Абдурахман Попов : 28

28

Короче они допили коньяк и направились к стойке администратора. Наум по дороге сунул пустую бутылку в кадку с фикусом, а Резеда отклонилась от курса и присела на диванчик отдышаться. На неё напала икота. Резеда сидела, сложив руки на груди, раздвинув ноги, словно горец в электричке и очень мило икала.

Наум подошел к невозмутимой усатой администраторше. Она всякого повидала. Это было заметно. Но она пошатывалась. И стойка тоже. И весь мир вокруг.

- Двухместный повыше, - сказал Наум.
- Шестнадцатый этаж подойдет?
- А еще выше?
- Двадцатый, - сказала администраторша.
- Это спортлото какое-то. Дайте же мне самый высокий номер в вашем прекрасном гадюшнике.
- Двадцать восьмой.
- А еще повыше?
- Повыше только крыша.

Наум обернулся к Резеде и подмигнул ей. А та уже спала.

Они загрузились в лифт и отправились в путешествие к небу. К ним присоединились два ухоженных мужика. Они стояли у лифтового зеркала и разглядывали свои лица. Резеда открыла глаза и посмотрела на них.

- Пидоры, - сказала она, закрыла глаза и прижалась к Науму.
Мужики смутились и покраснели, а Наум обнял Резеду. С ней он никого не боялся, потому что когда-то в девяностых она завоевала бронзу на чемпионате Европы по дзюдо. Ей на матах повредили мозг и привили бесстрашие. Наум любил Резеду. И не только за это.

- Ты мой герой, - сказала Резеда и погладила Науму промежность.

Мужики вышли на десятом.

"Сосунки" - подумал Наум.

- Я же говорила, - сказала Резеда и улыбнулась.

Они доехали до двадцать восьмого и как-то странно ворвались в номер - верхом друг на друге. Закрыли дверь на замок. Повесили цепи и наложили заклятье. И сдвинули кровати.

Снаружи продолжалась нелепая борьба за неведомое. Люди водили свои дурацкие хороводы - умирали, пожирали ближних, рожали себе подобных. А Наум с Резедой остались вдвоем - похотливые крысы на блядском катамаране.

Через три часа Наум откашлялся и сказал:
- Резеда, вытащи палец из жопы.
- Из чьей? - спросила Резеда откуда-то из-под коленки.
- Для начала из моей, - сказал Наум.
- Ладно, малыш, ладно. Я думала ты хочешь...
- У тебя же ногти, ты мне кишки покарябаешь.
- Не сердись, котик, давай я тебе там полижу...
- Минуточку, - сказал Наум, скатился с кровати и пошел в туалет.

Он сел на унитаз и подтерся бумажкой. Посмотрел на неё. Так и есть - красное пятно.
Она ему кровь пустила. Чуть не откусила сосок. Расцарапала живот. Поставила засосы на яйцах. Сука, подумал Наум, вот сука. И испытал прилив нежности к этой безумной женщине. А потом встал и смыл его вместе с кровью.

Наум вышел из туалета, нашел в ворохе вещей свой рюкзак и вытащил оттуда пистолет.
Резеда сидела на подушках и курила. Наум сел позади и обнял её. И начал ласкать грудь стволом. Соски не пролазили в дуло, как он ни старался. Резеда застонала.

- Завтра таксиста сделаем, - сказал Наум в шею Резеде.
- Да, пусть он ствол отсосет.
- А может пенсионера у банкомата.
- Наплевать, они все говно. Ненавижу москвичей. Мы их как зубочистки по одному переломаем.
- Надо взорвать Москву.
- И Питер тоже.
- И Новосибирск.
- А его за что?
- Я там служил.
- Тогда ладно. Прибери-ка ствол. И иди ко мне...

За окном происходило самое бессмысленное говно из всех возможных - рождался новый день. Восходило солнце. Наум и Резеда лежали в обнимку со счетом 6:8.

- Слушай, котик, - сказала Резеда, - мне нужно человека в Москве найти.
- Найдем. В Москве что хочешь можно найти.
- Надо ему руки сломать.
- Сломаем, киса. А кто это вообще?
- Мой отец.
- Ага, ага. А за что? Он тебя обижал?
- Он брата обижал.
- Вот негодяй.
- Заставлял его маленького писю сосать. Мать узнала и он в Москву сбежал.
- Все извращенцы в Москве скрываются. Надо их в Мавзолей загнать и сжечь всех.
- Но сначала руки сломать.
- А где твой братишка, кис?
- В тюрьме сидит, по сто пятой.
- Жалко пацана. Пососешь? - сказал Наум. Он решил прибавить в счете.

Солнце било в окна. Наум и Резеда лежали крест на крест. Прилипли друг к другу. Науму было грустно. После восьми палок кому не грустно.

- Киса, - сказал он, - мне грустно.
- Что случилось?
- У тебя вот отец есть. Хоть и пидор, но живой. А у меня в земле лежит.
- Ну-ка, ну-ка. Ты же говорил он машинистом в Калуге работает.
- Я тебя обманывал. Он десять лет в психушке провел. Большим человеком там был - говночистом в отделении. Двери ногами открывал. То есть, гипотетически, потому что дальше туалета его не пускали. Он прямо там жил, в чулане для швабр и ведер. Но его все уважали и боялись, потому что он с утра до вечера был в говне. У него был деревянный жезл с тряпичным чопом на конце и он им пробивал очки. Трубы были чугунные и постоянно забивались, поэтому он работал с утра до ночи. Говно летело во все стороны, но его это не останавливало. Папа всегда был самоотверженным. А потом настал двадцать первый век и чугун заменили на пластик. Трубы перестали забиваться и отец стал не нужен. Его низложили. Он и повесился в туалете... Резеда, ты что, плачешь?
- Котик, давай завяжем с этим дерьмом. Поедем домой, в Уфу. Участок купим, я буду кур разводить, а ты стекла вставлять, к примеру. Или я нянечкой в садик, а ты на маршрутку.
- Давай. Я сам хотел предложить. Устал я людей гасить что-то. Только отца твоего найдем.
- Да ну его на хуй.
- Ладно, как скажешь.

Наум встал и потянулся. Резеда потягивалась на кровати. Наум поднял с пола пистолет и направился к рюкзаку. Его привлек шум за дверью. Он на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок. В коридоре группировались мужики в полусферах и брониках. Здоровые, страшные. Ебучие москвичи. Извращенцы, садисты. Безумная сволочь, прыгающая на головах, загоняющая спички под ногти. Наум поднял пистолет и взвел курок. Он обернулся к Резеде. Она стояла на кровати - голая, с невысохшими слезами, с беззащитным лобком и полуторасантиметровыми сосками.
- Киса, - сказал Наум, - прыгай в окно.