Грин : Ленин Град

Утро. Сигареты. Нева.

Спины мостов, бесконечные туристы и безмолвные щелчки затворов электронных спусковых щелчков. Фото. Фото с самим собой. Фото без себя. Фото со всеми. Фото всех. Фото на фоне. Фото без смысла. Фото на память.
И память только на фото.
Плешивая пена облаков летит над головой – постаревшие мечты, ставшие реальностью, но не воплотившиеся во всей задуманной высоте. Шелест волн где-то внизу – ушедшее, уходящее и уйдущее время.
Кровавое солнце в наглухо запахнутых историей окнах. Тени мелькающие в лужах – погоня вечности за самой собой, блокада памяти и ее же забвение. Чужие, странные, непонятные люди мечутся в каменном обрамлении, завывает заря и рушатся стены, звучат выстрелы, крики и знамена. Мертвые тела складываются в неизвестные символы, смазывая краски с картины собственными жизнями, чтобы стать фоном для инстаграма.
Иная реальность устало наблюдает с тяжелых балконов, шорох складок платьев навсегда слился с порывами ветра и неприкаянностью волн. Только они остались прежними, не старея и не обращая внимания на сошедший с ума очередной мир. Как будто звучит чей-то легкий голос равнодушно уставший: ах, удивите меня, расскажите что-нибудь новое... Ах, нет, нет, вовсе не это...
Наполненная пустота Марсова поля, место где поместится хоть душа, хоть любовь: ищи – не найдешь, найдя – не поймешь, отпустишь – будет искать тебя.
В самом центре и такая пустошь искренней тишины, будто смотришь сам на себя с другой планеты. Отражение отражения – вечные арочные проемы, переход из одного себя в следующего, по площадям и узким набережным, бегом и не спеша, от себя и к себе, от Невы и к Неве. Погружаясь в пространство запертого в самом себе идеального исторического снимка, объемной живой фотографии, застывшей вне времени и вне материалистических человеческих галлюцинаций.
Тяжелые стены и тонкие линии, суровый взгляд и доброе сердце, сложное сознание и неиссякаемая любознательность.

Кофе. Петроградские улочки. Живые камни.

Убегающие дороги, как линии с ладони, каждая в свою сторону, между домов, что как характер – плечом к плечу. Сердце вздрагивает, разрываясь, - нужно поспеть за ними всеми, но время не бесконечно в бессмысленном человеческом представлении, приходится выбирать - только один путь, как всегда и везде.
Сплошная кремовая стена и одинокое окно, высоко, почти под крышей и сбоку – на подоконнике два цветка, горшок к горшку, как дома, только у последних нет листьев и нечем переплестись. Им приходится терпеть.
Новое слово, по-особенному именно здесь, – терпение. Одно терпение и одно окно.
Лабиринт, из которого не ищешь выхода в отличие от Летнего сада, лабиринт в котором хочется жить. Невозможно поверить в то, что серый цвет может быть ярким. В то, что заключение может стать счастливым, а отрешенность – говорящей.

Вечер. Светофоры. Темные дворы.

Из заброшенных рассыпающихся домов смотрят тени. Машины проносятся мимо. Мосты стали уже, но роднее.
Просишь, почему-то про себя, боясь произнести вслух, просишь, чтобы Обводный канал замкнулся на шее, чтобы в матовой черноте воды, мерцающей фонарями, тонули звезды, не упавшие в угоду чьим-либо желаниям, чтобы в ней осталось твое отражение. И смотришь.
Смотришь.
Смотришь.
Почти нет туристов, а значит больше пространства. Почти нет беспокойства, а значит больше воспоминаний. Почти нет ничего, а значит больше тебя. Прямо сейчас, в безграничном здесь, в бликах шепчущих волн и во взлетевшем как-то вдруг небе, в изменчивых выражениях лиц каменных стен и в возможности сделать шаг в любую сторону.
Отпускаешь спичку, она мягко планирует в чернильную реку и тут же исчезает под мостом, невидимое глазу течение уносит ее навсегда, крохотную щепку твоего прикосновения - твоя игла вошла в одну из вен, выплетающих стог бытия.

Ночь. Окно. Коньяк.

Бледные шторы на ветру. Осколок порта вдалеке. Освещенная дорога - улица, которая всегда проспект, даже если это не так, как и парадная, которую невозможно назвать иначе.
Хрустящий «елочный» паркет. Окна полукругом. Темнота. Сигареты. Корешки потрепанных книг. Дым под высоким потолком. Деревянная дверь с расшатанной ручкой. И время, время, которого нет.
И уверенность только в одном – утро начнется дождем.
Каменная бабочка, которой некуда лететь, в кольце из безликих многоэтажек, бесстрастно взирающих с окраин на то, чем им никогда не стать, но частью чего волею чьих-то коммерческих планов они являются.
Всё это вокруг, всюду, поднимается серыми клубистыми облаками и улетает, цепляясь за иглы выстраданного «Крестовского», оставляя след на песчаном берегу, отталкиваясь, и исчезая над Финским заливом в наступающей грозе.
Ты еще вернешься.
Или нет.