tangle : Совет в эпчике.

- Шамиль?.. Шамиль Басаев? Это Шамиль Басаев?
(Телефонный звонок премьер-министра России
ВиктораЧерномырдина в Буденновскую больницу. 1995г).


1
До Ачхой-Эппе Хасан добрался в половине одиннадцатого, за час до начала джаама – Совета полевых командиров юга Чечни.
На въезде в аул у закрытого шлагбаума с дощатой пропускной сторожкой, выкрашенной красной краской, Хасан остановил мотоцикл, требовательно посигналил.
Из сторожки выглянул старик в длинном овчинном полушубке и черной папахе. Старик вытащил руку из засаленного кармана, отвернул угол поднятого воротника, стал разглядывать мотоцикл; что-то отмечая про себя, кивал головой, переводил взгляд с закрепленного ребром на переднем крыле номерного знака на руль с торчащим железным кронштейном и овальным зеркальцем, с рифленого, увеличивающего стекла фары на коляску с туго натянутым, дерматиновым фартуком; пристально смотрел на Хасана, на брезентовый плащ с капюшоном, на перчатки-краги с жестким защитным раструбом, на руки с разведенными в стороны локтями, на туго затянутый подбородочными ремнями шлем с четырьмя валиками-выступами, который вместе с огромными темными очками превращал лицо Хасана в надуто-недовольное, сердитое.
Хасан, торопя старика, крутнул ручку газа. Мотоцикл угрожающе затарахтел.
Старик пожевал беззубым ртом, неожиданно громко спросил:
- Спешишь?
Хасан, раздражаясь, крикнул:
- Ну, давай уже, дед! Открывай.
Шлагбаум был самодельным, с металлическим колесным диском от грузовой машины и длинной веревкой, придавленной к земле булыжником.
Старик медленно вышел из сторожки, кожаным сапогом с надетой на него резиновой калошей сдвинул камень, тут же, словно хотел еще о чем-то спросить, ухватил веревку за конец, останавливая начавший подниматься шлагбаум, от рывка развернулся всем телом, засеменил негнущимися ногами.
Но Хасан уже звякнул рычагом переключения скоростей, наклонившись вперед, нырнул под брус шлагбаума, еще раз с железным клацаньем переключил скорости, направил мотоцикл к мосту через речку с тем же, что аул названием, которое местные жители сокращали до простого и понятного - Эпчик.
Мотоцикл, точно на трамплине, прыгнул на деревянном накате, соединяющем мост и обрывистый берег, натужно заревел, задымил синим выхлопным дымом.


2

Обычно полевых командиров и командиров боевых групп, прибывающих на Совет, встречали, показывая важность события, или Председатель джаама Шамиль Зараев, бригадный генерал, глава тейпа, и как он себя еще называл, хозяин Эпчика, или его брат и помощник Магомед.
Шамиль до войны был конокрадом, перегонял украденных лошадей из Калмыкии в Кабарду и Дагестан. С того времени у него остались «гипнотический» взгляд, пританцовывающая походка и особая манера в разговоре «цокать» языком. Потому Шамиль выходил к командирам вприпрыжку, здоровался отрывисто, по-птичьи:
- Салам. Салам.
Магомед старался быть похожим на Шамиля: так же пружинисто-торопливо шел, заложив руки за спину, пристально смотрел, отвечая на приветствие, прижимался щекой к щеке гостя.
Но сегодня у зараевского дома ни Шамиля, ни Магомеда не было. На каменистом пятачке пред воротами стояли полевые командиры: Доку, Аубекир, Рашид, Умар, Хамид, Замир.
Хасан притормозил у ворот, поднял руку, приложил в приветствии к мотоциклетному шлему, медленно проехал мимо.
Серые стены из пиленого ракушечника, серая шиферная крыша, высокое крыльцо, открытая терраса с деревянной оградой и широким поручнем, узкие окна с арками, напоминающими минаретные; - дом Шамиля не отличался от других домов в ауле, - только располагался выше остальных, на границе, где крутой горный склон сменяется отвесным скальным срезом – холодным, мрачным.
Кто-то из командиров свистнул, громко позвал:
- Эй, Мага! Хасан приехал!
В доме хлопнула дверь. На высоком крыльце показался Магомед, стал быстро спускаться по крутым ступенькам. Круглая войлочная шляпа была сдвинута на затылок, пиджак приспущен на плечи и спину.
Сквозь затемненное стекло мотоциклетных очков и Магомед, и командиры казались одинаково-однотонными, как в черно-белом фильме, в котором черные и белые краски заменены на коричневые и серые. Коричневыми были пиджаки, куртки, пальто, теплый арабский халат, сигарета в пальцах, сцепленные на животе руки. Коричневыми казались аульные дома, орешник на дне ущелья, бурная речушка с высокими берегами, маленький, словно игрушечный, мост, такое же игрушечное овечье стадо, бредущее по обочине разбитой аульной дороги.


3

Сегодняшний Совет должен был состояться еще в ноябре прошлого года. Шамиль получил от Абу-Хакима деньги – острил – «на маленькую войну в Гудермесе», собирался обсудить с командирами операцию по захвату районного городка. Но в октябре, во время праздника Курбан-Байрам Шамиль был ранен осколком мины, попав в засаду у поселка с русским названием Важный. И с того времени, забросив другие дела, лечил покалеченную взрывом ногу: менял врачей, лекарства, консультантов, съездил в Баку, Тбилиси, в Ростов, переносил Совет на конец декабря, потом - на январь, теперь - февраль, сделался раздражительным, капризным…
Увидев свободное место, Хасан свернул к забрызганным грязью, оттого похожим друг на друга автомобилям, выстроившимся в неровную шеренгу у низкого забора. Колесо мотоцикла ткнулось в скрепленные глиной камни. Мотор дернулся, заглох. В наступившей тишине было слышно, как струйкой вытекает из выхлопной трубы конденсат.
Двумя руками оттягивая резинку, Хасан сдвинул очки на лоб, зажмурился, наклонил голову, подставляя лицо солнечным лучам.
Здесь, высоко в горах февральское утро было не по-зимнему солнечным, ярким. Холодный, разряженный воздух обжигал гортань и легкие. Хасан закрылся ладонью от солнечных лучей, задержал дыхание. Кожа на лбу и шее побагровела, Хасан закашлялся, вытирая рукавом губы, отвернулся. Резко обозначилась кожная складка на небритой щеке, сделала и без того вытянутое лицо длинным, лошадиным.
Хасан неуклюже задрал ногу, путаясь в полах плаща, тяжело прыгнул на землю, навалившись на мотоциклетное седло, отстегнул фартук, закрывающий коляску, медленно, точно выбирая, принялся менять пристроенные на сиденье планшетную сумку, трехлитровую стеклянную банку с кумысом, черную, вязанную шапочку с вышитым исламским значком – скрещенными кривыми саблями на мотоциклетные перчатки, шлем, очки, плащ. Наконец, остался в дорогой лыжной куртке, в лыжных брюках, в тяжелых горных ботинках, с надетым поверх спортивного костюма кожаным ремнем и серебряным кинжалом, с планшетной сумкой, переброшенной через плечо. Сумка зацепилась за серебряную пластину на ножнах, развернулась углом. Хасан двинул кинжал вместе с ремнем на бок, локтем поправил рукоятку, проверяя, хорошо ли закрыта банка с кумысом, наклонился, тронул крышку.
В мотоциклетное зеркальце стали видны часть забора, ворота, вышедший за калитку Магомед. Поверхность зеркала была выпуклой, увеличивала отражение, но непропорционально, уродливо. Забор и ворота отражались непомерно высокими, а Магомед - с огромным вытянутым туловищем, маленькой головой и короткими ногами.
Хасан осторожно взяв банку двумя руками, неторопливо пошел к воротам.
Выше среднего роста, худощавый (лыжный костюм превращал его в плотного, даже грузного), со стеклянной банкой в руках, Хасан был похож на заблудившегося туриста, перепутавшего торговые ряды воскресного базарчика на лыжном курорте с унылой окраиной горного аула.
Подойдя к дому, Хасан стал здороваться с полевыми командирами. Он обнимал каждого из них, отводил в сторону руку с банкой, поворачивался боком, объяснял:
- Лекарство для Шамиля привез. Кумыс.
Командиры обнимали Хасана, смеялись:
- Заделался байкером?
Хасан тыкал банкой в мотоцикл:
- БМВ. Сорок третьего года. Раритетный. – Улыбался. - Абу-Хаким обещал купить. Если на ходу.
Улыбка у Хасана не получалась. Лицо кривилось недовольной гримасой, словно белые полоски-следы от ремешка мотоциклетного шлема продолжали, удерживая, сдавливать щеки и подбородок.
Увидев перед собой Магомеда, Хасан на мгновение замер, растягивая слова, проговорил:
- А вот и Магомед!.. - Наклонившись, негромко, вкрадчиво спросил: - Как дела? - Вместо рукопожатия, сцепив пальцы в кулак, неожиданно выбросил правую руку вперед, в сторону Магомеда, обозначая удар в живот.
Магомед попятился, расталкивая командиров. Но удар все равно оказался болезненным, сбивающим дыхание.
Хасан подхватил, стискивая, Магомеда за локоть, повернулся к расступившимся молодым людям, засмеялся:
- Как на колхозной планерке. Столпились. – Хлопнул Магомеда по плечу, и вновь с силой, больно. – Что? Испугался? – Увлекая Магомеда за собой, пошел к дому, продолжал настойчиво расспрашивать. – Как Шамиль? Почему к гостям не идет? - Раздраженно, тем же движением, что у мотоцикла, поправил «съехавший» на спину кинжал. – Абу уже здесь? Почему молчишь?
Магомед осторожно высвободил руку, стараясь поспеть за Хасаном, пошел быстрыми короткими шагами, стал виновато оправдываться:
- К Шамилю вчера из Грозного доктор приезжал. Ногу резать.
- Еще один помощник смерти? - Хасан остановился, повернулся к Магомеду. – Ну, и что? Отрезал?
- Отрезал. Еще вчера. Днем. - Магомед вздохнул. – Врач известный. Хирург. В иностранном Красном Кресте работает. Дудаева лечил. – Пожал плечами. - После операции сказал. Что прошло удачно. Но Шамиль плохой совсем. В себя еще не пришел. Без сознания. – Мотнул головой, продолжал. - Врач правду не сказал. Наверно, боялся... Пошли. Сам увидишь.
Но Хасан не двинулся с места.
- Так что? Выходит… Совета не будет? – Пошутил. – Как останемся без Совета?
- Не будет. – Магомед не понял шутки. - Я хотел тебе сразу сказать. - Стал серьезно, будто докладывал, говорить. – Ничего. Пообедаем. Барашка утром зарезал. Шурпу женщины приготовят. Я им уже объяснил. Шашлыков нажарю. Есть хороший прасковейский коньяк.
- С завода? - Хасан рассмеялся. - Помнят тебя еще в Буденновске.
Хасан и Магомед стояли под выложенной пиленым камнем (сложной винтообразной кладкой) высокой аркой, по бокам - круглые столбы с латунными шапками и блестящими полумесяцами на вершинах. Сразу за аркой, к стене дома были прислонены железные створки новых ворот. На створках – выкованная из металлического прута арабская вязь, приветственная сура Корана, которой встречают гостя: ва аллейкум ассалям ва рахмату-аллахи ва баракатуху – мир вам и милость Аллаха и благословение его.
Магомед усмехнулся:
- Помнят. - Кивнул, показывая на ворота, похвастал. – Из Армавира мастера привозил. Таких нигде больше нету.


4

Комната, в которую привел Хасана Магомед, показалась неожиданно большой, просторной. Повсюду были следы торопливой уборки и перестановок: светлое, оставшееся от платяного шкафа пятно на стене, телевизионный антенный провод, стопка старых газет на полу, прямоугольный стол с огромной тяжелой столешницей и рулоном белой ткани посередине.
Кровать, на которой лежал Шамиль, располагалась в дальнем углу и была отгорожена, точно ширмой, дагестанским ковром. Рядом с кроватью, у изголовья стояла тумбочка с лекарствами, а немного в стороне - стул.
Большое одностворчатое окно было закрыто шторой из прозрачной тюлевой ткани. Штора была зеленого цвета, оттого солнечный свет падал зеленым столбом на пол и противоположную стену, наполняя комнату зелеными тенями, увеличивал похожий на орнамент рисунок: убегающих друг от друга ящериц.
Хасан протянул руку, нарушая границы светового потока, сделал шаг, повернул руку так, чтобы ящерицы оказались на ладони, быстро сжал пальцы в кулак. Ящерицы, опережая, переместились на внутреннюю сторону кисти и предплечья.
Стараясь все делать быстрее, Хасан вновь протянул руку, молниеносно сжал пальцы, но ящерицы снова ускользнули.
Хасан, улыбнулся, постоял еще немного, направился к кровати Шамиля.
Ящерицы пришли в движение вместе с Хасаном, заскользили по рукаву куртки, штанине, щеке; точно меняющиеся картинки в старой, оставшейся от деда игрушке - аппарате, состоящем из полого цилиндра с окошками и встроенного внутрь барабана с кривой ручкой. На барабан надевалась лента с тремя рисунками: бегущего атлета, прыгающей на скакалке девочки и падающего с неба орла. Если барабан крутить, атлет принимался бежать, девочка прыгать, а орел падал на спрятавшегося в траве зайца.
- Шамиль, салам. Здравствуй.
Хасан говорил тихо, почти шепотом, поставил на тумбочку банку, сдвинув лекарства к краю.
Серое, безжизненное лицо с черными глазницами и острыми краями надбровных дуг, синие губы, бледные бескровные руки, лежащие поверх одеяла, едва выделяющиеся на белых простынях, сбившаяся на бок, в клочьях борода…
Хасану показалось, что Шамиль не дышит. Хасан растерянно оглянулся. Он до мелких подробностей запомнил прошлогодний октябрьский день, когда посередине праздничного застолья Шамиль вдруг предложил поехать на важную встречу. Шамиль засмеялся, подчеркнуто соединил название поселка «Важный» и встречу, называя ее важной, внимательно, изучающее посмотрел, спросил:
– Ну, что, Хасан? Постреляем немножко?!
Хасан выдержал долгий взгляд Шамиля, пожал плечами:
- Какой ответ хочешь? Ты на Коране поклялся быть моим аталыком. Наставником и покровителем. А это – выше отца! – Кивнул головой, улыбнулся. - Конечно, постреляем, Шамиль. Обязательно постреляем!
Хасан не хотел знать ни о встрече, ни о месте, он даже не хотел выходить из машины, когда та съехала с дороги и остановилась у опушки небольшого чинарового леска, а когда пошли через лес к заброшенной кошаре, держался позади, во второй группе сопровождавших Шамиля людей. Потому он не видел, что произошло у кошары, лишь услышал взрыв и крики. Затем раздался второй взрыв. Кто-то упал на землю, кто-то бросился назад, к машинам…
«Выезжай, как заезжал! Выезжай, как заезжал!» - Хасан бормотал про себя простое шоферское правило, которое слышал еще до войны от таксиста-осетина, когда тот, сдавая назад, маневрировал между беспорядочно стоящими автомобилями у центрального универмага Грозного.
Хасан бежал, стараясь как можно точнее повторить путь, проделанный им же от оставленных на опушке леса машин до кошары. Он выбирал те участки тропинки, камни, траву, на которые уже наступал, или в безопасности которых не сомневался. Потому частые быстрые шаги сменялись короткими остановками и длинными тяжелыми прыжками. В такие моменты Хасан начинал проговаривать водительскую присказку вслух, а последнее слово и вовсе выкрикивал - «заез-жал!».
Через каждые три-четыре шага Хасан тормошил перекинутое через плечо тело Шамиля, пытался сместить закрепленный на его поясе пистолет, который рукояткой давил на ключицу, причиняя нестерпимую боль.
Кровь Шамиля залила пиджак, рубашку, брюки.
Когда Хасан выбрался на лесную опушку, к нему бросился какой-то дальний зараевский родственник, оставленный для присмотра за автомобилями, подхватывал под руки Шамиля, испуганно спрашивал:
- Что случилось? Хасан? Что там?.. Русские?
Хасан в ответ цедил сквозь зубы:
- Давай! Давай! Быстро. Аптечку неси! – Лихорадочно дергал пряжку ремня, просовывал ремень под разбитую ногу, затягивал, останавливая кровотечение.
Потом Хасан, пошатываясь, стоял возле машины, отведя в сторону полу пиджака, брезгливо вычерпывал из заполненного кровью кармана теплые скользкие сгустки, выкладывал их на крышку автомобильного капота. Отделяя от сгустков, передвигал указательным пальцем к автомобильному дворнику телефон, зажигалку, ключи, расческу, шариковую ручку. Ребром ладони, оставляя на капоте красные полосы, собирал сгустки к краю. Коротким, резким движением сбрасывал в траву…
Хасан смотрел на складки одеяла, пытаясь представить, каким теперь, без ноги будет Шамиль, перевел взгляд на свои ноги, вздохнул:
- На все воля Аллаха. - Покачал головой. - Ничего. Мы с тобой еще повоюем.
Хасан наклонился, собираясь пожать Шамилю руку, но не решился, лишь тронул край простыни, повернулся, пошел к входной двери.
Перед дверью Хасан оглянулся, повторил:
- Ничего. Еще повоюем. – Быстро вышел.


5

В коридоре было темно и затхло. Из угла тянуло сыростью, резко пахло старым бурдюком.
Провожая Хасана в дом, Магомед предупреждал, что в коридоре перегорела электрическая лампочка, широко раскрывал входную дверь. Но Хасан упрямо, ощупывая дверной наличник, принялся искать электрический выключатель, чертыхнулся.
- Шайтан!
Не найдя выключателя, Хасан медленно, держась рукой за стену, двинулся вперед, по направлению к входной двери.
Рука нащупала грубый кованый крюк, вбитый в стену, с висящей на нем конской упряжью: вожжами, хомутом, шлеей, чрезседельником, удилами с металлическими кольцами.
Сделав еще шаг, Хасан уперся коленками в деревянный чан, пытаясь определить его размеры, провел ладонью по краю. Ладонь соскользнула. Хасан оперся на сложенные в чане, пересыпанные солью коровьи шкуры. Пальцы утонули в покрывающей шкуру слизи и насыпанной толстым слоем крупной соли. К кислому бурдючному запаху добавился сладковатый запах гниющих шкур, заполнил коридор тошнотворной вонью.
- Боллар хакха. – Проклятье.
Хасан, споткнувшись о дверной порожек, выскочил на террасу.
Расположившиеся в дальнем конце террасы охранники, привлеченные шумом, с интересом смотрели на Хасана.
Двое: высокий, неестественно худой, в черной кожаной куртке, которая висела на острых плечевых костях и острых лопатках, будто ее повесили на высокую спинку стула и застегнули на всю длину металлической молнии, и – юноша, совсем мальчик, с круглым, улыбающимся лицом, румяными, детскими щеками, с редкой, юношеской щетиной-пушком вместо бороды на арабский манер и нестрижеными, длинными волосами, заворачивающимися из-под шапочки-тюрбана сальными локонами (одет он был в теплое пальто-халат и мягкие кожаные сапоги) препирались друг с другом. Выскакивая на террасу, Хасан слышал обрывок разговора.
- Э-э! Ты его в Грозном купил. На Минутке.
- Пророком клянусь! Посмотри. Хозяин на прикладе имя написал.
Третий сидел на широком поручне, положенном на окаймляющую террасу низкую каменную ограду, качал ногой. Он был в армейском камуфляже: куртке, брюках, кепке. На ногах – тяжелые, туго зашнурованные ботинки. В руках он держал зеленый, в пятнах-разводах бинокль.
Хасан сощурился, постоял, привыкая к яркому солнечному свету, потом медленно повернулся к молодым людям, несколько раз сжал и разжал кулак испачканной руки (склеенные пальцы разъединялись с чуть слышным треском), спросил:
- Воду… Где можно найти?
Тот, который был в черной куртке, и молодой переглянулись, одновременно заговорили. Так же, разом замолчали.
Сидящий на поручне улыбнулся, укоризненно глянул сначала на одного, потом на другого, повернулся к Хасану, принялся снисходительно объяснять.
- Пойдешь за дом. Там увидишь сарай. А в стороне от сарая - летнюю кухню. В кухне спросишь Зухру. Она…
Хасан не дослушал.
- Вы откуда? Я вас раньше у Шамиля не видел.
Сидящий замолчал, хмуро смотрел на Хасана, словно решал, продолжать ли разговор, потом большим пальцем приподнял козырек кепки кверху, вздохнул, ответил вопросом на вопрос:
- Тебе вода еще нужна? Нет? – Отвернулся, плюнул длинным плевком.


6

Выложенная речным камнем дворовая дорожка за домом делала петлю, треугольной площадкой соединяла второй, черный выход из дома с кухней и большим глинобитным сараем, заканчивалась у плетеной из ореховых прутьев ограды, поставленной на границе двора и огорода.
Хасан замедлил шаг, рядом с низким каменным забором, кажущимся ниже и неприметнее из-за стоящих за ним черных иномарок, увидел мальчишку лет одиннадцати. Рыжий, с круглым в веснушках лицом, мальчик держал двумя руками, будто копье, длинную с острым концом на сломе палку. Размахнувшись, он с хрустом пробивал тонкую ледяную пластинку, проделав отверстие, наваливался всем телом, проворачивая палку, расширял образовавшийся ход. Шапка-ушанка сбилась на затылок. Зеленый ватник расстегнулся, полы разошлись в стороны. Резиновые сапоги скользили по льду, оставляли грязные полосы-следы.
Льдинок, покрывающих лужицы, между забором и глухой стеной дома было много. У забора льдинки были уже разбиты, но из-за небольшой глубины и того, что заполнявшая их вода за ночь вымерзла, под сверкающими на солнце осколками оказывалось одно и то же: песок или глина, немного грязи, мелкие камни.
И только ближе к стене, в глубоком следе, оставленном тележным колесом, мальчик обнаружил воду. Вода растекалась грязной жижей по поверхности льда из пробитой палкой дыры. Мальчишка наступал, придавливая, ногой на край льдинки. Вода била из отверстия фонтанчиком, заливала сапог. Мальчик стучал сапогом, стряхивая воду и грязь, победно смотрел по сторонам. Заметив Хасана, вздрогнул, нахмурился, но сразу деловито, точно старому знакомому, махнул, приглашая, рукой, крикнул:
- Даха! Даха! – Пойдем. – Не дожидаясь ответа, оскальзываясь, побежал к дорожке, ведущей в сарай.
Хасан в нерешительности, раздумывая, постоял, но все же свернул к сараю, неторопливо пошел наперерез мальчишке.
У дорожки мальчик замер, поставив сапог на бордюр, представляющий торчащие из земли углами половинки кирпичей, стал счищать налипшую на подошву грязь, проводил палкой по краю подошвы, по носку, стучал каблуком. Ступив чистым сапогом на камни дорожки, крутнулся на носке, ловко пристроил второй сапог на бордюр, но тут же, передумав, нетерпеливо посмотрел на Хасана, побежал к сараю, оставляя на камнях коричневые комья грязи.
Дверь в сарай была открыта. Мальчик остановился в дверном проеме, повторил еще раз:
- Даха! – Пойдем! – Скрылся в темном помещении.
Хасан задержался у входа, точно делая что-то запретное, еще раз оглянулся, сунул руки в карманы, переступил через дверной порожек.
В сарае резко, пугающе пахло больницей и было неожиданно холодно, значительно холоднее, чем на улице.
Единственное окно освещало тусклым светом полупустую комнату с грудой картонных ящиков и широкой деревянной лавкой у стены. На лавке стояли белый эмалированный таз и пластмассовое ведро с синей ручкой. Здесь же были брошены ворохом какие-то тряпки.
Хасан подошел к лавке, вздрогнул, увидев в тазу испачканные кровью медицинские инструменты. Брезгливо морщился, разглядывая ножи, зажимы, ножницы, кривые иглы с остатками шелковых и кетгутовых ниток, блестящие крючки, держалки, пинцеты.
Все инструменты были залиты прозрачным желтоватым раствором, от которого шел резкий больничный запах. Почему-то отдельно, в ведро, в такой же желтый раствор была опущена пила. Пила была похожа на обычную пилу, только ручка, скоба, сама пила были белыми, блестящими. Зубцы пилы – острые, треугольные, в белесовато-красных, костных опилках. Костные опилки лежали «горкой» на дне ведра, были хорошо видны сквозь толщу раствора.
Хасан качнул ботинком ведро. Заполняющая ведро жидкость пришла в движение, ударила волной в стенку, плеснула через край. Качнулись костные опилки, переместились по дну равномерным слоем.
Хасан вопросительно посмотрел на мальчика. Тот, не обращая внимания на загадочно-пугающий вид медицинских инструментов, больничный запах, кровь, нагнувшись, пытался вытащить палкой что-то из-под скамейки. Сначала у мальчишки ничего не получалось, но потом, уцепившись за тканевую складку, он выволок на середину комнаты обернутый простыней таз. Таз был на треть заполнен пропитанными кровью марлевыми и ватными тампонами. Поверх тампонов лежала салфетка, лежала комом, будто что-то прикрывала.
Мальчик торжествующе-победно посмотрел на Хасана:
- Хежа. - Смотри. – Стал палкой разворачивать салфетку.
Внутренняя поверхность салфетки была пропитана кровью, но под салфеткой ничего не оказалось.
Мальчик дважды отвернул и свернул края салфетки, разворошил окровавленные тампоны, нахмурился, медленно повернулся к открытой двери, воскликнул:
- Жала боллар сардам! – Проклятая собака! – Закричал по-русски. – Я тебе! – Выбежал из сарая.
Хасан повернулся, следя за мальчишкой, пошел быстрым шагом к выходу.
У плетня, рыча и взвизгивая, наскакивали друг на друга две кавказские овчарки, дрались за полуобглоданную кость. Огромная серая собака с длинной, свалявшейся в грязный колтун на боку шерстью забрасывала лапу на шею и голову черной, с обрезанными ушами и коротким, обрезанным хвостом, пыталась свалить ее на землю. Черная, защищаясь, рычала, наклоняла голову, показывала не только желтые острые клыки, но и розовые, в темных пятнах десны, зажав в зубах кость, топталась по такой же, как в сарае, марлевой салфетке.
Увидев размахивающего палкой мальчишку, обе собаки так же рыча и показывая друг дружке зубы, наклонив головы еще ниже, почти касаясь мордами подтаивающей земли, побежали вдоль плетня к прорехе в дальнем конце, по очереди протиснулись между прутьев, скрылись в огороде.


7

Хасан, оглядываясь, быстро шел к дому, у крыльца едва не столкнулся со стремительно спускающимся по ступенькам Магомедом.
- Хасан!
Магомед остановился на последней ступеньке, смотрел на Хасана сверху вниз.
- Шамиль в сознание пришел. Зовет. - Приглашая, протянул руку. - Пойдем!
Хасан, отстранился, сделал шаг назад:
- Магомед, там… - Сошел с дорожки в грязь.
Магомед перегнулся через поручень, ухватив Хасана за куртку, громко, радостно продолжал:
- Шамиль сказал. Ты станешь проводить Совет. Вместо него. – Потянул. - Давай-давай. Пойдем.
Солнце светило Хасану в глаза, отчего Магомед нависал огромным темным пятном. Чтобы лучше видеть Магомеда, Хасан повернулся боком. Стала видна половина лица и шея, угревая сыпь на щеке, алое ухо, грязный воротник рубашки. Хасан недовольно сморщился:
- Оставь. Я тебе говорю. Оставь! Куртку порвешь. – Настойчиво продолжал. - Магомед! Ты меняя не слушаешь! Там собаки…
- Что? – Магомед, наконец, посмотрел в ту сторону, куда показывал Хасан, переспросил. – Собаки? – Вдруг улыбнулся, копируя голос Хасана, его же словами воскликнул. – Что! Испугался? – Тем же движением, что Хасан при встрече у ворот, и так же сильно ударил Хасана по плечу. – Не бойся. – Засмеялся. - Они хорошего человека не тронут. – Оставил руку на плече.
- Магомед!
Хасан дернулся всем телом, сбрасывая руку Магомеда.
- Ладно-ладно. – Магомед сунул руку в карман. - Сейчас племяннику скажу. – Громко позвал: – Тимур! Тимур!
- Ты не понял, Магомед!.. Собаки сожрали… - Хасан, запнулся, подыскивая слово, глотнул воздуха, выругался по-русски. – Ногу Руслана. Бляд!