kakofoniya : Маргариты больше нет

Маргариты больше нет. И поэтому она ничего не может сделать. Но это еще не самое страшное – она даже хотеть что-то сделать не может; и даже понимать того, что она ничего не может и не хочет – Маргарита тоже не в состоянии. Зато отныне она бесстрашна – никто теперь не причинит ей боль. Никто теперь не сможет ее убить.

- Что, совсем нет? Никогда? – угольный ворон, верный соратник Маргариты, вскинул бы брови домиком, будь у него брови.
- Да, совсем-совсем, - закивала довольная Маргарита и улыбнулась.
- Мне кажется, ты несколько преувеличиваешь. Наверное, немного ты все-таки где-то осталась, - прокаркал.
-Нет, нет, это совершенно точно. Я очень долго к этому готовилась и все обдумала.
- Что ж...

Ворону взгрустнулось, насколько это вообще возможно у птиц. Кажется, он уронил скупую слезу и от неловкости стал переминать крестообразные лапки.
Где-то в глубине души Маргарита понимала, что поступает не честно по отношению к ворону, ведь с кем он будет теперь страдать о числах и сокрушаться по поводу их необъятности; несправедливо это и по отношению к платьям – кто теперь будет самозабвенно красоваться в них перед зеркалом во весь рост, а даже если и будет – это будет уже совсем не то, совсем не перед тем зеркалом, совсем не для тех целей и не с маргаритиными мечтами. Ворон продолжал мяться на месте, но больше не каркал, вероятнее всего, обиделся.
- Хорошо, - через тысячу весен полу шептала Маргарита, - я оставлю тебе свой голос, ты сможешь слушать его, когда совсем невмоготу, например, в конце ноября, когда отчаянно скрипят и трещат деревья, и ты почти валишься с ветки, как поздний жухлый лист, тогда ты сможешь послушать мой голос, и немного согреться.
- Нет, - уверенно отказался ворон. – Ты же знаешь, мы, вороны, не любим говорить по телефону.
- Тогда запах, хочешь, я оставлю тебе свой запах?
- Нет, нет, только не это, ненавижу эти бумажки из парфюмерных магазинов, их постоянно забывают надписывать, возвращаешься домой с кучей этих клочков со всевозможными ароматами и никак не можешь разобрать, где какой, ну уж нет, если аромат, то только во флаконе, правильно разлитый, с должным хранением, иначе конец, иначе это халтура.

Не так то просто его ублажить, подумалось ей, но решила не сдаваться и предложила ворону оставить свои волосы. Я не люблю парики, это так не гигиенично, не надо мне этих срезанных волос, умоляю, и ногтей твоих наращенных, все равно они никогда не были частью тебя, что, твои мысли, ты всегда сомневаешься и витаешь где-то в облаках, зачем мне такие странные мысли, они такие зыбкие, как песочный замок, самая спокойная изумрудная волна смоет их в считанные доли секунды, смех, нет, ты не умеешь по-настоящему, звонко, от души смеяться, у тебя недостаточно широкая душа для этого, ты всегда смеешься сдержанно, боясь обнажить зубы, твой смех звучит неестественно и каждый раз, заслышав его, я думаю, лучше бы ты плакала, это получается у тебя куда правдоподобнее, и счастье, нет, нет, Маргарита, подумай сама, сколько мы знакомы, сколько раз ты по-настоящему, по-детски была счастлива? Эта горстка моментов слишком мала, ее сдует самый незначительный бриз и тогда я снова останусь ни с чем, страдать о числе восемьдесят восемь, в этом проклятом ноябре под этими серыми простынями туч, и даже навряд ли смогу вспомнить о тебе, нет уж, придумай что-нибудь более весомое, нет, Марго, и это не то, у меня предостаточно своей грусти, зачем ее удваивать, ты думаешь, я вынесу, и нет, твой визуальный образ тоже не то, для этого существуют фотографии, они менее навязчивы и при удачном раскладе дел, если вдруг я повстречаю другую Маргариту, их можно оставить пылиться в альбоме или догнивать на жестком диске, а из памяти тебя не стереть, так что не обессудь; ничего не подходит, Марго, как же так, и все, что ты предлагаешь, ты думаешь, подожди, а как ты думаешь, то есть, я хочу сказать, тебя ведь уже нет, тогда почему ты все еще думаешь и продолжаешь совать мне все эти бесчисленные варианты, тебя ведь нет, Маргарита?

- Подумай сам, - уже каким-то другим, словно доносящимся издалека, голосом, ответила Маргарита. – Ты ведь умнее всех когда либо живущих птиц.
- Тебя нет, а ты здесь, мы разговариваем, хоть я и не вижу тебя, и не слышу, но ты говоришь, и я знаю, что ты говоришь... – лихорадочно закаркал.
- А ты хочешь это понять? – полушепотом и загадочно улыбаясь. Если нет ее голоса, как она может – полушепотом, и если ее самой нет – как она может улыбнуться. – Ты хочешь это понять?
- Нет, - уверенно закивал. Наверное, должно быть, закивал, разве кто-нибудь может точно это установить. – Я не хочу ничего понимать.
- Вот и славно, теперь, когда меня нет, ничто не может причинить мне боль, никто не может заставить меня отвечать на скучные вопросы вроде того, что ты задал выше. Но даже и это не важно.
Конечно, не важно, и Маргарита ничего не может с этим поделать. Как и ворон, которому не хочется понять, как такое может быть, что ее нет, а она шепчет и ухмыляется. Он ничего с этим не может поделать, ему не хочется и все; даже хотеть что-то поделать не может; и даже понимать того, что он ничего не может и не хочет – ворон тоже не в состоянии. Зато отныне он бесстрашен – никакие числа, даже число ноль, теперь не причинят ему боль. Никто теперь не сможет его убить.