловутыми шипами.
Как любит говорить молодёжь, по ходу в голове Эдуарда Модестовича в обрамлении волшебных звуков валторн, гобоев, труб и скрипок звучал полонез.
В таком чудесном, можно сказать, распрекрасном настроении он уже подходил к колоннам здания филармонии, где была назначена встреча с Анечкой, когда произошла маленькая неприятность.
Ну, как неприятность, - казус, нелепица, глупая безделица. Вроде и пустяк, но…
Как говорится, - осадок остался.
- Ну, не томите же, что же там случилось с нашим героем? - скажет иной нетерпеливый читатель.
И я его понимаю. Сам такой.
Нечего кота тянуть за…За тестикулы, одним словом.
Так вот. Какой-то мужик, кстати - в шляпе, двигаясь в том же направлении, что и Эдуард Модестович, обгоняя его, взял, да и пёрднул.
Причём сделал это совершенно непозволительным образом, - громко, беззастенчиво, без малейшего стеснения.
На мгновение Эдуарду Модестовичу даже показалось, что он ощутил запашок.
Потом мужик исчез, а вот осадок остался.

Дальнейшее Эдуард Модестович помнил почему-то смутно.
Нет, Анечка была очень приветлива и нежна. Концерт ни на йоту не поколебал ожидания Эдуарда Модестовича.
Но… Пресловутое но.
Даже при исполнении любимых вещей Штрауса Эдуард Модестович время от времени ловил себя на мысли, что ему кажется, что со звуками музыки со сцены иногда доносятся совсем другие, ненужные и непотребные флюиды…
Того самого.
- Наваждение какое-то! - с неудовольствием расстраивался про себя Эдуард Модестович.
В антракте он повёл свою пассию в буфет. Бокал шампанского для Анечки и сто граммов коньяку для него предсказуемо улучшили их настроение и, казалось, всё благополучно вернулось на круги своя.
Как вдруг, уже в конце антракта, Эдуард Модестович совершенно случайно увидел и, хуже того, узнал мужика, который давеча пёрднул на улице.
Ну, по крайней мере, ему так показалось.
Мужик довольно хрюкал, своеобразно и самодовольно поддерживая разговор со своей спутницей.
- Ах ты же, тля! - едва не захлебнулся в бессильном возмущении Эдуард Модестович.
Хуже того, заняв с Анечкой после антракта свои кресла, Эдуард Модестович обнаружил плешь говнюка прямо перед собой, ну, если быть честным, не прямо, а чуть наискосок, через ряд впереди.
Мерзкий запах, а точнее даже, - не сам запах, а воспоминание о нём, который преследовал его во время первого отделения, стал будто гуще.
Так казалось Эдуарду Модестовичу, когда поневоле, притягиваемый будто магнитом, его взгляд никак не мог оторваться от плеши негодяя.
Казалось, сами звуки музыки, совсем недавно звучавшие так волшебно, чарующе и волнительно, несли с собой тухлый привкус чужого утробного воздуха.
Концерт был безнадёжно испорчен.
- Но почему? За что? - копошились в голове Эдуарда Модестовича бестолковые и, похоже, риторические вопросы.
В душе его, а точнее даже не в душе, а в её потёмках, молча, но ожесточённо боролись эго сноба и эстета, и, одновременно, мягкотелое, сопливое, истерично-интеллигентское «я тварь дрожащая, или право имею?».
Как ни странно, но победил рефлексирующий интеллигентишка.
И тогда, когда оркестр, набирая силу и мощь, как поднимающаяся на мелководье волна цунами, подобрался к завершающему крещендо, Эдуард Модестович приподнялся со своего кресла, ненароком даже локтем задев Анечку, и свёрнутой в изящную трубочку концертной программкой въебал по ненавистной ему лысине.
Никто из зрителей, конечно, и не догадался, что внутри программки был небольшой стальной прутик десятимиллиметрового диаметра, который Эдуард Модестович всегда носил с собой.
Еще с тех далёких времён, когда он сотоварищи после футбольного матча гонял «коней».
А нехуй.