дважды Гумберт : М-м

М-меня зовут Дмитрий Налов. Я долбоёб. Я вел пустую, бессмысленную жизнь бизнес-трутня. Пока по делам не попал в старинный русский город Бэ, расположенный неподалёку от китайской границы.
Была зима. Самый конец зимы. Сквозь легкомысленно-розоватое солнце просвечивала непримиримая тьма. Снег, похожий на алмазную пыль, вился в чистом, студеном воздухе. Я приехал в Бэ, чтобы встретиться с народной целительницей Майей Васильевной Сомовой и получить от нее благословенный заряд праведного духа. Не для себя лично, конечно. А для одной большой фармацевтической компании, в которой служил. И служил, должен заметить, весьма успешно. Работники общественных связей знают, что обращение к колдунам и ведуньям для больших корпораций – в порядке вещей. Выбирают для этого легких и симпатичных людей, из хорошей семьи, с чистой совестью и положительными идеалами. Зачастую их специально для этого в штате и держат. Я же выполнял самые разные поручения, в том числе и такие, о которых приличные медиа не говорят. Вполне возможно, что послали не того, кого надо. Потому что Майю Васильевну я не застал. Она отбыла к русским царям.
Впервые в жизни я почувствовал себя неэффективным. Гадкое чувство никчемности преследовало меня целый день, пока меня не накурил некто Кириллов. Он был местный, по жизни - заведовал нашей «дочкой», крупной сетью аптек, а по натуре своей - православный растафари. Мы заказали пышный венок с рюшами и отправились на гражданскую панихиду. К нам присоединился господин Ямалов, чиновник из краевой администрации. Он был похож на вареного краба и, как донес мне Кириллов, являлся совладельцем ритуального предприятия, которое осуществляло погребение гражданки Сомовой.
На похоронах мы втроем заняли место на правом фланге от основной группы людей. Кириллов замер в защитной позе, скрестив на животе руки и низко опустив голову, потому что, как он выразился, боялся «сглаза». Судя по открытой и честной физиономии господина Ямалова – он давно уже ничего не боялся. Провожающих было гораздо меньше, чем можно было ожидать. В основном, какие-то серые, скромно одетые люди, на которых я не мог сфокусировать взгляд. И стояли они как-то вкривь и вкось, врозь и парами, как-то так не соборно, отчего пространство самого лучшего в городе кладбища выглядело… м-м… каким-то смятым, раздёрганным, затрапезным. Мелькнул поп, тоже низенький, волновой, серый, горбатый. В сторонке от гроба, в левом верхнем углу, угнездился тувинский шаман. Он тихонько постукивал в свой грубый бубен, и я чувствовал странные вибрации, непривычное дрожание нижних конечностей, словно вот-вот что-то должно случиться.
Итак, я выбрал паузу, удобный момент, чтобы в свой черед подойти к гробу Майи Васильевны. Он был утвержден на трех табуретках, имел обтекаемую форму, ни внутри, ни снаружи не было драпировки, только дерево, свежее, янтарно-желтое, от которого шел пронзительный смольный дух. За гробом краснела глубокая, узкая яма с царапинами от ковша экскаватора. Я представительно так подошел к открытому гробу и в упор посмотрел на старуху. Не такая уж она была и старуха. Лицо чистое, гладкое, очень спокойное. Довольное даже. Не беззащитное и изможденное, как обычные лица у русских покойников. Только веки цвета переспелой черешни. Белые, как ватман, руки скрещены на груди. Под них вставлена какая-то книжица, вроде рекламного буклета. На черной глянцевой обложке ярко белел некий знак: овал со вписанным сложным орнаментом.
М-м… Должен, однако, заметить, что ненавижу весь этот нью-эйдж, рериховщину, Дэдкэндэнс, барахолки забытых народов и душ. Ненавижу и не приемлю.
Было в воздухе что-то, звенело, распространялось округ, немая, гнетущая какая-то музыка. И в нее заплеталось - и почтительное молчание толпы, и шаманский бубен, и острые крики ворон…
Я нелепо, болванчиком, поклонился покойнице и бычком отошел. Отходя, наступил кому-то на ногу. Обернулся и – увидел ее, это существо. М-м, я, наверно, должен ее описать, представить как-то? Ну, так, ничего особенного. Слов-то не подобрать. Глаза, конечно… Глаза – платиново-синие, большие, надменные. Носик. Крупноватые скулы. Выразительные, плотно сжатые губы. Румянец. Веснушки. Лобастая. На голове – белый пуховый платок. Выбилась одна русая прядка, и ветер ее телепает. Что-то такое приторно русское. А между тем, я «упал на измену». Померещилось – древность, Азия, истина, невозможно далекое что-то… И пахнуло – луговым разнотравьем на закате жаркого дня за много тысячелетий до зачатия моего.
Всё это вместе вынудило меня вместо приличного обстановке извинения вскликнуть: «Ой, бля!»
В тесной близости с упомянутой особой стоял худой, нервный, усатый мужчина с длинными, как у обезьяны, руками. Он презрительно на меня покосился и оттёр плечом, точно я был не из Москвы, а из какого-нибудь там Твери. Мне показалось, что девушка, которой я отдавил ногу, челом чем-то напоминает покойницу. Она даже не посмотрела на меня, хотя человек-то я собой видный. Чуть сдвинула брови, нахмурила лоб. Быстро провела языком по губам.
«- Извините, пожалуйста, - медленно произнес я. – Вот. Наступите мне тоже».
Усатый мужик побагровел и сказал с нескрываемой ненавистью:
«- Ну хватит уже, не маячь».
Я тоже выкатил грудь и выпятил подбородок.
Но тут эта девушка разрядила обстановку. Повела бровью, дёрнула плечиком, улыбнулась. Солнце ясное высунуло лучик из пасти крокодила. Морская пучина исторгла старинную каравеллу, и та как новенькая побежала по волнам. Жизнь, качнувшись вправо, качнулась влево… однако глаза по-прежнему были пустые и строгие, глаза прокурора.
«- Я тебя знаю, я тебя вижу, Мурик», - сказала она и резко, но ласково дернула меня за кадык. Ох, до чего же холодные были у нее пальцы! Холоднее катуньской воды.
В немалом изумлении, я отошел на исходный рубеж. Проводы продолжались.
«- Не знаешь, кто эта… мм… странная девица?» - спросил я у Кириллова. Кириллов замялся. Конечно, ему было известно, кто есть мой тесть, и тайком он считал, что я – баловень фортуны, человек-пузырь. Он отвернулся, обстоятельно перекрестил лоб и только потом отозвался:
«- У нас в Бэ дивно красивые девушки. Да, у нас тут – не там. Житница, цветник».
Мне захотелось ударить его.
«- Окрутят в два счёта, - мрачно подтвердил господин Ямалов, но тут же одёрнулся и, доверительно наклонившись, добавил игривым тоном: - Не знаю, приятель, кто эта милая девица. Для меня они все на одно лицо. А вот мужичок, тот, что с ней, мне известен. Это майор эфесбе Шаболдаев из центра «О».
«- WTF?»
«- Центр противодействия оккультизму», - безразлично пояснил Ямалов.
- «О! – патетически воскликнул Кириллов. – Да будет ночь!»
Я уловил: мои спутники что-то темнят. Хотел было их приструнить, окучить, но мое внимание переключилось. Древняя, приблатненная старушенция шла мимо нас и покряхтывала. «Большие мальчики, ах, какие большие мальчики, большие-большие», - щеря беззубый рот, растопырив пальцы, причитала она. Ямалов наклонился, пожал сморщенную лапку бабуси и вложил в нее красну денежку. Достояли мы до конца. Пришли мужики, не спеша опустили гроб в яму, засыпали яму, поставили временный памятник. Я ревниво присматривал за белым платком. Бац! - и нет его. Серые люди расходятся. И мы тоже тронулись в жизнь, вдоль шеренги могил. В сонном недоумении я вопрошал себя, не послышалось ль? И всякий раз отвечал: нет, не послышалось. Как же так? Мурик! Из уст местной цирцеи легко порхнуло интимное прозвище, данное мне далекой моей пенелопой.
Не слишком ли витиевато глаголю? Знаю, знаю, что надо попроще. Как вот в метро падчерицы говорят. Если снова меня поведет, вы мне только моргните… своим третьим глазом.
После похорон я почувствовал глубокую, шкурную усталость, удолбанность, безразличие ко всему, как присному, так и преходящему. Если бы, скажем, Америка нанесла ядерный удар по Москве и вколотила бы ее в материнскую почву – я бы только расплылся в глуповатой усмешке. Симпатяга Кириллов отвез меня в отель. Едва добравшись до кровати, я крепко заснул. Сон был такой же мертвый, как живопись, выброшенная на помойку. Пробудился только под утро. Голова ясная, тело бурлит и требует экшина. Долго не мог вспомнить, кто я, где и зачем. Решил, что больше не буду курить траву Кириллова.
Утром мы с Кирилловым поехали на «объект». Меня удовлетворили темпы строительства.