Владимир Павлов : Записки психонавта

10.12.2016

Работа моя в магазине кончилась не совсем обычно. Мне, как опытному грузчику, поручено было расписаться в накладных. Подпись заняла две строчки и начиналась словами: "Ученик Аллал-Минга-Шри-Ишвары..."

Утром, в магазине, я с удовольствием перечитывал свои подписи. Разве дело заключалось в зарплате или тепленьком местечке? Дело было в том, что мне опротивел продуктовый склад, заполошенные продавщицы и администраторы, улочка, по которой я ходил ежедневно от дома до магазина; дело было в том, что я разделывался это подписью с самим собой, с мерзкой личиной, которая срослась с лицом.

Облизывая сухие губы кончиком языка, я аккуратно фотографировал дебаркадер, ворота, пустые коробки в углу, – весь гараж, чтобы пополнить альбом Прошлого, который я с трепетом собирал с тех пор, как неузнаваемо перестроили район моего детства.

А двумя часами позже по коридорам подсобных помещений двигалась и клубилась странная процессия: большеголовый коротышка в вельветовом пиджаке и пара платиновых блондинок – одна старше и соответственно шире, другая совсем молоденькая. Работники администрации были у директора магазина целый час, потом ушли, оставив в помещении специфический парфюмерный запах.

Немедленно после ухода администрации я скользнул в кабинет директора и твердым, немного звенящим голосом заявил, что "после произошедшего инцидента" мне, наверное, следует уволиться. Директор, еще державшаяся за виски, буркнула: "Хорошо". Я вздохнул и невольно улыбнулся.

И вечером того же дня я уже собирался переезжать и прощался со своей комнатой. Я уже сжился с ней, мог рассказывать о "своей комнате", как о живом человеке, имеющим свои привычки и вкусы. Здесь было довольно много обыкновенных вещей: венские стулья, ветхие занавесочки, холодильник, овальный стол. Зато все стены занимали полки с книгами. Хозяин квартиры, у которого я снимал комнату, явно был библиофилом.

Уезжая, я забирал только небольшую стопку одежды из шифоньера, кейс с документами и ноутбук.

11.12.2016

Когда я стоял в магазинной очереди, то не знал, что сниму комнату в этом районе. Очередь перетаптывалась, охала, сердилась. Она поминутно пополнялась лярвами и бесами, паразитировавшими на людях, естественно, их не видевших. Передо мной стояла среднего роста девушка в приталенном пальто; она не ругалась мысленно с покупателями, не выделяла флюидов раздражения, и только большие ее вразлет брови ходили иногда нетерпеливо и резко.

"Неужели и в этом районе не сниму комнаты... – тосковал я. – Еще один час потерян!.."

Но до хозяйки я все-таки дозвонился и прямо из магазина пошел на К-а, 7. В подъезде опять увидел девушку в приталенном пальто. Она повернула голову, и в глаза мне прянули тонкие разлетающиеся брови. Я хотел отвернуться, но девушка усмехнулась открытой, доброй усмешкой и сказала:
– Третий раз вас сегодня вижу. Ведь вы ко мне?
– Я в ... квартиру.
– Правда?! Ну, значит, ко мне.
– Я не знаю еще толком, буду ли снимать на длительный срок...у меня пока за месяц оплата...немного не хватает... – зачастил я.
– Ну, видимо, это не случайно, что мы с вами встретились еще в магазине. Случайностей не бывает. – Она достала из сумочки ключи, проворно открыла дверь. – Проходите. Можете пока не разуваться, я тут буду мыть сегодня. Чаю будете?

Мне показали комнату, потом повели на кухню, ничем не примечательную, какие обычно бывают в хрущовках с налетом ремонта. Успевший запечатлеться в моей памяти шифоньер в комнате явно был кузеном столику, за который меня усадили, и родным братом висевшим над мойкой шкафчикам со стеклянными дверцами.
– N-й?! Вы учились в N-м? Но это невероятно!
– Но почему?
– Да потому, что я тоже там училась в это же время...и мы могли встретиться.
– Да, действительно, мы могли встретиться, – отвечал я, радуясь неизвестно чему.
И еще минут пять мы удивлялись тому, что не встречались в N-м, а потом пошли воспоминания о кончившемся студенчестве, а потом – планы, надежды, перспективы...

И мы разговаривали почти до ночи.

Замороженное окно вспыхивало, как бенгальский огонь, когда по двору проезжала машина с включенными фарами. Где-то за стенами бухала музыка. В соседнем доме загорались окна – и словно трепетно оплывали, как желтые свечки.

Мы говорили об учении Астарова, о своей учебе, о последних фильмах и режиссуре Никонова, о прогрессе в отношениях с Китаем, о недочетах в системе образования.

И мы узнали друг о друге сначала то, что относилось к нам, как к социальным единицам. Имена и фамилии друг друга мы узнали через три часа разговора. Люба услышала, что я бросил университет на четвертом курсе, потому что не вижу себя n-м. Я узнал, что Люба хочет стать моделью, что вдоль и поперек изучены все программы тренировок по фитнесу, что после работы все свободное время она проводит в фитнес-клубе на ...ской... Я усмехнулся:
– Что же, так духовные практики оригинально в тебе преломились?

Нет, она не поверхностная "няша", просто равновесие между духовным и физическим у нее нарушено, она и так "парит в облаках", а ей надо "заземлиться".

– Знаешь что, я есть хочу, – сказал я неожиданно в семь часов вечера.
– Ах, я тоже, – спохватилась Люба, – я и забыла!
Я потянулся за "съедобным пакетиком", но Люба остановила меня.
– Знаешь, Вань, мы скооперирируемся. Давай сегодня есть то, что я приготовила? Вот тут у меня в холодильнике есть какая-то флора и фауна...

Мы ели жгучие корейские блюда и сладкие кексы, пили чай – и опять говорили, то смеясь, то серьезно. Потом Люба закрылась в своей комнате, а я не спал еще долго. Я вытягивался, отмахивал волосы с горячих щек, хрустел суставами пальцев. Хотелось потихоньку запеть. Легкие, мгновенные мысли, строчки каких-то книг, мотивы песен, облики знакомых людей неслись передо мной, наскакивая друг на друга, торопясь и пропадая.

"Прожить жизнь – как по струне перейти бездну", – вдруг громко прозвучала одна фраза, и я повторил ее и потом снова повторил, и вся моя жизнь представилась мне – от захолустного дворика, загроможденного гаражами, до сегодняшней очереди в продуктовом магазине.

Никогда еще так терпко не ощущал я жизнь, как в этот день переезда, в новой комнате с видом на проезжую часть, с шорохом колес, с говором невидимых развоплощенных людей, с разнообразным излучением трансфизических хищников, проходивших сквозь стены и рыскавших по квартирам.

16.12.2016

На работу я устроился только на шестые сутки. Больница была невысоконькой, кругом беспорядочно расположились хозяйственные постройки, тут же вдоль забора тянулись гаражи мясного цвета, превращенные в склады. Присевший на все четыре колеса, какой-то разбухший, грузовик хрипло рычал на фургон скорой, неспешно проезжавший под самым его носом. Возле неоштукатуренного крыльца ели бутерброды мужики в телогрейках, мерно двигая челюстями.

За гаражами возвышались каркасы только что отстроенного жилого комплекса. Он был еще только бедной стройкой, черновиком, и лишь первый корпус законченно и независимо возносился до уровня башенных кранов, осенявших квартал.

Я быстро оглядывался кругом, дрожа и покачиваясь от холода и усталости: чтобы правильно войти в поле больницы, мне пришлось пять раз обойти огромную, обнесенную забором территорию. Я не замечал, что крепко прижимался к боку доктора Колосовой – насколько вообще можно было "прижаться" к развоплощенному человеку из астрального мира. Ее убил около тридцати лет назад шизофреник, с которым у нее был роман. Она покалывала мою руку электричеством и говорила:
– Потерпи, потерпи, сейчас уже проскочим нуль-переход и – согреемся.

Мы привязали себя мысленно к проезжавшему в астральном плане больницы грузовику и проскочили. Рядом заострили ветви деревья-стражи, но они уже ничего не могли нам сделать.
– Колосова, – пробормотал я замерзшими губами, – посмотри-ка на деревья: ведь они – точно непомерно разросшиеся ногти лежащих в земле покойников...

Уже стемнело, когда, блуждая по коридорам первого корпуса, мы нашли кабинет прежнего заведующего диспансером. Уже лет двадцать здесь располагался уголок сестры-хозяйки, и только с помощью невероятных ухищрений я сумел оказаться в его зловонном нутре.

Тонкоматериальная проекция кабинета за десятки лет не изменилась. Не защищенная плафоном лампа дневного света резала глаза. За просторным столом, близоруко склонясь к документам, сидел человек в квадратных металлических очках. Другой жался к батарее – высокий, карикатурно угловатый. Он медленно повернул к нам обтянутую бледной кожей физиономию. Пакля черных волос шевелилась на его голове от легкого сквознячка.
– Привела вам нового сотрудника, – сказала Колосова и положила увесистую катушку – спектральный анализ моей ауры – на стол.

Лицо в металлических очках исказилось недовольной гримасой и назвалось заведующим отделения.
– Так, значит, он хочет у нас работать? Нам необходимы подготовленные кадры... Хм, хм... Ну, что ж, Наталья Леонидовна, под вашу, так сказать, полную ответственность...

Оказалось, что лаборатории больницы подразделены на специальные отделения, и каждым отделением руководит один сотрудник.
– Отделение бесов аджны у нас без руководителя, – говорил заведующий, щурясь. – Правда, для работы там в физической проекции придется полежать в четвертом отделении стационара. Ну, это – скользкие бесы, они чувствуют себя неразрывным целым на очень низких частотах субпространства... И кочуют из тела в тело, вытесняя монаду. Такова природа дьявольского вмешательства, ничего не поделаешь... хотя, есть шанс, что и без госпитализации все удастся.

У меня сразу засосало под сердцем. Я испуганно поглядывал на Колосову. Наталья сидела, со всех сторон освещенная яркой лампочкой – красивая, румяная, деловая, – и выторговывала для меня поблажки. Заведующий обращался только к Колосовой, я чувствовал себя ничтожным.

"Наверное, это оттого, что у меня слишком расплывчатые излучения оплечий", – с досадой подумал я и сжал ауру в почти идеальное яйцо.

– Хорошо, – сказала Колосова. – Договорились. Теперь основной вопрос: местопребывание.
– Ведь у вас астральный брак? – осклабился заведующий.
– Нет! – Колосова возразила так энергично, что я неизвестно почему обиделся.
– Значит, под лестничным пролетом первого этажа и – на пятом этаже, за прислоненной к стене койкой, на которой сушатся ссаные матрасы.

Заведующий кивнул головой на сидящего у батареи. Тот подошел, поеживаясь.
– Банка, – сказал он, протягивая худую ручку. – Ну, пойдемте...

Мы шли по длинной, совершенно прямой дорожке. Очень высокие сосны, замороженные, неподвижные, стояли по обе стороны. Наверху беззвучно текла темно-синяя река неба. Был сильный мороз.

Я вдруг почувствовал себя необычайно слабым, затерянным, одиноким в своем и чужом мире, под неподвижной, головокружительно высокой и прямой колоннадой сосен. Мне сделалось тоскливо до тошноты, жутко и холодно. Наталья Колосова, державшая меня под руку, была единственно близким существом. Банка, в мохнатой ушанке, в зэковской телогрейке, даже в полутьме выглядел очень жалко и был чужеродным, иным.
– Вот это место, – пробормотал он, поднявшись по служебной лестнице на пятый этаж.

Очевидно, никто не стирал висящие на коечной сетке матрасы – почти сплошь в рыжих пятнах, они источали невыносимое зловоние. Мы побольше наклонили сетку и забрались под нее.
– Как твое новое жилище? – спросил Банка своим дребезжащим, усталым голосом.
– Омерзительно, – сказал я и сплюнул. – А этот запах – прямо мечта дегустатора.

Банка разразился неестественным, каркающим смехом и внезапно умолк, нахмурившись.
– Не вылезай, – сказал он. – Сейчас входную дверь запирают. Из больницы выхода нет – до утра. Периодически санитарки и медсестры выходят на лестницу покурить и потрещать о бабском.
– Хочешь есть? – спросила Колосова. – Вон, овощи в надзорной палате, у них в тумбочках есть хлеб. – Она указала на открывшуюся металлическую дверь. Две санитарки спустились покурить на этаж ниже.

Я вылез из своего укрытия и осторожно, стараясь не топать, шмыгнул в отделение. Тумбочка заскрипела от первого прикосновения к ней. Тотчас же с койки змеями поползли одеяла и простыни, и существо, одетое в пижаму, приподнялось и захлопало опухшими веками.
– Таня, это кто такой?
– Спите, – отвечал я, сдерживая страх. – Я ваш новый санитар.
– Какой санита-ар! – заревело существо. – По тебе вязки плачут! Таня, Галина Вилевна, псих развязался! Держите его...

Но я уже схватил засохший кусок хлеба и выбегал из палаты. Колосова метнула в меня исцеляющий разряд, чтобы у меня хватило сил ускориться. Я как раз вовремя нырнул под сетку, потому что санитарки, обеспокоенные истошными криками, уже поднимались.
– А чего бы попить? – спросил я спустя два часа.

Банка горько улыбнулся.
– Знаю, сейчас ты пойдешь стучаться в отделение, чтобы тебя выпустили из больницы, станешь плести какую-то чушь о том, что навещал родственника, потерял сознание и очнулся только что. Но против правил не попрешь. Тебя положат...
– Отложим-ка лучше эти провокации, – нетерпеливо оборвала Наталья. – Мочись прямо на пол, – обратилась она ко мне, почувствовав, что мне невтерпеж.

17.12.2016

Мы вышли из больницы. Я беспомощно оглядывался кругом, в горле застыл какой-то ком. Воспаленная лампочка, крик овоща из надзорки, сухой хлеб, зыбкая, изменчивая фигура Банки увеличивали страх и тоску. Денежные запасы кончаются, Любе придется врать, что я устроился охранником.

Люба деловито жарила картошку. Она проткнула вилкой кусочек, но только понюхала его и положила обратно. Потом взглянула на меня ласково и усмехнулась.
– Ну, как твои трудовые будни? Устал, кажется? Присаживайся за стол, сейчас будем есть.
Она погладила меня по спине. Я чуть не заплакал.

Через час, в полусне, я слышал, как ушла Люба, потом проснулся. Почти касаясь головой потолка, я стоял на кровати и представлял, что за стеной психиатрическая палата. Она выглядела еще отвратительнее, чем та, в больнице: бесстыдно облупленные стены, пол в толстом слое мусора, окна, мохнатые от инея...

Наталья была там, в палате, с больными, в другом времени, и в то же время она была рядом. Она улыбнулась мне открытой, доброй улыбкой.
– Ну, как, пришел в себя?
– Ой, что-то меня лихорадит, Наташа... Я не пил и не спал всю ночь...
Наталья подошла ко мне, катая в руках исцеляющий сгусток энергии.
– Бедный, – сказала она, напитывая силой мои эмоциональные формации. Она наклонилась надо мной, сияющая, ласковая и теплая, и я неожиданно для себя представил, что провожу указательным пальцем по широкой брови Колосовой...
– Как ты одинок... – сказала она, наклоняясь все ближе. – Как ты одинок... Как ты одинок...

22.12.2016

Но в больнице Наталья как будто совершенно не замечала меня, и вообще она как будто не оценила произошедшего. После того студеного утра мы ни разу не оставались одни, и Наталья не стремилась к этому. Когда мы шли медитировать или делать вылазку, всегда рядом семенил Банка, и разговор был только о работе.

На вторую неделю я начал уже падать духом. "Что же это она, играется, что ли, со мной? – думал я, сидя в своем укрытии и волевым усилием соединяясь с сознанием больных, – вернее, с сознанием их бесов. – Наверное, показалось мне все это...Не считает ли она, что я буду за ней бегать?"

И нити само-сущей субстанции рассыпались, сознание не могло следовать за всеми движениями созидающей силы. И она вновь сворачивалась клубочком лишь на дне их стаканов с компотом и на кончике их сигарет. Сегодня я сдавал первый экзамен. "Господи, как у нее все запущено! – ужасался я, невольно погружаясь в другое время. – Ну, разве можно было так все разбросать на столе...Сам черт ногу сломит!

Я уже полтора часа сидел в своем укрытии, пытаясь разобраться, как же так получилось, что Колосова влюбилась в некоего Сашу, своего будущего убийцу. Это было с моей стороны преступлением, ведь бесы что-то уже почуяли, и надо было действовать быстро, а вместо этого я погружался в жизнь Колосовой...

...В ту среду больница стихала, словно сбавляющий обороты турбогенератор. Я уже был этим проклятым Сашей, не мог не быть им, не совпасть с ним в ином времени. Только ему было доступно это ее прошлое.

Саша Медов, то есть, я, шел на "побывку" – временный отпуск, который дается пациентам психбольницы по разрешению врача, – но, поскольку моей гражданской женой была сама ординатор отделения, никакого разрешения мне не требовалось. Ожидая автобуса, я думал, что больницу в каждом из ее состояний можно сравнивать с чем угодно. Какая угодно стихийная сила, любой самый нереальный образ годился для этого.

Нагромождения жилых кварталов расползались во все стороны, с мертвенным самодовольством вновь и вновь вырастали они перед моим взглядом. Стремительность и необратимость, с которыми эти убогие четырехугольники засасывали новые и новые жизни, я не хотел замечать.

Наташа спала в своей комнате, но без подушки и лишь наполовину под одеялом, золотистые, темные у корней, волосы рассыпались, закрывая половину лица. Бедро, откинутое и обнаженное, сначала умилило, затем взбодрило и своей стройной полнотой и гладкостью едва не вывело меня из созерцательного настроя.

Я нащупал в полутьме зажигалку и, стараясь не скрипеть половицами, на цыпочках вышел в коридор.

Все было бы просто отлично, если б не вчерашнее мое опоздание. Заведующий согласился-таки прищучить опекунов Мишки Бритого. Но какой ценой получено это согласие? Мне пришлось выдержать термоядерный диалог с мамой Наташи, а до этого полуторачасовую беседу с заведующим на медицинские, в основном кадровые, темы с уклоном в стукачество. Новый шланг для бульбулятора оставался по-прежнему голубой мечтой. Вчера мы с Бритым прокурили свою месячную пенсию, но я не опоздал бы к Наташе, если бы пришел по расписанию последний автобус. Машину «скорой» мы с Бритым прокараулили. Пока искал деньги на попутку, пока блуждал в угаре по каким-то подворотням в поисках трассы...

Хотя, все эти дни рождения – сущий детский сад.

Серьезное отношение к каким-то датам могло лишь рассмешить, но Наташу было жаль, поскольку она придавала этому такое значение. Другой неприятностью было то, что бульбулятор, опробование которого намечалось на выходные, не был готов к опробованию.

Прощая Галину Николаевну за вчерашнюю выволочку, я насвистывал тему из "Молота ведьм". Затем заглянул в спальню. Мне показалось, что Наташа не спит, но это означало бы, что она сердита и не встает. Нет, она все-таки спит. Я сварил кофе и изжарил кусочки батона с яичницей. Что ж, дурь пацаны закинут. Должны закинуть, и тогда – можно будет вновь почувствовать себя Повелителем Снов. Черт с ним, с новым шлангом, обойдемся и старым. У Наташи природное добродушие, она простит мне вчерашнее. Сын приедет с бабушкой к вечеру. Или мы с Наташей сами уедем к ним в пригород.

Но я ощущал, что была какая-то новая, еще не осознанная тревога. Ну да, разумеется. Была. Гаранькова, этого мерзкого типка, нельзя пускать в приличную компанию чифирить. Больше он к нам не сунется. Непонятно, почему Бритый его привечает...

С омерзением вспомнилось, как вчера Гараньков требовал вначале водки, потом полез с кулаками на Степу. Это было уже под вечер. Так что же он там трепался о Наташе и о молодом практиканте?

Я почувствовал мелкий, какой-то невсамделишный, киношный, и все же болезненный укол ревности. Незыблемое доверие быстро нейтрализовало яд этого укола, но осадок все же остался. Я подсмеивался над собой все время, пока готовил завтрак, и все же чувствовал этот ничтожный осадок. Не может быть, что Наташа закрывалась в кабинете и не открыла на стук уборщице... Не может этого быть...
– Наташа, ты же уже проснулась! – Я шумно вернулся в ее комнату, присел на кровать. – Что случилось? Дуешься?

Чужой, отстраненный взгляд не изменил направления. Мне показалось, что зеленый немигающий глаз влажно блестит.
– Ну, это уже напрасно.

Она ткнулась мокрым лицом мне в плечо, всхлипнула. Я поцеловал ее в лоб:
– Скоро ребята закинут канабиса, и эксперимент можно будет повторить. Вся наша палата будет видеть один сон. И ты все запишешь на камеру, когда мы выйдем из сна! Каждый отдельно от других будет рассказывать, что он видел. Ты напишешь свою диссертацию! И это будет прорыв – в том мире. Он станет ближе к нашему.

Ура! Она вновь разговаривает со мной, разговаривает, как обычно, она простила мне вчерашнее, она вновь такая, как всегда. Пока она умывалась, я решил посмотреть по телевизору Олимпиаду и, настроившись на иные частоты, увидеть положение на фронтах Тонкого Мира, но не утерпел и позвонил Наташиной маме, и звонкий голосок сына возвращал миру утраченный порядок!
– Наташа, тебя к телефону! И убеди свою мать, что я ее безмерно уважаю и ценю! Сегодня я обещаю развлекать их так, что они забудут вчерашнюю скуку. До последней капли!

Пока Наташа разговаривала с матерью и сыном, я глядел на ее округлившуюся фигуру и снова терял житейское равновесие: «Санитарка стучала, и она не открыла... Откуда эти слухи?»

Мы завтракали и пили кофе на кухне, и чем общительней становилась Наташа, тем муторнее мне становилось на душе. В Мире Снов удалось выдать себя за видного ученого, и выберут на должность ректора скорее всего меня. А далее – я учреждаю новую кафедру Пограничных Состояний и протягиваю мостик в наш мир. Остальное пустая формальность, ход событий уже ничто не остановит.
– Наташа, я бы хотел, чтобы наш сын поменьше гостил у твоей мамы.
– Как это?
– Понимаешь... она настраивает его против меня.
– Да с чего ты взял? – она искренне недоумевала.
– Совершенно случайно... подслушал ваш разговор. «Ты по сторонам оглядывайся... Твой Сашка – башмак, и к тому же со справкой». Что-то в этом роде. Тебе бы понравилось, если б мои родственники или друзья... Подыскивали для меня любовницу...
– Она что, меня с кем-то знакомит?
– Слава богу, не доходит до этого пока, – я рассмеялся, – она слишком для этого консервативна... Понимаешь, если Славику постоянно внушать, что его папа – жалкий псих...
Наташа прервала меня:
– Я же ничего не имею против твоих растаманских комапшек! А почему ты...
– Ну, хватит, хватит, милая! Так мы не придем к общему знаменателю.
– А к какому знаменателю ты хочешь придти? Я не могу сына к бабушке отправить, у меня уже и матери не должно быть, я должна всю себя посвятить исключительно тебе!

В ее голосе не было ожидания ответа... И эта внезапно вспыхнувшая злоба...

Это было действительно что-то совершенно новое, сроду не превращала она слова в бессмысленные звуки, никогда так резко не отбрасывала прядь со лба... Недоумение и боль все нарастали.
– За что ты ее так ненавидишь? – движение губ и металлические нотки в голосе выражали агрессивное упрямство, делали ее лицо мужеподобным. Наташа говорила и говорила, не глядя на меня, не давая мне вставить слова, словно боясь, что остановится и не скажет всего.
– Ты чего это, как сама не своя? – спросил я, когда она наконец выдохлась.
– Я ничего! Это ты какой-то на себя не похожий...

Да, это была уже подлинное, не надуманное, недоверие к ней, хотя я все еще надеялся на что-то. Разверзшаяся пропасть между моей возлюбленной и другой, этой ограниченной, этой мелочной и недоброй бабой, стремительно вырастала в мировой катаклизм...
– А кто сказал, что я ее ненавижу? – я чувствовал, что все хуже владею собой, и оттого распалялся еще сильнее. – Именно потому, я отношусь к ней хорошо, я обязан ей помочь.
– Разлучить с дочерью и внуком?
– Иногда только такие меры и помогают.

У меня вдруг иссяк весь запал. Не чувствуя тела, я прошел в свою комнату, упал в массивное кресло. Ну, заберись же ко мне на колени, уткнись в плечо, поплачь! Вместо этого Наташа молча вымыла посуду, торопливо оделась, схватила сумку, и, не попрощавшись, хлопнула дверью.

Страшные прозрения обрушивались на мою голову. Ощущение непоправимого несчастья не исчезало, а нарастало и прояснялось. Отчаяние засасывало. Неужели она такая же, как большинство? Как рьяно она выгораживала тогда санитарку Любу, закрутившую интрижку с одним принудчиком, перед ее мужем, разве это не говорит о многом? А сколько еще было таких случаев... Но я закрывал глаза... Наивно полагал, что со мной она другая...

«Разумеется, – рассуждал я. – Я всегда был для нее чем-то вроде бесплатного приложения, знакомство с практикантом только проявило ее глубинные свойства. Все восторги и клятвы ничего не значат... Ты пять лет шел на поводу и хитрой и двуличной бабы...»

Хотелось схватить топор и начать все крушить или, наоборот, отряхнуть сон, наваждение и набрать ее номер, будто ничего и не было. И хотя с тем, что мне приоткрылось, жить было невыносимо, иллюзии, что все изменится, не было. Я вспомнил про сына, и реальность стала еще больше мерзить.

Щелкнул замок входной двери, и этот резкий, инородный звук чуть не взорвал меня. Я сидел в кресле в прежней позе и с виду был совершенно спокоен.
– Саша, ты знаешь, кто мне сейчас позвонил?

Наташа на секунду помедлила у входа в комнату, прищурилась от солнечного света и тут же вошла. В ее улыбке я заметил маленький оттенок снисхождения. Я смотрел на нее, и ощущение катастрофы медленно таяло. Я даже не пытался вникнуть в ее веселую болтовню о гранте на серию опытов с осознанными сновидениями, который ей должны скоро выдать. Она провела своей маленькой мягкой ладонью по моей жесткой колючей щеке и сказала, слегка задыхаясь:
– Давай... поедем к маме?

«Может, такова она, женская психика? Пластилиновая, безо всякой устойчивости... Сегодня – святая, завтра – похотливая самка. Жди все что угодно, – думал я. – Как ни в чем не бывало... Да и, действительно, что все это было?»
– Хватит уже, Саша. Я порошу, чтобы она звонила мне, когда тебя нет.
– Причем здесь она...
– А кто причем?
– Молодые коллеги, наверное.
– Саша, ты хочешь поссориться?
– Достаточно услышать разок правду.
– И какая она должна быть, по-твоему, эта правда?
– Правдивая.
– Ты издеваешься...
– Извини, две минуты назад я даже не собирался этого говорить. Я искренне думал, что мы помирились, проклятье! Я вижу, что ты скрываешь от меня что-то. Разве не так? Ну, скажи, разве не так?

Хотелось тряхнуть ее за плечи, с такой силой их стиснуть, чтобы она закричала. Я глядел ей в глаза, но она прятала взгляд, скрывая слезы.
– Наташа! Ну, скажи мне все откровенно! Клянусь, я не буду продолжать скандал. Просто скажи, и мы забудем это, как недоразумение. Отвечай же! Что ты молчишь?
– Хватит повышать голос! – блеснула она глазами, и блеск был другой, не слезный. – Кто мы друг другу? Муж и жена? Я тоже уверена, что ты не так уж чист.

Я сдавленно произнес:
– Не так уж чист... Кто мы друг другу... Разве это ты говоришь, ты, которая еще вчера...
– Что ты цепляешься к словам? – еще отчужденнее воскликнула Наташа. – Да! Мы не такие муж и жена, как, например, Ивановы! Мы скорее...попутчики, у нас...гостевой брак. Ты добился, чего хотел? Будешь меня потом есть за эти слова?

Она хлопнула дверью и заперлась в своей комнате. Если бы мне раньше сказали, что она может такой быть, я бы плюнул этому человеку в лицо. Но еще мучительнее были ревнивые подозрения.

Наташа появилась вся в слезах, и у меня до боли сжалось сердце:
– Прости, дорогая! Сам себя не узнаю... Это как будто не я говорил...
Она стояла, отвернувшись к окну и всхлипывая.
– Прости, – повторил я.

«Все-таки, оставалась ли ты с ним наедине после работы?» – вновь по-змеиному шевельнулось сомнение. Но я искромсал этого гада воображаемым мечом. Я прокручивал все события с утра, стараясь проникнуть в тайные истоки женского поведения. И почему-то хотелось, чтобы ссора продолжалась, не угасая под спудом банальностей. Но сама мысль о том, что дело в обычной ревности, представлялась даже не низкой, а попросту омерзительной, унижающей меня и ее.
– Хорошо! – я вскочил с кресла, сгреб ее в охапку, чмокнул в губы и по-всегдашнему стал насвистывать тему из "Молота ведьм". – Едем к маме!

В ту же минуту позвонила Галина Николаевна. Она ледяным голосом попросила к телефону дочь. Оказалось, что Славика сегодня пригласил кто-то из друзей на день рождения, и они уже собрались ехать.

Я был убежден, что Наташу тоже куда-то пригласят. И не ошибся. Когда Наташа, прибежавшая из кухни, болтала со своей подругой, что-то тягостное, непосильное, предчувствие скорой катастрофы обозначилась совершенно ясно. «Просто она такая же...доступная, как большинство женщин, – подумалось ясно и отстраненно. – У них с тем практикантом уже было или еще будет – в принципе, это одно и то же»

Тягостная, неискренняя атмосфера сгущалась с каждым часом. Под вечер я пришел домой без предупреждения. Наташи не было. Зато была Галина Николаевна.
– Он не хочет, чтобы я виделась с внуком! – громко жаловалась она кому-то по телефону.
– Тиран! Простите, Галина Николаевна, я нечаянно подслушал. – Я бросил куртку на скамейку в коридоре. – Где Наташа?
– Почему вы повышаете на меня голос? Вы же не кричите на свою маму...
– Помилуйте, разве я кричу? Я звучу: я человек, и я звучу гордо. – Я сказал это вполне миролюбиво и безо всякой издевки. Но ей показалось, что я издеваюсь:
– Представьте, что на маму вашу кто-то кричит!
– Где Люба?
– Кажется, она ушла на медосмотр. Они как раз проходят...

С минуту я стоял, как оглушенный. Потом до меня стало доходить:
– Медосмотр? Да она уже проходила медосмотр! На прошлой неделе.
– Неужели? – ее глаза смеялись.
– Вам, смешно, да! – Я вскочил и, не владея собой, подошел к ней. – Нового мужа ей подыскиваете! Свидания их прикрываете!

Я как ошпаренный метался по всей квартире:
– Вы же мать ее, а Славику вы бабушка! Почему вы хотите, чтобы его воспитывал чужой дядя?.. Вот у вас дети от разных мужей...
– Я воспитала их одна и не бросила.
– А теперь хотите, чтобы и они воспитывали своих детей в неполноценных семьях! Чтобы Наташа пошла по мужикам! Чтобы у Славика не было ни отца, ни родных сестер и братьев. А вы понимаете, что это большой грех!
– Ой, умаляю вас, не надо мне про грехи! За религию обычно прячутся всякие негодяи.
– Я вас тоже умаляю: раз я негодяй, не приходите, пожалуйста, к негодяю!
– Вы выгоняете меня из квартиры моей дочери?
– Да, черт побери, да! – закричал я вне себя. – Катитесь к черту!

Галина Николаевна начала одеваться... Я бегал из угла в угол, когда появилась Наташа. Она слышала последнюю фразу и, ничего не говоря, прошла в комнату.
– Где тебя носит? – спросил я, пытаясь быть сдержанным.
– Если бы ты оскорблял только меня, я бы терпела... Но у мамы слабое сердце...
– Больше я вас не побеспокою. Наташа... – суетилась в коридоре Галина Николаевна. – Будьте счастливы, а я...ноги моей больше не будет!
– Я тоже уйду, вместе с мамой. Прощай. Но завтра тебя и твоих вещей не должно здесь быть.
– Ты лгала мне! Вечная любовь, как же! Вот и будешь вечно моей – или ничьей! – заорал я в бешенстве. Схватил топор и выскочил на лестничную площадку. Мои сапоги куда быстрее умели считать ступени... Я не хотел убивать... Саша, остановись, не делай этого! Но ведь это и я ее убил – вселившись словно из будущего в ее мужа... Моя – или ничья...

23.12.2016

Чувство одиночества и тоски не покидало меня и на следующий день. Я с трудом заставлял себя разговаривать с Леонидом Юрьевичем и Колосовой и во время разговора старался не смотреть им в лицо. "Плохо, плохо, – думал я, – провалил задание, как жалкий медиум... Колосова разлюбила меня уже, наверное... О Господи, как она владеет собой! Надо подумать о своем Информационном Канале... А может быть, все-таки уволиться, сбежать?" Во взгляде Заведующего я прочел роковое "мутный и несознательный". Они сидели, занятые бумажной работой, а я вытанцовывал перед ними невидимые фокстроты мыслей.

"Нет, надо покончить с этим!", – решил я. Я сказал, стараясь, чтобы голос звучал решительно и четко:
– Леонид Юрьевич! Я попытался распутать временную петлю, захватившую часть энергетических структур Натальи Колосовой, моего непосредственного руководителя... Но в результате чрезмерного отождествления у меня вышел переизлучатель на r-частотах и схлопывание временных коридоров...

Припухшее лицо Заведующего изобразило сначала изумление, потом гнев.
– Да что мы тут тебе? Общество психических исследований или институт фрейдизма-онанизма?? – громко воскликнул он. – Чему тебя учили? Чтобы через час все последствия ликвидировал...
– По-моему, это нереально, Леонид Юрьевич...
– Что? Что? Обратил задание в альковную историю! Мы с тебя спрашивать должны... Дефрагментировать ментал – и сдать нашим плотноматериальным коллегам, на пмж в палату номер шесть!.. Своеволие тут развели!..

Над кипой печатных листов мелко хихикал Банка. Колосова пожала плечами. Она возилась с психотронным оружием, опять заедал контакт-передатчик. Ровное бурчание закипавшего в соседнем кабинете чайника прервалось громким криком:
– Строганов!.. Да что это ты, каталепсию схватил!.. С тобой разговаривают, а не со стеной!
Я вскочил.
– Допустил непростительную ошибку – готов понести наказание. Только последняя просьба: сразу превращайте в овоща, не унижайте.

Заведующий с минуту сидел, вскинув брови, потом неожиданно смягчился.
– Ты думаешь, ошибка непростительная... Гм...Гм... Да все простительно, если ненароком. Работать-то хочешь?
– Да, и рад искупить свою вину выполнением тяжелейшего задания!
– Как насчет... места, где провалов небытия и временных аномалий больше, чем мух на скотобойне? А? В закрытый корпус пойдешь? Ключ поможем достать. Там и отопления нет, собачий холод...
– Как раз, Леонид Юрьевич, у нас не хватает там человека! – расторопно отозвалась медсестра. – Нужны мыслеуловители на пятом уровне...

Я, развернув психокостюм и слившись с ним, чтобы не выглядеть чересчур молодо, вышел из ординаторской.
– Строганов! – закричал вслед Леонид Юрьевич. – Укрепи почвы там! Сгусти материю t-2 в загибе коридора...
Я махнул рукой.

25.12.2016

Три дня, почти не перекусывая, вместе с Банкой я работал в заброшенном корпусе больницы. Это было двухэтажное здание, похожее на многие подобные здания: перемерзшие батареи, заплесневелые сдвинутые столы, сырость, матрасы на полу, темнота. Но отсюда должна была пройти "трасса жизни" – эфирная пуповина в свирепые пустыни и бесплодные высокогорья инфраматериальных планов больницы. Предо мной открывались проекты новых времен и просветленных пространств.

Потом я возвращался к Любе обросшими белым мехом коридорами улиц. За ними тупыми хребтами чернели мертвые новостройки. Казалось, что весь холод исходил от них, с нелюдимой, пустой границы небытия. Я боялся оглянуться на страшные вершины. В груди замирал ледяной ком, перед глазами танцевали радужные искры.

12.01.2017

Новогодние праздники прибавили работы в больнице: шла Чистка, ловля кукол-псевдопророков на Тонком Плане. Колосова забрала себе под инфраотсев почти весь первый этаж и совершенно извела нас с Банкой. В отместку мы иногда халтурили и вместо отпочковывающихся лярв-обращенцев, заражающих бесов стремлением к Свету, оставляли в коридорах эфирные муляжи. В связи с чисткой Заведующий перешел на военное обращение: "Докладывайте", "Приступить к операции", "Отставить!" и т.д. Мне действительно здорово доставалось. Расчертить пространство астрального слоя больницы, жестко наметить узлы пространственных решеток и схлопнуть их, когда там появится сущность... Даже Банка острил редко: выравнивание линий перспективы началось раньше, чем в других местах мета-города. Приходилось ускорять внутреннее время и зачастую болеть из-за этого.

И мне зачастую случалось проводить за обвешанной ссаными матрасами сеткой дни и ночи безвылазно. Выходные я спал, как медведь в берлоге, и Люба стала относится ко мне с подозрением. Вероятно, она считала меня наркоманом.

Завершение Чистки решили справить в параллельном времени, – как раз опустели в результате Черного Коллапса холодные месяцы 1982 года.

После просветления блуждающих болот надзорки мы с Колосовой пошли в столовую (в том времени закрытую на ремонт). На выложенном плиткой полу, единственно чистом месте в столовой, стояли друг на друге новые стулья и столы.

Держа под локоть Наташу, я жадно поглядывал на чан для компота.
– Наташ, – сказал я робко, – а что если нам сюда устроится и поработать годик: я бы квартирку снял, а в нашем времени прошло бы всего два-три дня? Совсем немного...
– Зачем это?
– Ну, вкусить немного семейного счастья... Душой отдохнуть бы...
Наташа хлопнула меня по руке.
– Не к чему, Строганов... И, знаешь, я вообще хотела тебя предупредить: не увлекайся этим особенно.
– Чем это "этим"?
– Ну, лирикой, даже, скажем, любовью. Мы здесь не медовый месяц проводим, ясно? Это вещи не первого плана...

Я ощутил тупой укол в сердце. То, что говорила сейчас Наташа, как-то не вязалось с ее же словами до того рокового дня, когда я на миг – на вечность – слился с ее убийцей, с ее умершим мужем. Кроме того, после подобных заявлений я чувствовал, что эта комсомольская идейность как-то не вязалась с ее легким, ровным умением жить, а как бы навязывалась ей.

13.01.2017

Действительно, было похоже на то, что "дорога жизни" дала сбой, и надо всем третьим отделением распространилось инфраболото. Я недостаточно верил, маленькая трещинка в моем устремлении привела к чудовищным результатам.

Колосова со страдальческим выражением лица перегнала нас и тяжело опустилась на койку спящего хроника.
– Не могу... Не могу на это смотреть... Как их души засасывает, и пустые оболочки становятся постоялым двором для всякого пришлого беса...
– Какие мы сентиментальные стали! – не сдержался Банка. – Что ж теперь, врастать в эти стены? Отошли всего метр от входа...
– Да уже метра два, – поправил я.
– Ну и что, что два! Для них это – миг. Видели инфратараканов?

Ему никто не возражал, все замолчали. Колосова придержала дыхание и, сделав над собой заметное усилие, поднялась.

Мы медленно, с остановками перешли столовую, перебрались на другой берег заболоченного, обросшего хищными монстерами холла, через который Банка как-то перевел душу умершего хроника. В редком леске взобрались на огромный диван, и Колосова вновь без сил упала на поросший мхом кожзам.

Мы присели. Я вытащил из кармана пропитанную страхом психотронную пушку, она уже срослась со мной, уже неплохо стреляла. Пригревали встроенные в аджну психоизлучатели врачей в физическом мире, обход обещал быть затяжным и плодотворным для бесов. Обход этот надо было переждать, что в нашем положении было не легче, чем переждать вечность.
Особенно с таким количеством инфратараканов и прочей нечисти.

Наташа замерла, погрузившись в свои нелегкие расчеты, а я, чтобы не шуметь, снял сапоги и босиком отошел по колючим кочкам на кресло, через верхушки сбегавших вниз ядовито-зеленых растений, похожих на гигантские мухоловки, посмотрел на болото. Кажется, в той стороне не было ни палат, ни кабинетов, не было никаких звуков, указывавших на присутствие медперсонала. Наверно, мы далеко забрались в эту болотистую глушь...

Стараясь не создавать ментального шума, я прошелся по оранжерее между молодых диффенбахий, послушал и, осторожно ступая босыми ногами по мшистой почве, зашел в палату.

Я тихонько присел на койку, слил кисть руки с психотронной пушкой. Необоримо хотелось лечь, заземлить изможденный астрал, но я боялся уснуть, – а это было равносильно смерти. В тиши сончаса я начал думать о нашем положении, о том, что ментал несчастных больных не доделывает свою работу, много энергии идет на подключение к паре мутных каналов, – через компот в столовой, где плавает "кусочек неба", и через никотин. А вот мотивационная и логическая сфера разрушены или отсутствуют совсем. И, конечно же, я не мог не думать о Наташе. Как она сегодня посмотрела на меня, и я всей кожей почувствовал ее женское презрение... Дескать, я, вместо того, чтобы спасать души попавших в больницу, в эту инфраворонку, решил подстраховаться относительно ее чувств, присвоив часть энергетики ее покойного мужа, подменив любовь мерзким колдовством...

...Мы уже полтора часа сидели в курилке, пытаясь разобраться, чью из сгоревших в этом нейролептическом аду жизней ускоренно проживать, выстраивая некий дополнительный временной кластер. Только Банка потянулся за брошенным на пол окурком, чтобы подать его Колосовой (куривший больной знал некоего Стаса, ныне покойного, который нам подходил), как Колосова, содрогнувшись, вся застыла во внимании.
– Слышите?

В тишине сончаса неизвестно откуда донесся звонкий смех. Я молча активировал психотронку и бросился к двери.

Слегка приоткрыв дверь, я тут же прихлопнул ее – в узкую щель было прекрасно видно, как по коридору шли люди в белых халатах с черными седоками на плечах. Седоков своих они, понятно, не видели, хотя те постоянно вторгались в медитации их тонких тел.

– Врачи! – сказал я и отпрянул от двери. – Банка, разворачивай метательную установку с волевыми спиралями! Приглушите свои мысли! Они пройдут мимо...

Банка послушно подался к чулану, где хранились швабры и ведра, стал выращивать Лучом маленький пузырек, помещавшийся у него в кармане, пока тот не превратился во внушительное паукообразное приспособление.

Я припал к замочной скважине. Врачей было трое: пожилая женщина и двое мужчин помоложе. Нет, они не прошли мимо – возле холла они остановились. Послышалось предложение покурить, кто-то воскликнул: "А почему бы и нет!", и вот вся компания уже двигалась сюда. Что-то недоброе стиснуло сердце – похоже было на то, что легко нам не отделаться. Впереди шагал рослый заведующий с провисшим от тяжести брюхом, с тонкоматериальной тварью в ауре, похожей на дракона.

Он уже был в двух шагах от двери, и у меня еще тлела надежда, что, может быть, пройдет мимо. Прижимаясь плечом к стене, я вскинул навстречу психотронку. Но не успел заведующий раскрыть дверь, как возле окна напротив взметнулась невысокая фигура Колосовой, и в напряженной тишине вспыхнул один, второй, третий психоразряды. Астральный дракон коротко рыкнул и то ли спрятался за излучение заведующего, то ли просто отлепился от него и скрылся в инфраболотах. На физическом плане это выглядело так, что брюхатому заведующему резко стало плохо, он схватился за голову и покачнулся, его едва успели поддержать подбежавшие тут же коллеги. Пока люди помогали друг другу, их астральные хозяева вели с нами войну на истребление.

Банка сквозь щель пальнул коротенькой очередью волевых спиралей, и, чувствуя, что в нас выстрелят, запаковался в психокостюм.

– Натягивай заслон, ребята! – успел я крикнуть, и первый заряд снаружи ударился в меня, оторвав кусок психошлема. Сразу же в двух источниках часто заполыхало, заряды в нескольких местах прожгли астральные проекции шкафа и стульев.

Полежав недолго возле щели, я ползком бросился к Наташе, и мы стали натягивать заградительный Щит из молитв и веры.

На какое-то время в перепалке настала заминка, бесы, видимо, совещались, как быть, и вот где-то поблизости раздался похожий на визг циркулярной пилы голос:
– Эй, Академик! Не пора ли просить пощады?
Я вздрогнул: Академиком меня в одно время звали в детском саду. Очевидно, бес считывал всю информацию в моем поле, Щит не помогал.
– Эй, слышишь? Пора сдавать позиции, иначе тебя ждет принудка! Твое физическое тело скоро найдут...уже ищут.

Я был ошеломлен. Минуту я сидел в ступоре, чувствуя, как меня наполняет непреодолимое желание сейчас же выйти из курилки и упасть на колени перед бесами. Пусть тогда решают, миловать меня или казнить. Страшным волевым усилием я заглушил в себе внезапный припадок трусости и на четвереньках подался к Банке. Я срастил свои руки с психотронной установкой и устроился поудобнее возле щели. Мне стоило немалых усилий направить ствол на угол коридора, где притаился оторвавшийся от заведующего дракон. Я дождался, пока тот шевельнулся, показав длинную крокодилью пасть с пятью челюстями, и пальнул.

В ответ бесы задали такого жару, какого даже опытный Банка никогда не слышал. Вспыхивало за холлом, возле перехода в отделение хроников, от угла коридора. Зарево горящих предметов множило вспышки, казалось, все инфрафизические хищники больницы швыряют в нас волевые разряды со всех четырех сторон. Волевые спирали с визгом прошивали стены, на головы сыпалась штукатурка, жженый кирпич, труха перекрытий. Удушливый смог густо устилал пол, подбирался к самому горлу...

Наверное, они бы выкурили нас и уничтожили (на физическом плане меня, впавшего в беспробудную каталепсию, ждала бы пожизненная койка), но тут в ходе сражения наметился неожиданный перелом. Подоспели дюжие ребята в пижамах, подхватили заведующего под мышки и в сопровождении коллег повели в какой-то кабинет.

...В обед мы вышли из больницы к лабиринту гаражей. Деревья шептали кругом, как перед метелью. Запах углекислоты доносился от недалекого шоссе.
– Два часа, – сказал Банка медленно. – Через пять минут схлопнется нуль-переход. Все, что ты делал, мнимо.
– Я не понимаю, зачем ты так, – проговорила Колосова с тоской. – Ты как будто рад, что у него не получилось. Мне это непонятно...

Колосова махнула рукой и пошла к нуль-переходу, – вернее, расстояние между ней и больничным крыльцом резко уменьшилось, словно ее засасывало. Я смотрел ей вслед со страхом и отчаянием. Все то тяжелое, что скапливалось за последние недели на сердце, казалось, готово было прорваться, выбить почву из-под ног.
– Как скоро вы уходите, – проговорил я, повернувшись к Банке, но тот как сквозь землю провалился. – Я даже не думал, что в вашем мире нет ни пространств, ни времен, но есть лишь их возможности, которые реальны лишь внутри себя...

Тоска обволакивала меня все плотнее. Смерть показалась бы освобождением. Я истерично бросился к нуль-переходу, расталкивая стоящих в очереди людей, и, когда добрался до каморки сестры-хозяйки, увидел, что никакого кабинета заведующего там уже не было.