Игорь Шанин : Снафф

В голову приходит много новых мыслей, когда сидишь, связанный по рукам и ногам, на заднем сиденье старенькой шестерки, мчащейся в ночи по загородной дороге. Например, что двадцать три года – это не середина жизни, а только начало, и можно успеть еще очень много. Или что не нужно оставлять не запароленный телефон дома на самом видном месте. Когда с тобой что-то случится, родители возьмут его и прочитают все переписки, а это вообще не круто.

Веревки натерли запястья до саднящей боли, но я все равно шевелю руками не переставая. Во рту кляп – какая-то тряпка, чистота которой вызывает целую кучу сомнений. Так что все, что могу – сидеть на месте, глупо перебирая конечностями, и забавно мычать.

Впереди, рядом с водителем, сидит девушка. Рыжая, тощая как сушеная вобла. Лямка синего топика сползает с веснушчатого плеча, а в руке телефон, направленный глазком камеры прямо на меня. Девушку зовут Катя, ее очень радует процесс – хихикает как гиена. Сам водитель – Егор – не отрывает взгляда от дороги, поэтому видно только его коротко стриженый белобрысый затылок.

– Ну помычи еще, – просит Катя, скалясь широкой улыбкой.

Дорога вьется серой лентой, изредка в свете фар мелькают сорняки и знаки. Кругом непроглядная темнота. Ни одной встречной машины, да и что на них надеяться? Меня ж все равно не видно.

– Помычи, – канючит Катя.

Рыжие волосы растрепались, похожи на грязную мочалку. Пытаюсь обозвать Катю сукой, но тряпка все превращает в «ммм», поэтому Катя хихикает как гиена. Пальцы с розовыми ногтями сжимают дорогущий телефон, а камера исправно пишет происходящее.

– Этого вот, – говорит Катя будущим зрителям, – зовут Алеша. Алеше двадцать три годика и он скоро сдохнет.

Хихикает как гиена.

На самом деле, момент не столько страшный, сколько волнующий. Даже не верится до конца в происходящее – не могут же тебя, обычного парня, никому слова плохого не сказавшего, просто взять, вывезти за город и прикончить.

Пытаюсь сказать, что видеозапись – лучшая улика, но тряпка на месте, поэтому только «ммм». И сразу же хихиканье большой рыжей гиены.

– Алеша тупенький. – Это опять будущим зрителям. – Говорить не умеет, только мычит как теленок. Алеша, помычи?

Мычу на радость этой рыжей бестии, попутно ослабляя веревки. Из них можно выпутаться, если постараться как следует, но Кате этого знать не надо. Она, впрочем, и не проявляет любопытства – измывается, ерзает на сидении, несет чушь противным писклявым голосом. Приятно представить, что, окажись она в средневековье, тут же была бы сожжена на костре инквизицией. А еще не пристегнула ремень безопасности, поэтому приятно представить, как она вылетает через лобовуху при аварии.

Когда шестерка сворачивает с дороги и едет по неровностям сквозь сорняки, царапающие дверцы ветками, Катя оживляется еще больше:

– Почти приехали! Алеша, слышишь? – Камера не отрывается от меня ни на миг. – Алеша, считай секунды!

И хихикает как гиена.

В свете фар видно серую землю с пучками жухлой травы и чахлые деревца. Дальше – только темень. В такой глуши можно орать и звать на помощь сколько угодно, никто не услышит. И найдут очень нескоро, если вообще найдут.

– Тут вроде, – бурчит Егор, близоруко щурясь по сторонам.

Перебираю ногами, веревки все слабее и слабее.

Шестерка тормозит, эти двое выходят. Открывается задняя дверца, Егор грубо вытаскивает меня за шиворот. Падаю коленями на землю, в кожу через штаны тут же впиваются мелкие камешки.

– Вытащи тряпку, – велит Катя.

Егор выдергивает кляп, и я отплевываюсь, морщась от неприятного привкуса. Катя командует:

– Кричи.

– Отпустите, – говорю. – Я же ничего не сделал.

– Если бы сделал, давно бы уже сдох, – отвечает Катя, держа телефон на уровне лица и снимая меня, грязного, вспотевшего и дрожащего. – Тащи его.

Егор волочет меня за шкирку в свет фар, и там я вижу неглубокую яму. Рядом лопата, воткнутая в кучу сухой земли.

– Мы готовились, – объясняет Катя телефону, пока Егор подталкивает меня. – Алеша, все нравится?

Стою на коленях на самом краю ямы. Тут едва ли метр глубины, но это страшнее любой бездонной пропасти. Фары бросают мою длинную тень вниз, будто обозначают, где мне место.

– Скажешь что-нибудь? – спрашивает Катя, подходя ближе.

Оборачиваюсь, смотрю прямо в камеру:

– Отпустите. Пожалуйста, отпустите.

– Скука, блин, – отвечает Катя.

Толкает ногой в спину. Лечу вперед, дно ямы встречает мягким ударом в грудь и лицо. Дыхание сбивается, кашляю, выплевываю пыль. К щекам, мокрым от пота и слез, тут же липнет земля. Катя хихикает как гиена.

Веревка с лодыжек слетела еще в полете, но никто не заметил, так что, едва мысли проясняются, поджимаю ноги под себя, переворачиваюсь на спину. Егор хватает лопату, Катя прыгает рядом, запечатлевает каждый бесценный момент.

Звездное небо прямо надо мной – миллиарды крошечных колючих точек. Какие же мы бессмысленные по сравнению с ними.

Комья земли сыплются на грудь, тяжелые и холодные. Веревки на запястьях распускаются, больше ничего не сковывает. Еще один взмах лопатой, еще одна порция земли. Маленькие комочки забиваются под рубашку, какие-то жуки копошатся на шее. Пожалуй, хватит.

Вздохнув, поднимаюсь на ноги. Егор замирает, пальцы сдавливают черенок до побелевших костяшек, глаза смотрят с недоумением.

– Стой! – говорит Катя, не опуская камеру.

Хватаюсь за лопату, дергаю. Егор падает в яму, ударяется плечом об землю прямо у моих кроссовок. Только тут отпускает черенок, стонет от боли.

– Ты че! – кричит Катя.

Размахиваюсь, бью лопатой по Егорову коротко стриженому затылку. Гулкий стальной «бум». Егор кричит, поэтому бью еще раз, и он затыкается. Светлые волосы пропитываются кровью.

Катя орет:

– Ты че?

Толкаю Егора ногой, переворачиваю на спину. Стеклянные глаза пялятся в небо. Смотрю в Катину камеру:

– Я этого не хотел.

Выбираюсь из ямы, помогая себе лопатой. Катя стоит столбом, живая иллюстрация к слову «шок». Отбираю у нее телефон, останавливаю запись.

– Ты че!? – шепчет Катя, когда мобильник скрывается у меня в кармане. – Мы же договаривались!

Вчера была самая обычная суббота, и мы с Катей валялись в постели почти до обеда. Сонные и теплые, улыбались друг другу и несли какую-то чушь. Тогда и зашел разговор о легких способах срубить денег. Тогда я и рассказал, что в интернете можно найти много видео с реальными убийствами. Мол, есть даже специальные закрытые сайты с такими роликами, для извращенцев. И если у тебя есть подобное, то можно продать за немалую цену. Катя живо заинтересовалась, а я подлил масла в огонь, сказав, что у меня есть знакомый тип, которому можно продать видео, и никто ничего не узнает.

И да, она сама предложила снять фальшивый снафф и выдать его за настоящий. А когда я сказал, что понадобится помощник, она, конечно же, сразу вспомнила моего лучшего друга Егора. Так что все прошло как по накатанному, и в ответ на предложение похоронить меня живьем оставалось только напомнить, чтобы связывали не слишком крепко и закапывали не слишком глубоко.

Теперь Катя стоит здесь, со сползшей с веснушчатого плеча лямкой, и больше не хихикает. В глазах сплошной ужас.

– Психанул? – спрашивает. – Договорились же, это не по-настоящему!

– По-настоящему, – отвечаю. – Я же все знаю.

– Что знаешь?

– Читал ваши с Егором смс-ки. Знаю, что ни на какие дополнительные по биологии ты не ходила. Знаю, где была на самом деле.

Трудно представить, что ужас в ее глазах может увеличиться, но это происходит. Сжимает тощие кулачки, пищит:

– Не убивать же за это! Дурак, что ли? Можно было решить все так! А теперь посадят! Понял, посадят тебя!

– Да никого не посадят, – отвечаю, хлопая по карману. – Есть же доказательства. Вы меня живьем закопать хотели, а я вот вырвался и отбился. Пришлось вас убить, это самооборона.

Лицо Кати удивленно вытягивается:

– В смысле «вас»?

А потом она разворачивается, чтобы бежать, но почти одновременно с этим я размахиваюсь лопатой. Еще один «бум», и тщедушное тельце мешком падает в яму рядом с Егором. Заглядываю туда – глаза такие же пустые, нога конвульсивно подергивается. Ну и мрак.

Достаю телефон, пальцы привычно снимают блокировку и набирают номер.

– Алло, полиция?