Мурыгин : Апельсиновые корки

I

- Мам, честно, я не курил!
Это была ложь.
- Знаешь сынок, мы тебе не так много запрещаем, что бы ты нам с отцом врал.
Родители всегда говорят подобные фразы слишком спокойным тоном. В такие моменты думаешь: «Пусть бы лучше наорали, или всыпали ремня, только бы не говорили так равнодушно».
- Я только хотел попробовать, это первый раз.
Вновь солгал я родителям.
- Ты должен понимать, что мужчина отвечает за свои поступки…
Кашель не дал маме закончить фразу, ее затрясло, ноги стали подкашиваться, но отец успел подхватить и усадить ее. Теперь она обмякла, все еще крепко сжимая белый платок в ладони; от румянца, который только что был на щеках, не осталось и следа, на меня смотрела очень старая и слабая женщина. Сердце сжалось, я не узнавал маму, на глаза навернулись слезы.
- Я думаю, ты все понял, сын, не стоит огорчать маму, – закончил, наконец, этот мучительный диалог отец. – Ступай к себе в комнату, тебе пора спать.
Ночь была тревожной, в тенях от проезжающих мимо окон машин мне чудились страшные звери, а любой посторонний шорох прогонял долгожданные сновидения. Я плакал. Отец пришел, когда настенные часы пробили три часа ночи.
- Малой, ты спишь?
- Нет, – я старался удержать голос, что бы папа не понял, что я плачу, но не получилось.
- Слезы - это хорошо, значит, ты чувствуешь.
Признаться честно, я не всегда понимал, о чем говорит папа. Он много рассуждал, подводил итоги, всегда были заключительные слова и какая-то мораль. Но это все было слишком сложно для меня… Мама умела говорить проще.
- Я вот тебе какую вещь скажу, – он уселся на край кровати. – Сила не в том, что бы скрывать свои слезы, а в том, что бы принимать в себе слабости.
Мне и сейчас было не понять, о чем он говорит, и почему это нужно делать ночью, но его голос меня успокаивал.
- Мне страшно, пап.
- Я знаю.
Он положил мне на голову свою тяжелую ладонь, и вдруг невыносимо захотелось спать, тревоги, переживания отступили и позволили мне погрузиться в крепкий сон. Напоследок я услышал странные слова.
- Чтобы руки не пахли, после того как покурим, мы с ребятами в школе, натирали их апельсиновыми корками…

II

Утром родители вели себя так, будто ничего не случилось, будто не было разговора о вреде курения, не было загадочного маминого кашля, все притворились. Я тоже.
Мы кушали оладьи со сметаной, я посыпал их сахаром.
- У тебя ничего не слипнется? – весело спросила мама
- Нет, все очень вкусно, как всегда.
Все действительно было как всегда… почти. У меня не получалось избавиться от тяжелого ощущения, я чувствовал свою вину за то, что врал родителям; казалось, я причастен к тому, что маме стало плохо. Но никто не обвинял меня, были только короткие диалоги, прежний румянец и усталая улыбка на лице мамы.
После завтрака мы сели смотреть фильм, какая-то «Одиссея – 2014». Сначала я обрадовался, ведь папа сказал, что он про космос, но на экране почти ничего не происходило, просто один корабль очень медленно летел к другому. При этом играла очень скучная музыка, родители называли ее «классикой». Я уснул.
Мне снилась наша дача. Я бежал по склону в шортах, ноги больно обжигала осока, но остановиться возможности не было. Скоро я перестал успевать перебирать ногами, оттолкнулся и прыгнул. Прыжок получился неестественно высоким, а приземление - чересчур мягким; мне понравилось, я оттолкнулся еще сильнее, и на этот раз немного парил перед тем, как коснуться ногами земли. Затем еще прыжок, - и у меня получилось задержать тело в воздухе, прежде чем опуститься.
И вот, наконец, я взлетел. Было страшно, ветер раскачивал тело, но постепенно удалось справиться и с этим. Теперь я полностью контролировал полет, его высоту, скорость. Я поднимался над облаками, но там было холодно, - поэтому почти сразу опускался. Было непонятно, откуда вдруг взялась эта способность, казалось, будто она всегда была частью меня.
Вскоре на горизонте появилась чайка, она, казалось ждала меня. И впрямь, стоило мне поравняться с ней, началась настоящая гонка. Чайка была быстрой, но и я не отставал. Мы летели без цели и направления, летели наперегонки очень долго, и в полете научились понимать друг друга. Она рассказала мне свою непростую историю, я рассказал ей о родителях. Мне даже показалось, что мы подружились.
Расставаясь, я спросил, как ее имя?
- Джонатан, меня зовут Джонатан, – ответила чайка и, прежде чем скрыться в плотном скоплении облаков, добавила – никогда ничего не бойся, мальчик. Не бойся.
Я не погнался за ней, вместо этого постепенно опустился на землю и оказался около своего дома, где меня ждали родители.
Сон не оставил во мне ни крупицы страха и сомнений, я проснулся с уверенностью, что все будет хорошо.
Когда, я рассказывал сон родителям, они громко смеялись и подшучивали, а когда закончил, отец подытожил:
- Какая мудрая чайка тебе встретилась на пути. Прямо как твой папка.
Мы снова смеялись. Все как раньше.

III

На кухне кричали. Это были родители. Я не понимал, зачем нужно было повышать голос, ведь кухня небольшая, должно быть хорошо друг друга слышно, даже если говоришь шепотом. Но они все равно кричали, от этого было страшно. Я хотел было пойти туда и объяснить им, что говорить так громко нет нужды, но услышал, как разбилась кружка, или тарелка, не знаю точно. Поэтому просто накрыл голову подушкой. Голоса было все еще слышно, но теперь он был далеко, как будто в другом доме. Теперь кричали не мои родители, а какие-то чужие люди; страх постепенно отступал.
Спустя какое-то время стало тихо, и я высунул голову из-под подушки. Прислушался, ничего не услышал и пошел на кухню. Родители все еще были там, на этот раз в тишине. Мама стояла у окна и курила, папа высыпал табак из сигареты на стол. Вообще он не курил, но иногда ходил по квартире с незажженной сигаретой, говорил, так думается легче.
- Потуши пожалуйста, мы об этом говорили, – сказал папа, не поднимая глаз. Он был явно расстроен и играл скулами, он всегда так делал, если был чем-то недоволен.
- Не начинай снова, пожалуйста, не при ребенке, – ответила она, но сигарету все же потушила. Глаза у нее были красные.
Вновь повисла тишина.
- Можно мне чаю? – сказал я, не потому, что хотел пить, а потому, что невыносимо было больше стоять и смотреть, как они молчат.
- Конечно, солнышко, ты какой будешь? – оживилась мама.
- Любой, главное, чтобы сладкий.
- Сынок, – когда папа начинал говорить таким тоном, обычно ничего хорошего это не значило. – Мы с мамой должны тебе кое-что сказать.
- Пожалуйста, не надо, ему не обязательно в это вникать, – тон был умоляющим.
- Во что мне не надо вникать? – страх вернулся, лучше бы кричали.
- Пусть знает, он, в конце концов, мужчина.
- Делай что хочешь, упрямый баран, – мама снова взяла сигарету, но поджигать не стала.
Отец внимательно посмотрел на маму и продолжил говорить, не сводя с нее глаз.
- Мама немного приболела, ну, знаешь, ничего серьезного, но все же придется ей ненадолго поехать в… как бы это сказать…
- В отпуск, на отдых, – помогла ему мама.
- Да, точно, ей нужен отдых. Поэтому на работе ей дали путевку в путешествие. Это месяц, может два, не больше. Как думаешь, можем мы отпустить нашу маму отдохнуть?
- А почему мы не можем поехать с ней?
- Сынок, мне бы очень хотелось взять вас с папой с собой, но в это путешествие отправляют только меня. А через пару месяцев я вернусь, обещаю.
Она очень старалась улыбаться, но не выходило. Я сделал вид, что не заметил.
- Ты, главное, фотографий побольше привези, хорошо, мам?

IV

Мама была в отпуске четвертый месяц. Мы с отцом периодически звонили ей, и каждый раз она обещала вернуться как можно скорее. Но всегда по каким-либо обстоятельствам, приезд откладывался. Когда ждать маму с отдыха стало невыносимо, я стал уговаривать отца поехать к ней.
- Пап, почему мы не можем навестить маму? Мы же не будем мешать, пусть она себе отдыхает, я хоть одним глазком на нее посмотрю. Я соскучился.
Этот разговор начинался не в первый раз, и постоянно заканчивался ничем - папа либо менял тему, либо отвечал смутными обещаниями, мол, «на следующей недельке посмотрим, может быть…». Но в этот раз он неожиданно заверил:
- Завтра поедем, да-да, точно, завтра поедем, обязательно поедем, надо взять билеты, собрать чемоданы, еще нужно отпросить тебя в школе… – от чего-то папа казался рассеянным; он неловко засуетился по кухне, начал переставлять посуду с места на место, как будто не мог вспомнить, где должны стоять чашки и тарелки
- Пап, сейчас летние каникулы, я не хожу в школу.
- Ну вот и хорошо, минус одно дело, это же хорошо! Обязательно поедем, давай бегом собираться, а я пока за билетами, может, даже сегодня поедем, – последнюю фразу он произнес уже из прихожей.
Таким отца я видел впервые. Стало не по себе. Но, как бы там ни было, через пару часов он вернулся с билетами, а еще через три часа мы заходили с сумками в поезд, который отвезет нас к маме. Отец всю дорогу был молчалив и угрюм, он не переставая играл скулами и смотрел в одну точку. Ощущение было, будто я стою под огромной навесной скалой, которая вот-вот должна обвалиться и раздавить меня. Сердце билось часто-часто, и я предпочел сразу лечь спать.
Снов было много - короткие, бессвязные, незапоминающиеся, а самое главное, они так и не принесли долгожданного облегчения. Зато вышло скоротать время, - я проснулся, когда мы уже подъезжали к пункту назначения. Отец по-прежнему сидел на нижней полке, не моргая смотрел в окно.
Поезд остановился, и папа вышел из оцепенения, в котором прибывал всю дорогу. Город был не знакомым и совсем чужим. Воздух на вокзале чуть отличался от того, чем я привык дышать. Людей было больше, воздух тяжелее, пахло жженой резиной и человеческим потом. Мне тут не понравилось. Но тут отдыхала мама, а зачем ей отдыхать в плохом месте?
Мама встречала нас на выходе из вокзала. Она казалась выше и была еще более худой, от румянца на щеках не осталось и следа. Она снова курила, но на этот раз, увидев нас, не затушила сигарету, напротив, только закончив одну, сразу подкурила другую.
Я побежал ей навстречу и крепко обнял. В ноздри ударил резкий запах табака и какой-то жирной пищи, закружилась голова, но я еще сильнее прижался к ней. Наконец, мама тоже обняла меня, повеяло холодом.

V

Мы были в этом холодном городе уже две недели. Квартира, в которой мы жили, казалась большой и пустой. Солнце, несмотря на то, что лето было в разгаре, почти не попадало в комнаты и не грело.
Я больше не узнавал своих родителей. Они больше не смеялись, часто закрывались на кухне, подолгу говорили, точнее, говорила в основном мама, она не переставала курить и все чаще кашляла. Отец был мрачным и молчаливым.
Уже ничего не было как раньше.
После очередного приступа мама потеряла сознание, и платок, что она всегда крепко сжимала, выпал из ее рук. Он оказался весь красным. Слезы потекли ручьем из глаз, я почти ничего не видел, только силуэт отца, что бежал от лежащей без движения матушки к телефону. Меня как будто оглушило, я ничего не слышал, не мог пошевелиться. Только слезы текли по щекам.
Вскоре приехали врачи и забрали маму. Мы поехали за ними и оказались в больнице. Там мы провели следующие три дня; отец постоянно куда то ходил, в палату нас не пускали.
Все было как в тумане, иногда я то ли засыпал, то ли терял сознание, но когда приходил в себя, картина не менялась, - отец все также ходил взад-вперед и играл скулами. Один раз он громко кричал на какого-то человека в белом халате. Я знал, что происходит, что-то очень плохое, но думать об этом было страшно.
На третий день, из палаты куда нас не пускали, вышел врач; они с папой долго о чем-то говорили, затем отец быстро развернулся и вышел. Минут через десять, он вернулся и крепко обнял меня.
Рубашка его пахла табаком, а руки апельсиновыми корками.
Я снова заснул.