Шева : Идиотъ (из цикла /Йобнутый/)

…Любил ли он её?
Пожалуй, что нет. Нет, не в том смысле, что не любил.
Просто такое простое и замусоленное слово как «любил» не отражало, да и, по сути, никак не могло отображать весь сложный, непростой, будто многократно переплетенный, или, наоборот, скомканный комок чувств Комова к Кристине.
Может быть, не то, что более точными, но хотя бы отдалённо приближающимися к истинному положению вещей, могли бы быть слова: боготворил, обожал, преклонялся, лелеял в своём сердце, оберегал и одновременно боялся за неё.
И как квинтэссенцией его чувств к ней была дежурная фраза Комова при расставаниях, - Я никогда тебя не обижу.
Шли годы.
И если сначала он благоговейно млел, что при такой огромной разнице в возрасте, его семейном статусе, невыигрышных, как он считал, внешних данных, отсутствии каких-то ярких, очевидных достоинств, а, увы, наоборот, наличии более чем очевидных пагубных недостатков эта юная красавица что-то в нём нашла, то со временем появилась привычка, уверенность, что всё это досталось ему по праву.
И так будет всегда.
Но, как говорит пессимист в одном из анекдотов, - Если всё складывается очень хорошо, это всего лишь значит, что ты чего-то не заметил.
Последний год разлад в их отношениях стал настолько силён, что не заметить его было невозможно.
На беду, Комов пошёл по пути наименьшего сопротивления.
На первом этапе, будто страус, зарывающий голову в песок, и тем самым скрывающийся от проблем, он просто делал вид, что ничего не происходит.
В смысле - плохого.
Но затем отношения перешли в новую стадию. Когда делать вид, что ты ничего не замечаешь, было бы глупо и неразумно, - совсем дурак, что ли?
И Комов, на правах старшего, стал ругать, выговаривать, потом - уговаривать.
Как оказалось - на иллюзорных правах.
Расстояние между ними, или, как раньше любили писать в любовных романах, - глубина пропасти, непоправимо увеличивалась. Кристина освобождалась от наивных девичьих представлений, фантазий и иллюзий.
Взрослый мир был не таким, каким он ей представлялся раньше, но, может быть, как раз из-за этого, или поэтому, он манил её всё больше.
Ей хотелось двигаться вперёд, в будущее.
В котором, похоже, Комову места не было.

Они не виделись уже три месяца.
Отговорки были разные. На их выдумку молодые, красивые девушки очень даже горазды во все времена.
В последней, ему хотелось бы считать - крайней, но, похоже, он чувствовал, - последней эсэмэске, она написала, - У меня всё хорошо. Надеюсь, у тебя тоже. Встретимся позже. Не звони, я сама наберу.
И опять надолго замолчала.
Приближался её день рождения.
Комов заранее купил и отправил очень красивую открытку. В таком же конверте.
Написал самые тёплые слова, которые знал.
Через весь текст сквозило незамысловатое, - Вернись, я всё прощу.
Купил небольшой, но недешёвый подарочек, который, это он знал точно, ей понравится.
Мысленно он уже представлял, как они встретятся, как всё вернётся на круги своя.
Накануне вечером в приподнятом настроении наугад открыл «Ночь нежна» Фицджеральда. Когда дошёл до сакраментального, но такого верного: «Говорят, душевные раны рубцуются - бездумная аналогия с повреждениями телесными, в жизни так не бывает. Такая рана может уменьшиться, затянуться частично, но это всегда открытая рана, пусть не больше булавочного укола», остановился.
Задумался.
Отложил книгу, включил телевизор. Проскроллил каналы.
Увидел на экране лицо любимого им актёра, решил посмотреть этот фильм.
Уже немолодой одинокий писатель-пьяница, которого играет Джереми Айронс, плетёт любовные сети вокруг юной красавицы, его стенографистки.
Вдруг Комова осенило, - Да это же Фицджеральд!
После слов главного героя о трудностях и неблагодарности писательского ремесла, когда в нью-йоркском издательстве роман «Ночь нежна», над которым он работал десять лет, пренебрежительно обозвали «поверхностным и неглубоким».
Был ли похож Джереми Айронс на Фицджеральда, - неведомо.
Но то, что во внешности Комова было с актёром много общего, - факт.
Комов глянул в программке название фильма, - «Последний шанс». Не успел толком удивиться мистическому совпадению, как в квартиру раздался звонок.
В дверях стоял Фёдор, - сосед.
С собой он принёс.
После второй рюмки Комов с горечью, но одновременно - верой в чудо начал рассказывать о приготовлениях к завтрашнему, судьбоносному для него дню.
Фёдор страдания Комова не одобрил, - Ты не Вертер, и ни хрена не молодой!
Наоборот, чётко обозначил свою приверженность классическому взгляду на эти вещи, - Все они…
И подытожил, - А ты - вообще йобнутый!
Разошлись оба недовольные собой.

На следующий день, благо был выходной, Фёдор пришёл часов в одиннадцать.
С хитрым, извиняющимся лицом, - Наговорил я вчера, ты уж извини.
И поставил на кухонный стол две бутылки сухого. Типа - отступные.
…Эсэмэску с поздравлением Комов отправил ровно в двенадцать дня. Как и задумывал, - когда она точно проснётся.
Краткую, только главное, - Поздравляю с Днём! Хотелось бы вдвоём.
Кристина ничего не ответила.
Ни сразу, ни через полчаса, ни через час.
Комов пил, продолжал разговор с Фёдором на какие-то второстепенные, незначащие темы.
Сам же всё больше мрачнел, темнел лицом, будто в ожидании, предверии или предчувствии чего-то нехорошего, страшного.
Она ответила часа через два.
Сухо, просто, лаконично, - Спасибо.
За эти два часа произошло многое. Они с Фёдором еще два раза сходили в магазин.
Даже уже «уставший» Фёдор взмолился, - Может не надо?
- Надо, Федя, надо! – безаппеляционно, со ссылкой на классику, возразил Комов.
Хотя сам уже еле сидел на стуле, удерживаемый лишь одной мыслью, - Кристинка! Ну когда же ты ответишь?
Прочитав ответ, тут же написал, - А?
Кристина ответила, - Что А?
Комов набрал, - Для тех, кто невнимательно читает: Хотелось бы вдвоём.
Ответ неприятно удивил, - Ты чего мне грубишь? Я сегодня с девочками иду в клуб.
- Это кто кому грубит? – сразу же озлился Комов.
Он почувствовал, как со дна души поднимается нечто чёрное, грязное, непотребное.
Прямо как в соответствии с журнальной фразой, что давеча так ему понравилась, - Мысль, которая долго не выходит из головы, возможно ищет другой выход.
Но ничего уже не мог с собой поделать.
Как сель с горы, с небольшим интервалом из него полилось широким потоком: да проститутки покультурней тебя будут…блядское в тебе неистребимо…хотя тебе идёт быть блядью…смотри, не забеременней сегодня от очередного козла…
Поскольку процесс пития при этом продолжался, через какое-то время Комов вообще утратил чувство реальности.
Но его распирало от гордости, самодовольства и тщеславия, - высказал, наконец, правду-матку.
Уже будучи в кровати, решил еще припечатать живым словом, - ближе к ночи набрал заветный номер.
С удивлением увидел, что номер заблокирован. Ощутил чувство глубокого удовлетворения, - Ага, достал таки!
Засыпая, счастливый, подумал, - Утром пойду к её дому, напишу перед подъездом на асфальте, - День рождения удался, Кристина? Хотя нет, имя писать не буду. Напишу с лёгкой, изящной иронией, - Пьяна, выебана: день рождения удался, К.?

Утром всё произошедшее вчера показалось почему-то в другом цвете.
Было горько, гадко, стыдно. Но больше всего - обидно.
Пошатываясь, Комов вышел на балкон.
И сразу почему-то глянул не вверх, а вниз.
Будто чувствовал, что там будут ответы на все мучившие его вопросы.
И действительно, на чёрном, а точнее, - грязно-сером асфальте выделялась свежая, белая надпись большими буквами, как обычно в пубертатном возрасте мальчики поздравляю таких же девочек, - Да ты мудак, К.!
- Опередили! – констатировал внутренний голос.
Было охуенно жалко себя, было невъебенно жалко Кристину, было страшно жалко семи лет отношений, было невыносимо жалко всего того доброго, хорошего, честного, что было между ними.
Понимая, что случившееся непоправимо, и чувствуя, что от него, еще живого, будто отрезали и выбросили в небытие часть его жизни, может быть, - лучшую, Комов, как нашкодивший школьник, с горечью подумал, - Эх, было бы жалко только у пчёлки!