Алексей Аксёнов : Немного справедливости

Я знал, что это рано или поздно случится, но не думал, что всё произойдёт так незаметно. Она припёрла это животное и несколько дней прятала его в каких–то неизведанных мною частях квартиры, а я жил спокойно и даже не догадывался, что конец света уже наступил. И тут вдруг эта скотина гавкнула.
— Это что такое? – спрашиваю я.
— Да ничего страшного, у меня кашель небольшой! – говорит вроде бы мне, а глаза куда–то в другую сторону смотрят.
Ну я же не идиот, я за три года выучил все её оттенки кашля. Все пятьдесят штук! Это точно не кашель, это чёртова псина!
— Где она? – спрашиваю и встаю, типа сейчас с балкона выкину, со второго этажа. Я же сколько раз предупреждал – никаких собак! Так что прав буду по любому.
— Кто она? – хлопает на меня глазами. Огромными такими, из японских мультиков.
— Собака где? – говорю и начинаю оглядываться.
— Нету никакой собаки!
Ну конечно! Нету! Ладно, сам найду.
Перерыл всю комнату, никого нет. В каждую тумбочку залез, в кошелёк заглянул зачем–то. Нету! Ну ничего! Вторую комнату перекопал, книжки старые с полок отодвинул. Кто тут столько пыли насыпал и ни разу не убрался? Только пауки неодобрительно смотрят на меня, а собаки нету. Значит, надо искать в ванной.
Иду туда, и тут она как повиснет на моей руке! До этого просто шаталась за мной, смотрела как на дурака. Ага, правильно иду.
— Егор, не надо! – дёргает меня за футболку и плачет.
— Чего не надо? – я тоже дурака могу включить, этот рубильник во мне легко поворачивается.
— Не трогай её! – отпускает меня и трёт мокрый нос рукой. Как ребёнок малый, ей–богу! Смотреть невозможно, сразу хочется обнять и по голове погладить. Знает ведь, что на меня действует. Тоже за три года мои оттенки изучила.
Отворачиваюсь, чтобы злость не прошла, и шагаю дальше. В ванной полочки с обычными пузырьками из неведомой вселенной, чистота и полотенца. Никакой собаки нету.
— А ну выходи! – кричу со всей дури и лезу за стиралку на звук испуганного визга.
Там стоит переноска, крошечная, как будто для гномика. И Белоснежка на пороге трясётся, тоже испугалась моего крика. В переноске сидит нечто. Я не знаю, как это ещё назвать. Какая–то тварь из глубин космоса. Летела поработить Землю, но дорога вышла долгой, жрать было нечего, и тварь усохла. Смотрит на меня и трясётся, все четыре ноги ходуном ходят, и глаза на полморды выкаченные.
— Это кто? – спрашиваю.
— Это Буся, – говорит она мне и слёзы растирает по щекам, – собачка моя.
Да ну вашу ж мать! Ну не может собака зваться Бусей! Уже даже хрен с ним, что у меня дома это животное торчит, так оно ещё и Буся! Собака должна быть Мухтаром, Джульбарсом, пусть будет Найдой или Динкой, да пусть хоть Бобиком будет! Но это же стыд какой – звать на улице Бусю. Все будут думать, что ты хомячка выгуливаешь. Хотя это недоразумение и размером с хомячка.
— Ты зачем её притащила? – тяну ей переноску, которая трясётся вместе с собакой.
— Егор, ну пожалуйста, давай её оставим! – вот и всё объяснение. Только слёзы ручьём, да обниматься лезет. Схватила меня, плачет в футболку и дрожит с переноской в унисон. Как в такой ситуации быть грозным и стучать кулаками по столу?
Вытащил я их обеих на кухню, посидели, все успокоились, даже это чудище из переноски.
— Доставай, – говорю, – смотреть будем.
— Только ты его не выкидывай, – опять нос дрожит, сейчас разревётся.
Такое впечатление, что я до этого был тиран и деспот, делал по утрам отбивные из котят. Я ни одного воробья в жизни не обидел, у меня в шкафу пауки живут, потому что мне жалко их на улицу выкидывать. Про собаку с балкона я безбожно врал, и она прекрасно меня знает. Просто, ну как ещё запретить ей тащить в дом всё подряд?
Она же у меня именно такая. Что увидела бесхозного и беспомощного, то и тянет домой. Ой, собачка голодная, ой, голубь грустный, ой, котик хромает, давай возьмём! Я всё жду, когда будет про «ой, смотри, какой несчастный бомжик», но она пока держится.
Я сначала даже внимания не обращал, ну таскает и таскает. А потом этой живности накопилось, как на птичьем рынке, хоть иди торгуй. Одних воробьёв три штуки! Я не выдержал тогда, собрал это стадо и раздал знакомым. Ещё и объявление дал, отдаю мол, в добрые руки, забирайте. Два месяца работал менеджером по впариванию котят с голубями. Воробьёв особенно долго никто не забирал, пока наконец не явилась какая–то мадам.
— А они у вас привитые? – спрашивает и оценивающе так смотрит на эту троицу. Дура, блин!
Ну я уже так от них избавиться хотел, что рассказал ей, что и от птичьего гриппа привитые, и от бешенства, и от столбняка. Я иногда плохой человек, но, благодаря этому, живу без воробьёв.
— Оксана, – говорю ей после всех этих своих переживаний, – если ты хоть кого–нибудь ещё в дом притянешь, я этого несчастного с балкона выкину!
Она обиделась. А она умеет обижаться! Никто в этом мире не обижается лучше Оксаны! Когда год назад она на моей машине бампер оторвала, то так сильно на меня обиделась, что на следующий день я очнулся в ювелирном магазине со словами:
— Да бог с ней, с машиной этой! Железяка! Выбери себе что–нибудь красивое и не переживай больше. Всё починим!
И тут я понимаю, что несу какой–то бред. Ну какой бог с ней? Бог её чинить не будет, бог вообще никому и ни разу не помог с ремонтом машины. Всё самому придётся делать. А я, между прочим, вообще ничего не сломал! И мне бы сейчас не серёжки новые покупать, а ругаться плохими словами и слушать, как друг Серёга подводит итог моих криков своим извечным «Ну это же бабы!».
Но с другой стороны – она будет дуться и переживать ещё недели две. У неё при этом такое лицо по–детски испуганное, что хочется взять её на руки и успокоить. Всё равно ведь не выдержу. Нету в моей жизни никакого средства от этой женщины! Пусть будут серёжки, любит она всякие железяки блестящие. Как сорока. Целые шкатулки насобирала, сидит иногда над ними, как Голлум, только у неё коллекция побольше.
Её вообще родили исключительно для любви. Потому что совсем она к жизни не приспособлена. Если ей дать тысячу рублей и попросить купить в магазине что–нибудь пожрать, то она может вернуться с искусственной ёлкой.
— Там старушка на улице продавала, ей на хлеб не хватает. Жалко её было.
А я сижу злой и голодный, на столе ёлка пластмассовая, очень нужная в середине апреля. И бабку я эту знаю, она, кажется, ограбила китайский магазин бракованных игрушек и уже два года сидит около супермаркета с искусственными ёлками и петрушкой. Поэтому беру следующую тысячу, иду в магазин сам, покупаю, возвращаюсь и готовлю. Потому что Оксана может спалить даже салат из огурцов, её к кухне можно подпускать только если очень нужно, чтобы кто–нибудь срочно сел на упаковку с яйцами.
Нет, я не жалуюсь. Мне не трудно приготовить ужин или сварить на двоих кофе. Или разбудить её с утра после тысячного звонка будильника, отправить в ванную и потом сорок минут слушать, как она фальшиво поёт под душем дурацкие песни, пропуская половину слов. А днём она будет звонить и рассказывать, что начальник ругался на неё, хотя она опоздала всего на полтора часа. Всё это ерунда! С ней всегда так интересно, а у меня слабость к интересным людям. У неё в голове такой взрыв идей, что рядом с ней я иногда кажусь себе туповатым. А потом вспоминаю, что знаю таблицу умножения лучше, чем она, и меня отпускает.
— Ну–ка успокойся! – говорю ей и сам открываю переноску. – Не буду никого выкидывать.
Вытряхиваю на пол животное, которое тут же пытается скрыться за холодильником. Ловлю это недоразумение семейства собачьих, и оно тут же впивается мне в палец зубами.
— Это он от страха, от страха! – кричит Оксана и отцепляет это от моего пальца. – Ты его напугал, он просто защищался, – прижимает его к груди и начинает гладить, – не бойся, не бойся. Хороший мальчик!
— Это мальчик? – я даже забываю, что с моего пальца кровь капает прямо на пол.
— Да.
— По имени Буся?
— Ну да, а что?
Нет, ничего. Нахожу бинт и криво заматываю им палец. Мальчик по имени Буся. Хорошее название для книги. Карлсон, который живёт на крыше, и его друг – мальчик Буся. Плохо, что у меня только названия для книг получаются, а не сюжеты. Пытаюсь одной рукой завязать бинт на пальце, но ничего не выходит.
— Завяжи, – тяну ей руку, и этот хороший мальчик кусает меня за второй палец!
Какие слова я говорил! Это такие плохие слова, что ими можно было гвозди забивать. Руками я тоже махал, все обои в кровь уделал. Смотрю – опять заревела. А этот гад морду высунул из её кулачка и давай на меня лаять. Защищаю, мол, не подходи! И так мне смешно стало в этот момент, сам не знаю почему. Смеюсь, остановиться не могу, из пальца кровь капает, Оксана плачет, и всё это под лай дикого зверя. Еле успокоился, её тоже успокоил, а собака сама заткнулась.
— Ну мы же оставим Бусю? – смотрит на меня своими глазищами, растёрла их рукавами и делает вид, что не победила.
— Не, Бусю ты оставь себе, – предупреждаю сразу, чтобы было понятно, – ты её кормишь, ты с ней гуляешь, ты её любишь. Его. А я наблюдаю за ней издалека. За ним.
Она как подскочит, как обнимет меня одной рукой. А полчаса назад обеими руками обнимала, сейчас второй собаку надо держать!
— Спасибо! Спасибо! – и в ухо меня целует. А псина одним глазом косится – не нарушаются ли чьи–нибудь конституционные права, бдит.
Так мы и стали жить втроём. Я, она и Буся. Хотя, Буся – это для друзей, для всех остальных – Бусинка. Так мне стало ещё труднее считать это мальчиком.
Но Буся меня тоже как–то не жалует. Видно, при первом знакомстве мои пальцы показались ему уж очень вкусными, поэтому каждый раз норовит цапнуть меня за какую–нибудь часть тела. А когда мы кино смотрим на диване, он забирается рядом под стол и дрожит из–под него. Сидит там и трясётся, только глаза сверкают. Оксанке–то ничего, она в угол забьётся, одеяло до носа натянет и не видит. А я с краю всё время взглядом в это представление упираюсь, фильмы ужасов вообще перестал смотреть, без них страшно.
— Ложись сама с краю, – говорю, – надоело мне в эти дрожалки–гляделки играть. Я скоро сам начну из–под стола дрожать!
— Ну ему просто скучно, – отвечает, но на край не ложится.
А на третий день нашего совместного проживания я опять вытолкал Оксану в душ, потому что она проспала. Будильник – ну что он может понимать в человеческих желаниях? Она выскочила, оделась и давай убегать.
— А с собакой кто гулять будет? – спрашиваю.
— Ой, погуляй пожалуйста, я опаздываю.
— Нееее, – говорю, – так мы не договаривались.
— Ну котик, ну один разочек всего.
Терпеть не могу, когда меня называют котиком, солнышком и прочими чужими именами. И она ведь знает это. Поэтому специально добавляет грусти в глаза. Получается, что мне одновременно и её жалко, и от котика противно. Я в такой ситуации теряюсь.
— Ладно, беги, – машу рукой, – но только один раз!
Чмокает меня и выскакивает за дверь, натягивая туфлю на ногу. А я ловлю Бусю, который считает, что я пришёл его убивать, поэтому отбивается, как может. Но грубая сила побеждает и слегка покусанная отправляется во двор с собакой в руке.
Во дворе это животное демонстративно держится на расстоянии от меня, чтобы никто не подумал, будто мы знакомы. Потом находит на асфальте лужу и ждёт, когда я подойду и перенесу его на другую сторону. Аристократические привычки. А я и рад. Подхожу и лёгким пинком перекидываю Бусю на другой край лужи. Он приземляется и выражает недовольство лаем на меня.
— Эх, Моська! – говорю ему, и от обиды он замолкает. Уходит мрачно шуршать среди кустов и иногда пугается голубей.
Ну с тех пор и повелось, утренняя прогулка с собакой – на мне. Потом её надо покормить, а вечером придёт Оксанка и будет любить Бусю. Тискает его, чешет, кормит, гулять водит. А я? А как же я? Я же лучше собаки!
В общем, не нравится мне эта затея с собакой. За год стало ясно – Буся меня ненавидит, зачем–то жуёт по ночам мои носки, кусается и противно лает при любом подозрении, что я его притесняю. Оксана всё время пытается помирить нас, но я с этим кобелём первым дружить не стану, это не он с утра бежит на работу в дырявых носках и с покусанными пятками.
Я уже хотел по старой привычке объявление дать, что отдаю в добрые руки недобрую собаку, не решился. Однажды чуть не подарил Бусю этим, которые по квартирам шастают, звонят в дверь и спрашивают, верите ли вы в бога. Но они брать не захотели, предложили оформить подарок в денежном виде. Умные такие все!
А потом случилось вот это вот всё.
Позвонила вечером Оксанка и говорит:
— Егор, я сегодня поздно буду, погуляй там с Бусинкой.
— Да не хочу я с ним гулять! – я так ведь и вечерние прогулки могу в своё распоряжение заполучить. Легко!
— Ну зайчоночек, ну пожалуйста. Мне задержаться надо, я с утра с ним погуляю. Честно–честно!
Зайчоночек поругался про себя, собрал сопротивляющегося Бусю и пошёл бродить по тёмным дворам. Набродился, аж ноги болят, а собака бегает, как новая. Вернулись домой, Оксанка не пришла ещё. Бросил я еды Бусе, а сам завалился перед телеком, успеть хоть чего–нибудь посмотреть, пока не прибежал этот под стол дрожать. Скучное какое–то кино было, ну я и заснул.
С утра просыпаюсь и вижу, что сплю один, нету Оксанки. Звоню ей, а никто трубку не берёт. Не нравится мне всё это. Звоню на рабочий телефон, тоже молчание. А я у неё на работе никого не знаю, некому больше звонить. Подруг её перебрал в телефоне, они с утра злые какие–то, только ругаются на меня. Взял ключи от машины и к ней на работу поехал.
— А она уволилась вчера, – говорят мне там.
— Как уволилась?
— Как обычно. Заявление написала и уволилась.
Ничего не понимаю. Снова звоню ей, не отвечает. Сообщений штук десять отправил. Нет ответа. Тут я всем давай звонить, никто ничего не знает. Весь день я мотался по городу, пытался хоть где–то её найти, на работу совсем не пошёл, не до работы тут. И ничего, как будто и не было её никогда. И телефон не отвечает.
К вечеру не выдержал, пошёл в полицию. Они говорят – жди до утра, потом приходи. Тоже мне, советчики! Я всю ночь по квартире ходил из угла в угол, нашёл какую–то старую пачку сигарет и всю её на балконе выкурил. А сам в телефон смотрю каждую минуту, вдруг ответит.
С утра вспомнил про Бусю, когда вышел в прихожую. Он там скулит голодный и в ботинки мне нагадил, нашёл время счёты сводить. Я ему корма насыпал, воды налил, а ботинки выкинул, хрен с ними, всё равно старые. Пошёл в полицию. Они меня послушали, записали всё и выпроводили. Иди, говорят, будем искать, но ты ей не родственник, так что искать будем неторопливо. Про неторопливо не говорили конечно, но между строк это читалось хорошо.
Следующие две недели я звонил и писал всем знакомым и незнакомым. Я объездил всё, что мог, но безрезультатно. Её родители со мной разговаривать не захотели, поехал тогда к ним за триста километров. Нету! Но раз они не переживают особо, значит в курсе дела. И подружки её что–то невнятное бормочут, тоже знают. Следить за ними пробовал, всё равно не нашёл. И в телефоне вызов идёт всегда, кто–то же его заряжает на том конце!
А через две недели что–то перемкнуло. Встал с утра, в зеркале небритый, противный. Буся скулит, под ногами вертится, нету у него больше ненависти ко мне, любовь проснулась. Пошёл я к шкафу, открыл и увидел то, что и ожидал. Нету шкатулок с её любимыми золотыми железками. Платья висят, джинсы, сарафаны, куртки, а побрякушек этих нет. Выходит, что готовилась. Выходит, что знать меня больше не хочет. Ну так хотя бы понятнее стало.
Побрился я, душ принял, кашу сварил, покормил собаку и погулял с ней первый раз за две недели. Буся воспитанный, когда впал в отчаяние. Сходил на работу, ругали меня там. Премии лишили, но увольнять не стали. Ну и хорошо, налаживается жизнь.
Вот так мы прожили полгода вдвоём. Буся после тех недель ведёт себя как школьный отличник, ни единой оплошности не допускает, даже лаять на меня стесняется. По вечерам он забирается ко мне на диван и дрожит прямо на нём. Иногда воет, но не от тоски, просто есть в нём что–то собачье всё–таки. Во мне, кажется, тоже.
А вчера мы встретили её. Поехали с Бусей кататься на троллейбусе, вышли где–то в незнакомом районе, люблю я такие прогулки. И вдруг смотрю – идёт она. Загорелая такая вся, словно лето не поливает нас дождиком каждый день. Шагает по дорожке на каблуках, сумочкой размахивает. Я и рванул наперерез через газон.
— Привет! – говорю.
Она остановилась, посмотрела на меня как на привидение.
— А, это ты, – сказала и дальше цок–цок–цок.
— Подожди, а ты не хочешь мне ничего сказать? – ловлю её за руку, и она оборачивается. Буся, наконец узнав хозяйку, заливается радостным лаем.
— Привет, Бусинка! – говорит, наклоняется и треплет собаку по голове. Через пять секунд встаёт. – Ну ладно, мне идти надо, спешу.
— И никаких объяснений не будет? – спрашиваю я.
— Егор, не начинай, – машет она на меня сумочкой, – вечно ты со своим нытьём лезешь! Я тебе ничего не обещала.
Стою как идиот, не знаю, что сказать на такое, хотя сто раз представлял эту встречу и репетировал речь. А она разворачивается и идёт к выходу из парка.
— Подожди, – кричу уже от злости, и она опять оборачивается, – собаку–то свою забери!
— Зачем? Вы, я вижу, отлично ладите, не хочу вас разлучать. Ладно, мальчики, мне пора. Пока!
Она в последний раз поворачивается и уходит, на этот раз навсегда. Буся радостно бегает вокруг меня, словно в его жизни случился праздник. Я снова шагаю через газон на соседнюю дорожку, Буся обгоняет меня и останавливается около лужи на асфальте. Ждёт, что я перенесу его. Я подхожу и даю ему лёгкого пинка, он перелетает на другую сторону и в растерянности смотрит на меня.
— Это твоя сегодняшняя часть справедливости, – говорю ему, – чтобы ты не думал, что мир состоит из радости и счастья.
Он непонимающе слушает мою речь и убегает по дорожке вдаль. Маленькое глупое животное. Что с него взять?