дважды Гумберт : Самое страшное

Малыш был прописан в большом старомодном доме с балконами, похожими на обугленные груши, с дырявой крышей и темными провалами парадных. С одной стороны от дома могуче шумела трасса машин, тогда как с другой было причудливо тихо. Там как-то непоправимо разверзся извилистый буерак с буро-коричневым травостоем, в дебрях которого непосвященному было легко заблудиться и сгинуть. По дну буерака сочился ржавый ручеёк, через него прыгали кошки. Родители Малыша, учёные люди, давным-давно убыли в Сочи, и с тех пор от них не было новостей. Малыш жил с бабушкой. Ему повезло: его бабушка была идеальной и вечной русской бабушкой. По общепринятым меркам Малышу шел тридцать третий год.
Однажды Малыш возвращался с занятий на вялотренажере и оказался в золотушном районе города. Внезапно Малыш испытал наплыв детской паники. Растерялся, совершенно забыл, где находится. Но всё же собрался и пошел наугад, поскальзываясь, бормоча. Со стороны могло показаться, что он слегка не в себе. Так это, в общем, и было. Однако Малыш всегда так ходил – как пьяный или блаженный. За плечами у него был рюкзачок в виде веселого львенка. На голове – буденовка с белыми крыжиками. Наконец Малыш вышел к широкой реке и сориентировался. Мрачновато мерцало ледяное «сало». На том берегу как будто кто-то подпрыгивал, большой и неявный. Прогудело речное судно. Малыш быстро пошел по набережной своей заплетающейся походочкой жертвы. Набережная плыла навстречу, как нескончаемая баржа. Со стороны реки она была ограждена правильными бетонными глыбами. На них то и дело попадались неряшливые рисунки плохих детей. А так - было безлюдно, бесчеловечно. Но вот какой-то человек всё-таки торопливо вынырнул из кустов, по причине ненастного ветра потерявших всякую привлекательность. Малыш еле заметно вздрогнул. Человек, формой похожий на неудавшийся колобок, с неопрятной, раздерганной седой бородой, низко опустил голову и виновато, замогильным голосом попросил закурить. Малыш запустил руку в карман и нащупал пачку папирос «Вечность».
- Малыш?! – неожиданно проговорил человек. – Чтоб меня градом ебнуло!
- Кап… Майор Сугробов? Не может быть.
Малыш покачнулся, как дерево, в которое ударила легкая молния.
- Полковник. Уже, - с достоинством проговорил человек, вместе смешной и страшный. Он ловко выдернул папироску из трясущихся пальцев Малыша. – Еба-ать, сколько лет!
Мозг Малыша, отдельно от тела, произвел вычисление. Двадцать лет прошло с тех пор, как Малыш в последний раз видел своего воображаемого друга.
- Ну рассказывай. Чо да как? – наскочил, засуетился Сугробов. – Много ли ты замочил врагов родины, пока меня не было? Вид, я смотрю, у тебя не совсем героический.
- Ни одного, - с трудом признался Малыш. – Так – как-то не попадалось.
- Да не может быть! Ты гонишь! – Сугробов весело пихнул Малыша в бок. – Брось заливать-то. Хочешь сказать, пропала моя наука?
- Я не гоню, - Малыш тоже достал папиросу и стал терпеливо объяснять: - Когда я служил в армии, мне крепко дали по голове. И с тех пор я немного того. Не всё улавливаю, не умею сосредоточиться на главном.
- Вот как? Это печально, печально, - сразу загрустил Сугробов и аккуратно завинтил бороду под ворот непрезентабельной телогрейки. – А вообще – как твоя гражданская жизнь? Чего ты добился? Чем дышишь? Кем стал?
- Да никем я не стал! – отчего-то обиделся Малыш. – Станешь тут. Больно надо.
- Как это никем? Совсем-совсем никем? Да как же тебя угораздило? Ведь все кем-то становятся.
- А вот так, - отмахнулся Малыш. – Я даже человека не могу ударить.
- Так ты что – дурачок? – догадался Сугробов и густо закашлялся, причем изо рта у него полетели какие-то совсем уж странные брызги.
- Ну почему дурачок? – Малыш с самым серьезным видом задумался. – Просто я не согласный. Пока не согласный. Ни с чем. В принципе. А еще - я в поиске. Хожу, думаю, прикидываю, смотрю на разные вещи. И… всё мне не нравится, всё, что я вижу, вызывает во мне протест. Трудно мне, душно, тяжело, как в скафандре, - со вздохом признался Малыш. Потом наморщил лоб и подозрительно заглянул в помятое лицо Сугробова. – А ведь ты не полковник. Ты врешь. Как раньше, ну, тогда, в 90-е врал, что у тебя дома есть плазменный пулемет. Нет, ты не полковник, не можешь ты быть полковником.
- Это еще почему? – возмутился Сугробов. - Погоны тебе показать? Штаны с лампасами?
- А потому, да потому, что ты ничто.
- Я же твой лучший друг.
Малыш сделал твердую паузу, набирая слова на особый выдвижной щиток.
– Нет, не на чердаке ты живешь, а исключительно у меня в голове. Ты – жалкий плод незрелого воображения. Моя галлюцинация! Вот ты кто.
Сказав это, Малыш резко, обеими руками оттолкнул от себя плотное и объёмное тело Сугробова и бросился бежать в сторону всевозможных людей.
Маневр вполне удался. Благодаря то ли страху, то ли усилию воли, он забежал в реальную жизнь, спустился в метро и без происшествий добрался до дома. Но мысль о Сугробове продолжала ныть у него в голове. Бабушка это приметила. И улыбнулась лукаво.
- Ну почему, почему у нас в России всё так безнадежно, - в задумчивости пробормотал Малыш. – Ажно жить не хочется.
- Ох, жениться тебе пора. Там дети пойдут. А дети – это и есть кровушка жизни, - со знанием дела сказала бабушка. – Будешь еще пельмешков?
Вообще-то у Малыша была подружка. Звали ее Лизавета, ей было 25 лет, она жила в том же доме, только в другом подъезде. Лизавета часто сиживала во дворе на качели, уставившись в смартфон. Она училась на парикмахера, но однажды отстригла клиенту часть уха и с тех пор работой пренебрегала. Вот и сейчас она как тень Офелии сидела на качели, болтая ногой. Поползновения сумерек, рыхлый снег ничуть ее не смущали. Малыш вышел во двор, зашел в подвальчик, купил бутылку дешевой водки, два яблока и запивку. Лизавета оторвала взгляд от смартфона и помахала ему рукой.
- Ну что – на наше место? – подмигнул Малыш.
Лизавета хмуро сплюнула и, повернув смартфон к Малышу, показала ему фотоснимок какой-то смазливой девицы.
- Нравится? – спросила она.
- А кто это еще?
- Блядь! Ты чо, телик не смотришь?
- Да нахуй надо.
- Это Диана Шурыгина. Будущий президент Газпрома.
- Да и в рот ей ноги.
- Шустрая, сучка, - с непостижимой радостью проговорила Лизавета.
- Ты красивее, - польстил Малыш.
- Ой, да ладно!
- Нет-нет, это просто кобыла. А вот в тебя завернута какая-то тайна. Я такие вещи на раз просекаю, - Малыш взял Лизавету за бледную руку, и Лизавета покорно пошла с ним в сторону туманного шрама, перерезавшего внешне спокойное лицо города.
Невольно Малыш озирался. Ему не совсем хотелось, чтобы проклятый майор увязался за ними в овраг. Минут пять они шли по неприметной кошачьей тропинке, переступая через валуны и черные лужи. Обошли большую помойку - пригорок, блестевший битым стеклом. В буераке было тепло и тихо. Высокий камыш еле двигался, пахло речным илом. В одном месте ручеёк раздался в миниатюрное озеро. Летом тут часто сидел один и тот же рыбак. Но сейчас от него осталось только перевернутое ведро. Малыш и Лизавета перешли ручей по цепочке из кирпичей и вскоре оказались у круглого раструба, выпиравшего из красноватой глины. Диаметр врытой в склон гигантской трубы был метра два. Загадочное происхождение трубы давно перестало их волновать. Они только знали, что эта труба торчала здесь всегда – с самого сотворения мира. То есть – с самого раннего их детства.
Малыш включил фонарик и посветил в дыру. Мало ли что. Лизавета бесстрашно вошла во мрак и отыскала спрятанные в нем стеариновые свечи. Замерцал уютный и неживой свет. Из тьмы проступили – столик, два ветхих кресла, подпиравшие стену, и стоявший повдоль кособокий диванчик, - всё это было найдено на помойке. Круглые стены, круглые пол и потолок, - и отчётливо круглое ощущение безвременья. Лизавета давно уже облюбовала это странное место и каким-то необъяснимым образом выставила ему «защиту». Поэтому здесь никогда никого не было. Даже кошек и крыс. Правда, и телефон здесь не ловил. Подсознательно Малыш верил, что труба – это храм. Может быть, даже последний храм истинной веры в истории человечества. Густая темнота, которая начиналась сразу же за нежным оазисом света, была священным покровом и могла скрывать только одно существо.
Выставив свечи, Лизавета сотворила из ничего четыре угла пространства. Еще одну свечу, уже пятую по счету, она поместила на стол. Малыш быстро выложил из пакета водку, закуску, запивку и курево. Вдруг Лизавета всем телом протяжно вздохнула и переломилась, точно кукла из тростника. Малыш тоже глубоко поклонился в направлении круглой темноты провала. Примерно минуту они стояли так, касаясь руками праха. Звенящая тишина окружала их.
- О, Незримая и Безмолвная! – наконец натужно воскликнула Лизавета. – Дай нам, несчастным изгнанникам, пристанище на щедром и покойном лоне твоем! Подай нам частицу твоей великой любви!
Последовала еще одна благоговейная пауза. Но вот из темноты повеял таинственный ветерок, пламя свечей дрогнуло, и раздался какой-то негромкий звук – не то скрип, не то хлопок. Лизавета и Малыш сразу отмякли, расслабились. Их охватило желание. Упав на диванчик, принялись любезничать, целоваться. На левом бедре Лизаветы было тату – знак Танит, великой ночной богини.
Позанимавшись некоторое время плотской любовью, они жадно стали пить водку. Как обычно, Малыш быстро захмелел. В зыбком, неярком свете Лизавета предстала в виде некоего неизвестного науке райского существа. Внезапно Малыш изобрел умом опасную игру и тут же предложил ее Лизавете.
- А давай расскажем друг другу самое-самое главное и основное. То, что никогда не рассказывают.
- Ну чо, давай, - легко согласилась Лизавета. - Только ты первый.
- Я с колыбели был трус, - начал Малыш. – А хотелось быть смелым. Героем. Маньяком.
- Это хуйня, - засмеялась Лизавета.
- Нет, не хуйня, - запротестовал Малыш. – Страхи мои велики, точно горы, и глубоки, как океаны. Природа моя такова, что я не могу не бояться. Если бы все страхи, которые я испытывал, накинулись на меня все сразу, организованной группой – я бы сошел с ума. По-настоящему. А не так, как сейчас. Погоди… Ты же не считаешь меня этим… как его… идиотом?
- Нет, не считаю, - успокоила его Лизавета. – Хотя ты очень на идиота похож. Ладно, давай рассказывай, чего ты боялся, - она залезла на кресло с ногами и, подтянув колени к подбородку, обвила их своими русалочьими руками. Малыш же сидел принужденно, как гвоздь, сложив перед собой крупные, как у мертвеца, кисти рук. Ему казалось, что он вдруг заговорил на чужом языке.
- Да разного я боялся. Тут важно, что интенсивность страха не убывала с годами. Понимаешь?
- Я тебе честно скажу: мне сложно это понять, - отозвалась Лизавета. Малыш махнул рукой и продолжил давать признательные показания:
- Вот, например, недавно, когда я участвовал в подпольной борьбе с режимом, я дико боялся, что свои ребята примут меня за суку. Ну, за стукача. Я проигрывал в уме одну и ту же ситуацию: как меня станут пытать, грызть, допрашивать. Как в этом… романе, ну, «Бесы» у Достоевского. И хотя никакого конкретного повода бояться этого у меня не было, мне казалось, что на меня странно посматривают, перемигиваются, шушукаются у меня за спиной. Я уже сам был не уверен, что я не стукач. Быть может, у меня в голове есть подслушка? Быть может, часть моего времени мне не принадлежит? Разве я могу поручиться, что полностью обладаю собой? Страх стал невыносим, когда я прочитал роман Кэндзабуро Оэ «Футбол 1860 года». Я не выдержал этого – и порвал с протестным рухом.
- Ну, это хуйня, - снова сказала Лизавета. – Да и правда – какой из тебя борец. Взяли бы за жопу – и стучал бы, как миленький.
- Вот-вот, - лицо Малыша максимально помрачнело. – За жопу. Когда мне было 17 лет, я стал дико бояться того, что я… ну, гомосексуалист. В глубине души. Хотя меня совершенно определенно тянуло к противному полу.
- Ну и что тут такого страшного?
- Не понимаешь?
- Нет, Малыш, не понимаю, - как-то свысока ответила Лизавета.
- Я слишком чувствительный и ранимый, - попытался объяснить Малыш. – Как поэт. Только стихов писать не умею. Жизнь… представляется мне излишне грубой.
- Ну, так ведь оно и есть, - Лизавета бесцеремонно взяла со стола сигарету и закурила. Ее пустые глаза замерцали далеким. – Знал бы ты, каково оно в межзвездном пространстве. А пол – это ерунда. Нелепый каприз вашей местной природы.
От ее странных слов возникла неловкая пауза. Малыш дернулся: ему показалось, что круглый проём в конце трубы перечеркнула чья-то ловкая тень.
- Ну, то был пустой страх, напрасный, - быстро, хриплым от волнения голосом возобновил свой рассказ Малыш. – Но потом я стал очень сильно бояться показаться смешным. Меня охватил страх, почти ужас, что я по жизни – чудак, пустой, несерьёзный человек. Клоун, никто. Думаю, этот страх и не дал мне развиться в полноценную личность. А сейчас он уже отпустил, отступил, точно буря. Оставив по себе обломки меня. Таким я себя и чувствую – как разобранный лего-конструктор. Можно собрать всё, что угодно, и – ничего не собрать. Вдобавок я перестал верить цельным натурам. Мне кажется неестественным, что человек может отвечать за себя, может нести ответственность. Нормальный человек, в моем понимании – это набор масок. Сорвав их одну за другой, уткнешься в мокрое место. Кто я? А в ответ тишина. Разве это не страшно?
Лизавета пугающе засмеялась. Резкий отзвук ее издевательского смеха еще долго перекатывался в глубинах трубы.
- Ну, а сейчас ты чего боишься? – отсмеявшись положенное, спросила она.
Малыш почувствовал, как под ложечкой булькнула незнакомая злоба. Он расправил свои щуплые плечи и посмотрел Лизавете с вызовом прямо в глаза.
- А сейчас я понял, что самое страшное для человека – это утратить совесть и очерстветь душой. Всё. Теперь твоя очередь. Говори то, что никогда не говорят.
- Нет, погоди! – встрепенулась Лизавета. – Что там еще за душа такая? Что ты чушь-то несешь. Я вот не раз про душу слышала, но так и не поняла, что это такое. В Википедии написано, что это сложное понятие из философии и религии. А дальше мне лень было читать.
- Душа – это душа, - твердо произнес Малыш. – И страх ее поедает. Человек только тогда побежден, когда он теряет контакт со своей душой.
- То есть, ты хочешь сказать, что она что-то собой представляет в физическом смысле? А куда же это девается после смерти тела? Попадает в какой-нибудь заботливо подставленный накопитель?
- А хуй его знает. В загробную жизнь я не верю, - честно признался Малыш.
- Ага. Ты просто смерти боишься. Так бы прямо и сказал. А то несешь околесицу, плетешь небылицы. Все твои страхи – различные формы одного и того же страха. И страх этот зауряден.
- А ты что – ее не боишься?
- Я-то? Ха! Я совсем из другого теста, – Лизавета сплюнула и коварно стрельнула глазками.
Малыш сидел, подперев лоб рукой. Он исподтишка посматривал на Лизавету. Его старая, испытанная подруга обнаружила вдруг какую-то неизвестную грань. И эта грань зловеще светилась, переливалась, манила. Так что Малыш вновь ощутил зов плоти. Он вскочил, схватил Лизавету за талию и увлек на диванчик. Некоторое время они толклись и барахтались под аккомпанемент скрипучих пружин. Закончив, отсели друг от друга на расстояние вытянутой руки. Малыш сидел лицом к свету, а Лизавета – спиной, так что лицо ее полностью окутала тень. Лизавета сказала:
- Итак, теперь моя очередь. Слушай меня, Малыш. Я, - она сделала эффектную паузу, - самое настоящее чудовище. Я иная, неорганическая форма жизни. Я летела к вашей дурацкой планете миллионы ваших дурацких лет сквозь ледяные бездны космоса. Лизавета – мое первое земное воплощение. Я сейчас просто пока отдыхаю, осматриваюсь. Но цель у меня одна – уничтожить всех людей и превратить Землю в мертвый камень. Ты ненароком открыл мне вашу тайну: пока у людей есть душа, они будут бороться. Наблюдая за вами со стороны при помощи телевидения и интернета, я пришла к заключению, что ваша квази-разумная раса и без посторонней помощи движется к трупному окоченению. Но я не собираюсь ждать, пока плод сам упадет мне в руки. И уже в следующем воплощении начну беспощадную войну с человечеством. Вы слишком слабы. Ваши души сжирает страх. Ваше мужество иссякло. Ваш Бог плюнул на вас. Против меня у вас нет шансов. Всё ясно?
- Да всё, всё понятно, - смутился Малыш. – Только не понятно, если ты решила как следует отдохнуть после долгого перелёта, то почему воплотилась в России? Могла бы и получше место найти, - и злоба снова задвигалась, зашевелилась под его сердцем, подобно киношному Чужому.
- А все-таки ты идиот. Придурок. Ебанько, ебанько! – манерным, жестяным и скрипучим стал голос красавицы.
- То есть, ты, Лизка, хочешь сказать, что я вот уже несколько лет занимаюсь любовью с… какой-то непонятной хуйней? Значит, вот ты как? Я к тебе, значит, со всей душой. А ты… А ты… Ты… Ты идиотом меня считаешь! Да ты хуже Дианы Шурыгиной. Ты, в натуре, чудовище! Я что, блядь, ничего для тебя не значу?
Показалось, что над головой Лизаветы растворилась старинная, затхлая, мрачная книга. Волосы девушки вздыбились, в глазах, лишенных и тени сочувствия, сверкнула прямая угроза. Лизавета выбросила вперед правый кулак и ударила Малыша в челюсть. Но тут за спиной у нее материализовался человек. Он грубо схватил ее за шею, тряхнул и стал толково душить, сцепив кисти в тугое кольцо. Глаза Лизаветы вылезли из орбит. Однако короткие мускулистые руки майора Сугробова продолжали блокировать ее дыхание. Лизавета захрипела и опрокинулась вверх лицом. Сугробов задушил ее поразительно быстро. Глаза с пляшущими искорками неподвижно уставились в свод. Сугробов с удовлетворением крякнул, хвастливо потрясая руками, руками убийцы.
- Ну вот, Малыш, разве у меня не золотые руки? Теперь мне точно дадут генерала. Скажи мне спасибо за то, что я уничтожил эту мерзкую тварь, - произнес он.
- Ты… Ты… - Малыш утратил дар речи и блеванул, с непривычки попав на себя.
Вдруг тело Лизаветы вздрогнуло и подпрыгнуло на целый метр. От него отделилась какая-то мятущаяся и бесформенная тень, прореженная синеватыми огоньками. Пару секунд повисев, тело девушки упало, как куль. А тень собралась в одну острую точку и метнулась к майору Сугробову. Тот едва успел инстинктивно присесть и загородиться руками. Раздался оглушительный взрыв, и воображаемый друг Малыша исчез в облаке бетонной пыли. Исчез, надо полагать, навсегда.
Малыш отмер, вздохнул, задышал и наклонился над полым телом подруги.
- Что ж это? Да как же это? Нет! Да ну нахуй! – тихо повторял он и тянул Лизавету за руки. Тело стало ощутимо тяжелым, как будто отлетевшая душа обладала отрицательным весом. Поднатужившись, он перенес его с пола на диванчик и накрыл лицо своей курткой. Задул свечи и погрузился в утробную темноту. Медленно подступало осознание того, что он только что здесь совершил. Осознание было темным и вязким, оно было похоже на странную, инородную тень, которая прихлопнула лихого майора.
Малыш вышел из трубы наружу и закурил последнюю папиросу из пачки. Стало холодно и уныло, камыши шептали, падал мокрый снег. Над противоположным склоном оврага торчали верхние этажи высотки. В окнах горел свет. Возможно, там кто-то смотрел телевизор, возможно, там были малые дети. Эти возможные дети еще не знают, что им уже объявлена война.
Тяжкий опыт непоправимого увеличил гравитацию в несколько раз. Он досмолил папироску, помочился, сделал жалкую попытку бежать. Но реальность стала похожа на туго натянутую, эластичную сетку, которая оттолкнула назад.
И – у него не осталось сомнений в том, что реальность не для него предназначена. Малыш молитвенно сложил на груди бесполезные руки и вернулся в цилиндрический храм. Самое страшное - если это просто труба, почему-то подумал он.
Возьми меня, Танит. Сделай так, как будто меня и не было.