Владимир Павлов : Хромое время (Конкурс)

Новогодняя ночь. Колодец двора покачивается то вправо, то влево. Сухость во рту, тошнота, непроизвольные движения – омерзительный букет алкогольных симптомов… Зачем я опять пришел сюда? В этом кирпичном, с обвалившейся штукатуркой доме с тремя вырезанными бутонами балконов живу я сам, в отодвинувшемся, ушедшем в сторону времени.

Как только заря встанет из-за розовых туч и новый день брызнет проливным светом сквозь крепкий, как сивуха, морозный туман, волшебство исчезнет, – здесь мне делать нечего. А пока…

А пока я в Ленинграде. Дежурю у ворот дома, в часы бомбежек стою на крыше, ожидая, что вот-вот сбросят зажигательные бомбы и их нужно будет гасить. Бомбы падают – и фугасные, и зажигательные, но дом остается цел и невредим.

В конце декабря, когда во всех других домах замерзли водопроводные трубы, у меня и моих соседей исправно шла вода, работала канализация.

В свободные часы я сажусь за свой маленький бехштейновский рояль и, мурлыча под нос, силюсь найти музыкальное выражение происходящему. Что-то получается, но совсем не то, что хочется. Выходило или очень торжественно, мажорно, или нечто неотличимое от авангардных новомодных вещичек. Блокада требовала иной музыки.

Однажды что-то как будто и удовлетворило меня, и это произошло в ту самую минуту, когда по радио передали сигнал воздушной тревоги. Нужно было встать, закрыть рояль и подниматься на крышу. И в то же время нужно было остаться на месте и продолжать работу, ибо музыка заговорила, нашелся ключ, улыбка просияла на моем лице. Я играл и думал, что идти на крышу – это означает исполнить некий гражданский долг. Остаться и работать тоже означало исполнение долга.

Пальцы искали клавишей, и клавиши сами подбегали к пальцам. То, что не давалось целый год, сейчас стало простым и выполнимым. Вот так, звуки должны быть скорбными, уверенно-величавыми, ибо все предрешено – город выстоит.

Где-то очень близко бомба вспорола дом, пальцы мои на секунду дрогнули, и вдруг «припомнилась» другая музыка – музыка, которую я никогда не слышал, но она со всем отчаянием металась лебедями над Непрядвой. В такт отрывистой, спешащей себя самое поглотить мелодии тявкали за окном зенитки. После победного марша отбоя тревоги я записал свое музыкальное наитие, встал, отошел от рояля, взглянул на часы. Тревога продолжалась с семи до полуночи.

– А мы ждали вас, товарищ композитор, – сказала дежурная из МПВО. – Мы решили, что вы застряли в очереди за хлебом. Ну и налет был! Штук сто бросил!
– Может весь миллион бросить, – спокойно отозвался на это я. – Мы уже победили – где-то в ином времени. Я отчетливо видел это сегодня. Музыка тому доказательство.

Ленинград держал великий экзамен на бессмертие. Я, рядовой композитор, беседовал с музыкой, она подчинялась мне даже тогда, когда я, сев за рояль, не в силах был встать и двинуться хотя бы на один только шаг. Я исхудал, оброс бородой. Через дом перелетали с воем снаряды, снег порхал в комнате, я сидел в шубе за роялем и, чтобы согреться, отодвигал в сторону в своем сознании нужную мелодию и играл торжественные, победные марши.

Не боясь смерти и никогда не думая о ней, стал я беречь себя – «временно», как я говорил. Продавал и променивал вещи, а в часы обстрелов прятался в убежище и вообще без надобности на улицу не выходил. Нужно было окончить музыку, а потом – будь что будет! Музыка успешно продвигалась, уже был переписан черновик, исправлялись детали. Я переживал дни облегчающего удовлетворения и снова перестал прятаться от снарядов: я сам мог умереть, но музыка оставалась. Она должна была заклинать и пророчить победу.

Я повеселел, помолодел. Вся квартирная обстановка моя давно была продана, частью сожжена на топливо. Остались стул, диван, рояль. В ночь под новый, тысяча девятьсот сорок первый, год, ровно в это время, я закончил свою работу.

И дом, и двор словно бы провалились. Даже время испарилось. Оно появлялось рывками, то в образе подвыпившей девушки, кричащей «ура!», то в образе взорвавшейся петарды. Зачем я опять пришел сюда? В этом кирпичном, с обвалившейся штукатуркой доме с тремя вырезанными бутонами балконов живу я сам, в отодвинувшемся, ушедшем в сторону времени.