Владимир Павлов : Сын Вавилона (I)

«Ты уже настоящий сын Вавилона», – говорили теперь Набу.

В течение лета Набу много раз слышал эти слова. Сам он не понимал, что значит повзрослеть и стать полноправным «сыном Вавилона». Он не чувствовал ничего такого, чего от него ждали.

Когда ему говорили: «Ты уже настоящий сын Вавилона», – это не предвещало добра. В устах матери или тетки эти слова звучали, как обвинение.

Отец этого не говорил.

Но если в дом заходил кто-нибудь из соседей, они непременно говорили: «Да, Набу, вот ты и стал настоящим сыном Вавилона», – и улыбались ему дружески и доброжелательно. Словно хотели показать, что они вовсе так не считают. Набу был готов скрежетать зубами.

Что будет дальше? Будущее было окутано туманом. Набу не собирался оставаться в родительском доме, однако работал в поте лица, исполняя все приказания, но двигался точно во сне. Он как будто отсутствовал.

Родительский дом держал его железной хваткой. Он должен жить здесь всю жизнь, так было начертано когда-то на каменных скрижалях. И это должно исполниться.

Чего он хочет?

Неизвестно. Впрочем, ему хотелось бы избавиться от всего, что тяготило и мучило его, и еще хотелось уехать. Он так и думал: куда-нибудь уехать. Все было смутно и запутанно.

Уехать – это казалось так легко и прекрасно, что у Набу невольно возникали мысли о светлых облаках или спокойном окончании дня Мардука, когда работа уже закончена и желания тихи.

В те месяцы Сивану и Дузу стояла засуха. Засушливый был год, говорили люди много лет спустя.

Набу больше уже не пас овец. Это делал парнишка из соседнего квартала. Звали его Сукайя, одежда на нем была такая ветхая, что мать тут же отыскала ему канди. Ему было десять лет, он пас овец вместе с Балатом. Теперь и Балат должен был делать что-то полезное. Ширку взялся и за него.

Никто не интересовался, хочет ли Балат пасти овец. Он должен был пасти их вместе с Сукайей и точка. Мальчиков будили на рассвете, кормили и отправляли на болота. И несколько часов их не было, будто они умерли. Однако они являлись домой в точно положенное время, минута в минуту. Размахивая руками и крича во все горло, они загоняли овец во двор и скрывались из глаз, занимаясь своими делами где-нибудь за домом, на берегу Арахту или в карьере, где добывали известняк. Наступал полдень, и овечьи колокольчики снова звенели на кривых улочках окраины, исчезая до позднего пастушеского вечера.

Набу видел и слышал их, работая на финиковых плантациях или где-нибудь в поле. Теперь он был настоящий полноценных работник. Нельзя отрицать, что это ему нравилось гораздо больше. Хотя было тяжелее. Он ни за что не поменялся бы с младшим братом.

Засуха.

Она сожгла все склоны. Там, где на землю падала тень от пальм, виднелась чахлая трава. Посевы были желтые, а в ту пору им полагалось быть зелеными.

Коровы возвращались домой измученные жаждой и толпились на дворе вокруг колодца. Тетка, протискиваясь между ними, наливала воду в каменные корыта, над ней облаком вились мухи, преследовавшие стадо от болота до самого дома. Тетка была темная, как бронза.

Неделя за неделей пекло солнце, дождя не было. На земельных площадках каждый день вскапывалась земля и обгорала, крещеная палящим солнцем. Пот лил ручьем.

Работая в этом году с отцом, Набу понял, что отец страдает тяжелым недугом. Этим недугом была любовь к земле.

Набу с ужасом смотрел, как отец набрасывается на землю. Видел, как блестят его глаза.

Это был черный недуг.

Все прочие обязанности отец выполнял только потому, что это было необходимо, и вновь с просветленным лицом возвращался к целине, вскапывал ее, убирал камни и вздыхал. Однако в его вздохах не было жалобы. Он копал столько, что уже с трудом распрямлял спину, но зато в глазах у него Набу читал умиротворение.

Тут не было ничего страшного. Но нетрудно было заметить, что отец изматывает и изнуряет себя, не считается со своими силами. В конце концов он расчистил слишком много земли, Набу-то не разбирался в этом, но слышал, что говорят другие. Син-или прямо заявил отцу, что если тот не в состоянии как следует унавозить всю расчищенную землю, то нечего зря и расчищать. Ведь они прекрасно знали, что ему не по карману нанимать рабочих.

Отец лишь посмеивался. Пусть только попробуют отнять у него то, что ему дорого, думал, наверное, он. Конечно, он был неправ, но он улыбался и продолжал работать.

Солнце палило без устали. На огородах один за другим пересыхали колодцы. У них воду возили в бочке из Арахту. Коровы приходили домой и выпивали все до капли. Тетка стояла среди коров и следила, чтобы воды хватило на всех.

В дни Нанны Набу иногда встречался с Табом. Прежде они были неразлучны. Ни Итти, ни кого-нибудь другого Набу не видел. Это было и хорошо и плохо. Он не знал бы, как ему вести себя при встрече, ведь все изменилось, они перестали ходить в школу.

Теперь люди говорили только о засухе. О том, что посевы пропали.
– В этом году придется резать много скота, – говорили люди.

Однажды, прощаясь в день Нанны, Набу заметил, что Табу хочется что-то сказать ему. Казалось, он собирается духом.
– Нынче Итти будет работать у нас в Шуанне. На прядильне.
Набу сказал:
– Вот как?
– Да, она приедет завтра утром.
– И на следующие месяцы тоже останется?
– Да, конечно. И, разумеется, будет обучать тебя по-своему путешествовать по миру теней. А ты не удержишься и сделаешь ее своим зеркалом.

Они разошлись каждый в свою сторону.

Таб говорил так, словно он совершил преступление против друга.

И Набу был недалек от того, чтобы считать это преступлением. Грехом.

Он поглядел вслед Табу. Таб шел среди пальм. У Набу сдавило горло. Больше Табу уже не будет его зеркалом.

Непостижимо, но это так: когда он выкурит порошок дурманки, Табу больше не будет его проводником в мирах Нергала.

Набу почувствовал жгучую боль, словно глотнул дыма. Завтра утром они начнут собирать чахлые смоквы и виноград, которые еще уцелели на выгоревших участках. К ним приедет Син-или. А в Шуанну приедет Итти.

Теперь Табу потерян для него. Вот он уже скрылся.

В месяцы Ташриту и Архасамна придется резать скот.

Этот приговор висел над стадами, словно черный рой мух. Его повторяли всяких раз, когда на улице встречались двое людей. Когда кто-нибудь заходил по делу к ним во двор. В лавках об этом говорилось чаще, чем где бы то ни было.

– Скоро в Вавилон погонят большие стада из других городов, – сказал Син-или.
– Помолчал бы ты лучше, – сказала тетка. Страшно было думать о том, что их ждет.
Мать попросила:
– Набу, привези воды.
Набу вывел мула. Затянул подпругу и загрохотал с пустой бочкой вниз к Арахту. Син-или лежал во дворе и отдыхал после обеда.

Править повозкой, конечно, интересно, но не тогда, когда другие отдыхают. Балат увязался за Набу. Сукайя ушел домой, и теперь Балат ходил за Набу по пятам.

Арахту обмелел, превратился в узкую речушку, Набу носил ведра на берег по высохшему песчаному дну. Мул переступал с ноги на ногу, отмахиваясь от слепней. Балат держал вожжи, мул смотрел на него, словно хотел что-то сказать.

Набу ходил по сухому белому песку. Как все несправедливо: ведь это дно реки, над ним должна течь прозрачная вода. Все вокруг пересохло, точно так же было и у Набу на душе. Тяжело ступая, он шел по сухому горячему песку и выжженному тростнику.