Ромка Кактус : в следующий раз напишу про еблю снежной бабы

я возвращаю свой две тысячи пятый. всё ещё было возможно. портвейн «три топора» стоил семнадцать рублей за бутылку. проездной – шестьдесят. на студенческую стипендию можно было купить проездной, три бутылки порто, медовиков, и ещё остались бы деньги на книги. можно было пьяным ехать через весь город на автобусе, есть медовик и читать «Камешек в небе» Азимова

всего этого у меня тогда не было, потому что стипендию я не получал. меня отчисляли за долги из политехнического. морально я готовился получить письмо из военкомата. мои друзья меня поддерживали. мы вместе пили портвейн после занятий или даже прямо на них, под партой разливая пахучую жидкость по пластиковым стаканчикам

ещё у меня была девушка, задумчивая и меланхоличная. она пела под гитару песню Дыркина про лодочки. она меня поддерживала. мы держались за руки и грустили. оргазмы у неё случались не так уж часто, и это нас обоих беспокоило. плохо, когда чего-то не хватает. а кожа у неё была такой тонкой, что сквозь неё можно было изучать устройство кровеносной системы человека. наблюдать стаи фантомных птиц, живущих у женщины внутри, на раскидистом древе кровеносной системы. иные подкожные миры, в глубинах которых почему-то иногда теряются оргазмы

моя девушка училась в медицинской академии. вместе с ней я побывал в анатомичке и видел труп. труп лежал на столе и пах формалином. ничего особенного. часть его тканей была снята и препарирована. студентики в белых халатах шатались туда-сюда словно неприкаянные души. я и сам ощущал себя немного не на месте. это было связано с ближайшим неминуемым отчислением и в тот момент не приобрело ещё очертаний глобального отчуждения. то, что называется экзистенциальным ужасом, глубокое понимание мировой тщеты, которую я не только приму, но и подвергну юмористическому переосмыслению, воспою как праздник обречённости и положу в основу своей абсурдной поэтики, – всё это только предстояло мне

тогда я начинал писать свои первые креативы. про говно и еблю. это были две магистральные темы, завязанные в тугой нервный узел, из которого активно развивался спинной мозг сетевой контр-культуры. я чувствовал себя молодым и охуенным. мне было двадцать лет. сетевая КК на гусиных лапах скользила по льду времени в сторону того уютного, камерного и существующего преимущественно в рекреационных и терапевтических целях загона, в котором сегодня почти не услышишь недовольного блеяния. протестная энергия сошла на нет, пар вышел, буквы безболезненно вернулись в породившую их немоту. говорить особо не о чем

а тогда были падонки. манифест антиграмотности. новойаз был тем оголённым проводом, натянутым над бездной человеческого непонимания, от одного сверхживотного к другому, и ток слов, очищенных от шелухи, струился в нём ровно и легко

конечно, трава была зелёной. деревья – большими. мы были ещё больше. изумлёнными исполинами шагали среди деревьев, и небо давило нас атмосферным столбом. пропитанное водкой солнце синело в студенческом общежитии, на балконе одиннадцатого этажа и на крыше. Цой вернулся из мирового турне по Аиду, чтоб сыграть свои песни на расстроенной гитаре. неверными пальцами он прижимает струны к грифу. из лопнувших струн хлещет майонез, заливая всё вокруг

воскрес я под новый, две тысячи седьмой. друзья получили диплом, им было не до меня. начинался год свиньи. я нашёл на рынке мягкую игрушку, свинью-уродца с глазами Сартра. купил большой фейерверк. дома привязал свинью к ракете. первого января мы с девушкой пошли на школьный двор. снега не было, но для старта у нас была пустая бутылка от шампанского. шаттл со свиньёй улетел в космос по опасно низкой параболе и благополучно взорвался

это было начало моего пути в литературу. или чем я тут занимаюсь столько времени. пол тонны макарон назад. сто сорок килограмм пельменей, так и не ставшие кубиком пресса на животе. когда доллар стоил двадцать семь рублей и на него можно было купить бутылку портвейна и медовик. когда солнце со вкусом водки освещало дорогу, идущую среди огромных малахитовых деревьев прямиком в никуда. когда всё было возможно и ненужно одновременно. тогда я понял, что буду писать