Денис Дыбин : Владимирский централ

10:24  14-06-2017
Владимир вышел на лестницу, чтобы покурить. Закрыв дверь, с облегчением выдохнул. Пьяные крики гостей не просто раздражали, они будили в нем тяжелую звериную ярость… до одури хотелось зарычать, гаркнуть, затопать ногами, надавать оплеух, спустить с лестницы, заклеймить проклятием и забыть.

Счастье – это когда делаешь то, что хочешь. Владимир не мог исполнить заветное желание даже в день своего рождения.

Печальные факты бытия тревожили Владимира с того момента, как он начал осознавать себя личностью. Один из этих фактов заключался в том, что свою природу нужно ежедневно обуздывать, иначе скоро окажешься на обочине жизни, где никакой свободы нет вообще. Темпераментный и стихийный, изысканный и утонченный, желающий подчас того, от чего «нормальные» люди отшатнулись бы, как от проказы, Владимир научился прятать свою сущность под личиной скромного египтолога, тихони-интроверта и книжника – почти как педофил Гумберт из набоковского романа. Книги он любил с детства, любил какой-то сложной любовью, смешанной с изрядной долей отвращения – так сердобольные женщины любят бездомных лишайных котят, подыхающих на помойке.

Одни книги подыхали в самом начале - расползались в руках, как гниющая плоть, распространяя смрад мертвых слов. Другие держались чуть дольше, но и на их страницах медленно, но верно проступали трупные пятна, которые не могли скрыть ни изящный слог автора, ни его глубокие мысли о том, что мы тут делаем и что нас всех ждет. И крайне редко в руки Владимира попадалась книга, способная дышать и не являть признаков разложения до последней страницы, правда, и она потом умирала, задыхаясь под бременем собственной жизнеспособности…

В шахте лифта загремела расшатанная вконец кабина, и лампочка на потолке замигала, как в фильме ужасов, бросая грязные желтые отблески на «творчество» малолетних ублюдков, которые только по недоразумению считаются детьми.

Владимир выдохнул горький дым, закрыл глаза и прижался спиной к стене.

«Мне тридцать шесть… - думал он. – Ни жены, ни нормальной работы, ни приличной квартиры… а что у меня есть? И кто у меня есть? Парочка олигофренов-коллег, с которыми я вынужден почему-то дружить? Стареющая дурочка Изольда, готовая трахаться день и ночь, лишь бы не думать, что в сущности никому не нужна? Ежедневное прозябание в тусклом абсурдном мирке истфака, где каждый день похож на кафкианское сновидение? А что впереди? Такая же беспросветная одинокая жизнь, слегка окрашенная кроваво-красными оттенками декадентских фантазий, что никогда не станут осязаемой плотной реальностью…»

Створки лифта скрипнули, открываясь, и Владимир вздрогнул, возвращаясь в реальность.

Из лифта вышла, стряхивая с красного зонтика влагу, невысокая девушка с короткими темными волосами и тонкой фигурой, затянутой в тугой малиновый плащ. От незнакомки ощутимо пахло свежестью, весенним дождем. Мельком взглянув на Владимира, она широко зевнула, прикрыв рот с ярко-красными губами узенькой смуглой ладонью, отразила отблески лампочки темными глазами с восточным разрезом и решительно позвонила в дверь напротив лифта, за которой обитала учительница младших классов Вероника Сергеевна, пустая никчемная женщина, похожая на транссексуала.

Дверь приоткрылась, яркая незнакомка исчезла, и Владимир зажег еще одну сигарету. Цепенея от предчувствия, глубоко затянулся. В голове зазвенело, душа распахнулась, как бездна. Казалось, еще немного, и произойдет что-то странное, страшное и прекрасное, как эротический кошмар гениального живописца.

И потому, когда дверь медленно, даже торжественно, распахнулась, и девушка в малиновом плаще подошла к Владимиру, глядя ему в глаза антрацитовыми зрачками суккуба, он ничуть не удивился, а только собрался весь, будто спринтер в ожидании выстрела.

- Извините, что обращаюсь, - произнесла незнакомка мурлыкающим контральто, - но вы единственный, кто может мне помочь…

- Рад служить.

Она улыбнулась, смущенно опустив ресницы, и резкие черты ее ассирийского лица смягчились, высветив что-то до сладкой жути знакомое.

- Дело в том, что я убила вашу соседку, и теперь не знаю, куда спрятать труп. Быть может, его расчленить? Как вы думаете?

Почти минуту Владимир напряженно думал. Он слишком хорошо понимал, как много зависит от его ответа и не мог позволить себе сплоховать.

- А зачем прятать? – спросил он наконец, когда убедился, что ничего остроумнее не придумает.

- Ну не знаю… – девушка пожала плечами. - В фильмах злодеи всегда так делают… а впрочем, вы правы… пусть себе лежит, - она обернулась, и Владимир только теперь заметил, что в прихожей, широко раскинув руки и ноги, лежит Вероника Сергеевна, а из ее плоской грудной клетки, едва прикрытой велюровым халатом, торчит длинный кухонный нож с черной рукояткой. – Бедняжка… она совсем не ожидала, что я так сделаю.

Владимир не мог оторвать взгляда от трупа учительницы. В этой картине было что-то магическое и в то же время естественное, будто по другому судьба Вероники Сергеевны закончиться не могла.

- Меня зовут Владимир, - проговорил он сдавленным голосом.

Дверь его квартиры раскрылась, и на лестничную площадку вышла, покачиваясь и близоруко прищурив выпуклые еврейские глаза, замдекана Изольда с размазанной по лицу губной помадой.

- Володя, ты бессовестный человек… бросил меня одну… с этими дураками… а они меня лапают… - она прислонилась к стене и бессмысленно улыбнулась. – Скоты.

Девушка забрала у Владимира сигарету, выдохнула столбик дыма в лицо Изольды. Приоткрыв глаза, Изольда уставилась на нее мутным взглядом, нахмурила неровно выщипанные брови, оттопырила губу.

- Угостите даму сигареткой…

Громко икнув, она едва не упала. Девушка расхохоталась, открыла дверь, затолкала Изольду обратно в квартиру и грациозно развернулась.

- Ксения, очень приятно. Но ты называй меня Нефертити…

Владимиру очень понравилось, как естественно она перешла на ты, и он даже улыбнулся несвойственной ему веселой улыбкой, чтобы показать, как много для него это значит.

- А ты меня Эхнатоном, - предложил он в шутку, но девушка, видимо, не поняла юмора и с невозмутимым видом кивнула.

- Ты ведь ненавидишь их, верно? – она ткнула сигаретой в дверь, за которой надрывались в три голоса гости.

Медленно, взвешивая каждое слово, Владимир произнес:

- Это не ненависть. Это глубочайшее, основанное на многолетнем анализе, отвращение. Меня тошнит от всего, что они говорят и делают. Тупые животные, которые могут только жрать, размножаться и дрожать от страха. И при всем при этом они учат меня, как жить, как мне чувствовать, дышать… рядом с ними я задыхаюсь, я как в тюрьме…

- Я поняла, - перебила девушка, положила ему на плечо горячую ладонь и посмотрела в глаза. – Ты хочешь их убить.

- Это правда, - вынужден был признать Владимир.

- Так давай, Эхнатон, - она сверкнула жемчужными зубками. – Действуй. Или тебе помочь?

Владимир нахмурился, спрятал взгляд.

- Боишься? Ничего… это нормально. В начале все боятся, - Ксения мечтательно закатила глаза. - Я тоже боялась. А потом убила подонка, который меня изнасиловал. И мне стало легче… гораздо легче. Я освободилась. Вышла из внутренней тюрьмы.

- За что ты убила учительницу?

- Эта сука гнобила меня, когда я была нежна и открыта миру, как распустившийся цветок… Я созвонилась и напросилась в гости. Вот и навестила…

Владимир глядел на девушку с искренним восхищением.

- Я тебе открою маленький секрет, Эхнатон. В этом конченом мире делать можно все, что захочешь. Главное, чтобы об этом никто не узнал. А все эти сухие моральные построения и высосанные из пальца теории о долге и совести, все эти громоздкие искусственные конструкции, чуждые нашим истинным сущностям, можешь смело спустить в свой внутренний унитаз. Их придумали трусы, не способные переступить через свои страхи, придумали, чтобы обезопасить себя от таких, как мы. Они овцы, Эхнатон. А мы с тобой – волки.

Каждое ее слово падало на сердце Владимира каплей расплавленного воска. Содрогаясь от болезненной сладости, он тихо спросил:

- Откуда ты такая взялась?

- Оттуда, - она ткнула пальчиком вниз.

Владимир посмотрел на ее черные полусапожки, сглотнул слюну.

- Ты серьезно?

- Разумеется, нет, - Ксения засмеялась. – Все гораздо проще. Ты вышел покурить, я пришла, чтобы убить учительницу… и с первого взгляда поняла, что ты не овца.

- Это видно?

- Конечно, - на дне ее глаз проскользнуло манящей тенью нежное обещание. – Раньше я часто ошибалась… на деле волки оказывались овцами. Овцами в волчьей шкуре, - она горько усмехнулась. – Настоящие волки – большая редкость…

- Нефертити… - он наклонился к ней. – Знаешь, а ты и в самом деле похожа…

- Так звал меня мой брат, - она отстранилась. - Его убили.

- Ты отомстила за него?

- Разумеется.

Девушка вошла в квартиру учительницы, вернулась с окровавленным ножом и захлопнула дверь.

- Я ведь не ошиблась в тебе?

- Черт бы меня побрал, нет!

- Тогда возьми… - она отдала ему нож. – Я войду следом.

В глазах у него неожиданно потемнело, сердце налилось тяжестью. «Что ты собираешься делать? Ты сошел с ума… – зашептал в голове Владимира испуганный голос. - Ты знаешь эту девчонку десять минут… опомнись!»

- Ты хочешь сидеть в своей внутренней тюрьме пожизненно? Как все эти животные? – спокойный голос Ксении омывал душу, как прибой омывает грязный илистый берег. – В тебе заговорил твой страх, твой охранник, твой внутренний вертухай. Убей его. Освободись. Ради себя, ради свободы… ради меня.

Владимир нашел внутри себя какой-то тяжелый продолговатый предмет и со всей мысленной силой обрушил его на источник шепота. Послышался крысиный пронзительный писк, и все смолкло.

Он посмотрел на нож в своей руке. В темных разводах на лезвии как будто скрывался сложный психоделический узор, исполненный тайного смысла. Владимир открыл дверь, миновал прихожую и медленно вошел в комнату.

Возле заставленного бутылками и тарелками стеклянного столика сидел толстый Вадим и качал бритой обезьяньей головой в такт музыке, источником которой служил мобильный телефон в руке Николая.

- Владимирский централ, ветер северный… этапом из Твери, зла немерено… лежит на сердце тяжкий груз…

Николай сидел на полу, вцепившись пальцами свободной руки в лохматые волосы и подвывал, как собака. Возле окна кружилась в карикатурном танце Изольда. Тонкие птичьи пальцы с зелеными ноготками крутили выкрашенные в рыжий цвет кудрявые локоны.

«Сценка, достойная кисти Босха… ученые… историки… культурные люди с высшим образованием…» - мысли проносились в голове Владимира стремительными рывками. А потом воздух сгустился, время замедлилось сердце как будто остановилось. Он сжал покрепче влажную рукоять ножа, шагнул вперед и полоснул лезвием по складчатой свиной шее заведующего кафедрой, тайного алкоголика и развратника, получившего теплое местечко благодаря папочке.

На тарелки с размякшей снедью брызнула веером вишневая кровь. В тот же миг Изольда пронзительно завизжала. Николай тупо посмотрел на Владимира, несколько раз моргнул совиными глазами, выронил телефон, попытался встать, но не успел – нож вонзился ему в грудь, и доцент, кандидат наук, не знающий на деле элементарных фактов истории, задергался на ковре в тяжелой агонии, напоминающей религиозный экстаз пятидесятника.

- Позволь мне, - Ксения выхватила нежными пальцами из руки Владимира нож и медленно направилась к Изольде. Походка ее была легка, как походка богини, что идет по лунному свету к звездам. Изольда смотрела на нее ясными и совершенно трезвыми глазами, и на ее одутловатом лице проступал темными красками первобытный звериный ужас, превращающий ее из глупой шлюхи, какой она являлась по жизни, в мутный проектор потусторонней сюрреалистической красоты…

Когда замдекана упала, с треском ударившись затылком о подоконник, Ксения расстегнула плащ, сняла через голову шерстяной свитер, под которым не было ничего, кроме свежей девичьей нежности, приспустила короткую юбку, обнажая полупрозрачные трусики, и замерла на месте, безжалостная, с таким женственным беззащитным видом, что у Владимира защемило сердце, а к горлу подступила сладостная волна ужаса перед великолепной непостижимостью предельно обнаженного бытия…

А после была вечность, долгая вечность, исполненная обжигающих прикосновений, змеиных переплетений, головокружительных падений на самое дно, где можно все, где нет никаких запретов, где светит мрачное лохматое солнце, и среди вздыбленных древесных корней, разрывая туман стремительными прыжками, рыскают в поисках добычи пауки-людоеды, а на деревьях сидят пернатые девушки с глазами, как аметисты, и поют чистыми голосами прекрасные песни о смерти…

Владимир закурил, выпустил к потолку столбик ароматного дыма и хрипло спросил:

- Ты любишь литературу, Нефертити?

- Да, мой хороший… очень люблю. Но книги умирают в моих руках, и я не успеваю их прочесть.

Владимир ничуть не удивился такому совпадению, и когда выяснилось, что в их руках не умирают до последней страницы одни и те же книги, поцеловал Нефертити в искусанные кроваво-красные губы.

- Мы с тобой одной крови, моя царица…

- Кстати… куда мы спрячем трупы?

- Расчленим. Как злодеи в кино.

- Надо же. Какой ты умный, - она фыркнула от смеха.

- Ты меня проверяла, да? – он невольно улыбнулся в ответ. – Когда спросила, что делать с трупом?

- Женщина не может не проверять, мой милый Эхнатон… это в нашей природе… извини.

Владимир счастливо рассмеялся, и ее непостижимая и бесконечно родная душа распахнулась перед ним, как бездна, как звездная пропасть неба…

Створки лифта скрипнули, открываясь, и Владимир вздрогнул, возвращаясь в реальность.

Из лифта вышел худой долговязый мужчина с бритой головой и ястребиным носом. Бледное лицо, щетина, на пальцах выбиты фиолетовые перстни, на шее – женский профиль, похожий на бюст Нефертити, в зубах окурок беломорины, распространяющий приторный аромат. Мрачно поглядев на Владимира расширенными зрачками, мужчина выплюнул окурок и хрипло спросил:

- Закурить есть, братан?

- Нету, - ответил Владимир, глядя в сторону.

- А если поискать?

- Нету, говорю…

- А ты нарисуй, - спокойно предложил мужчина и опустил руку в карман кожаной куртки. – Давай, лошара. Я жду.

В глазах потемнело, сердце налилось тяжестью, и неожиданно для себя самого он внятно и раздельно проговорил:

- А не пошел бы ты на хуй, козел?

- Что-о-о? – пристальные волчьи зрачки еще больше расширились. – Ты кого козлом назвал, сука?!

Неуловимое для глаз движение, и в живот вонзилась раскаленной иглой чудовищная и нестерпимо реальная боль. Владимир хотел закричать, но вместо этого прижал к животу скрюченные пальцы… медленно сполз по стене. Мужчина вытер о его свитер нож.

- Владимирский централ, ветер северный… - услышал сквозь грохот пульса Владимир, – когда я банковал, жизнь разменяна… но не "очко" обычно губит, а к одиннадцати туз...

- Да? – мужчина прижал к остроконечному уху телефон. – Тут я уже, тут… этажом ошибся, блядь. А тут педрила какой-то борзый, прикинь… пришлось приласкать. Не кипешуй… сейчас буду.

Мужчина сплюнул на пол, шустро, как насекомое, поднялся по лестнице и исчез. Открылась дверь, вышла, покачиваясь, Изольда, пронзительно завизжала.

Краем затухающего сознания Владимир успел подумать, как все это гадко и глупо, бессмысленно и пошло… а потом сверху обрушилась темнота, в которой не было, да и не могло быть, никакой запредельной и непостижимой сюрреалистической красоты.