orlusha : МАРИНКА УМЕРЛА

Маринка умерла не сказать, чтобы неожиданно. Я последние недели две частенько, оторвавшись от кульмана, ловил на себе её грустный, немного рыбий взгляд, искажённый стеклом, отделявшим нас, чертёжников от мирка, в котором тихо и незаметно она коротала не пойми за чем рабочие дни в обществе ещё четырёх красавиц. Они были украшением института.
Когда я пришёл в «Гипроспецлегконструкцию», мой первый знакомый на новой работе, Мишка Лиознов (можно просто – Михаил Аркадьевич), сразу показал, где курят, объяснил, кого бояться, на кого забить, а кого – на хуй открытым текстом.
- Пошли, с красотой познакомлю, - гаденько подмигнул он и увлёк потной цепкой ручкой за огромный шкаф, доверху забитый ГОСТами и СНИПами (в остеклённой своей части) и пустыми бутылками. За шкафом обнаружился закуток, в котором не было ничего от казарменной фальшивой чистоты научного учреждения. Там стояла огромная монстера в кадке с ещё дореволюционным инвентарником «Биологiя 14 муж Гимн», стоял ничейный канцелярский стол под заляпанным портвейном ломберным сукном; левая стена была украшена бумажными флажками всех стран мира и панно из сигаретных пачек – от «Колхиды» до пластмассового «Филипп Морриса», а правая была укрыта занавеской, какой в школе закрывали доску с заранее написанными темами сочинения.
- Ну как! – полушёпотом восторженно вопросил мой гид. Так, не предполагая даже возможности негативной реакции, хвастаются штабиком между гаражами или чёрно-белой девяткой треф с девушкой, поливающей себя из шланга на автомойке. Судя по паузе, главное было впереди, хотя из всего, что я видел пока в институте, этот, как теперь бы сказали, чиллаут, мне нравился больше всего. А потом он раздёрнул занавеску, и я увидел Их. Четыре божественных создания за стеклом. Нет, их было пять, но один, с усами, не глядя по сторонам, как старый бухгалтер, деловито ел какое-то говно. Он был не в счёт.
- Вот они! Рыжая с хвостом – Светка, а эта вот, - он постучал по стеклу, привлекая чьё-то внимание, - Маринка. Плосковата, конечно, немного, но красивая, сучка и умная, собака. Вон те шустренькие шерочка с машерочкой - не помню как зовут, да и хуй с ними. Одна, вроде беременная, значит её кто-то ебёт!
Логика и прямолинейность людей, которые восемь часов в день пять дней в неделю сорок восемь недель в год чертят параллельные линии корригированных профилей будущих крыш и заборов, была мне ещё не знакома, я хмыкнул и пошёл передвигать свой кульман так, чтобы хоть одним глазком, потягиваясь, иметь возможность увидеть краешек окна в прекрасное.
«Гипроспецлегконструкция» располагалась в бывшем католическом костёле, главный зал которого был практично поделён на три этажа таким образом, что внизу, в бухгалтерии, окна начинались под потолком, у нас на втором они шли от пола до потолка, а выше, у девок в патентном отделе была самая прелесть – верхушечки готических переплётов с розетками и кое-где ещё сохранившимися витражными стёклышками. Именно там накрывали после «закрытых» концертов Визбору и Городницкому, зная, что они будут цокать языком, восхищаться под болгарский коньячок и потом, уже для избранных, петь ещё и ещё. В эти переходящие в ночи романтические вечера самыми востребованными помещениями становились закоулки на хорах и комнатка органиста, в которой для таких случаев в ящике пожарного крана имелся купленный нами вскладчину польский надувной матрас.
Утро было обычным – похмелье после овощебазы, с закуской из двух ананасов и чёрного хлеба, с ужасами про крыс, тонущих в засолочных бочках и пересортицу. Марик отказался идти в «Три ступеньки» за добавкой, мотивируя вчерашней занозой, и скрылся за шкаф ковырять палец ржавой скрепкой.
- Робя!!! Маринка померла! – его визг метнулся было к сводчатому куполу Святого Якова, но наткнулся на неплановое перекрытие и затих посередине чертёжного зала.
Мёртвые скалярии выглядят торжественно и странно. В отличие от других рыбок, они не могут по причине своей конституции плавать «брюхом вверх». Маринка лежала посередине тарелки с синей деколью «ресторан Советский». Больше всего она напоминала картинку на детском блюдечке (пока рыбку не увидишь, из-за стола не выйдешь). Лежащий на боку покойник – зрелище не из приятных, да к тому же каждый именно себя винил в том, что может, дафний мало насыпал позавчера, перед овощебазой.
- Надо хоронить. – деловито сказал Севастьянов, по возрасту имевший больше опыта в подобных вопросах.
- В унитаз! – предложил Владик. – Там водная среда и вообще, может она там до океана родного доплывёт, хоть мёртвая.
- Самого тебя в унитаз, мудака! – резонно возразил Миша Лиознов, у которого, как и у меня, Маринка была любимицей. – Хоронить будем правильно, чтоб всё как у людей.
Покойницу положили в жестяную баночку «С добрым утром!», прижали двумя ластиками, чтоб не болталась, и траурная процессия двинулась в машбюро, где царила хозяйка профсоюзной кассы Нина Эпштейн. По дороге, порасспросив сослуживцев, выяснили, кто и из какого отдела сегодня на бюллетене.
- Здесь распишись, - Нина указала мне прокуренным пальцем на строчку в журнале посещения больных и отслюнявила две трёшки и рубль (больных в тот день оказалось двое, а на заботу о каждом профсоюз выделял единовременно три пятьдесят). – Ригину апельсины не покупайте, ему нельзя.
Через тридцать минут мы уже через рюмочную и через пивную направлялись к Ваганьковскому кладбищу. В рюмочной пили не чокаясь и килькой, из уважения к покойной, не закусывали. В пивной тоже ограничились солёными сушками, а стоящую посреди стола жестянку вообще не открывали, чтобы не расстраивать Маринку останками воблы и лещей.
- Блядь, вот когда жена беременная – все вокруг пузатые! – всхлипнул Владик. – А вот рыба померла, так кругом только и видишь, что хвост да чешуя, ну почему так?
За спорами об избирательности восприятия и «вот так сдохнешь, стакан воды некому будет подать» добрели до Ваганькова. Долго спорили, где будем хоронить – возле Есенина или возле нашего любимца Митеньки Шнейдера (1902-1918, С радостью сгорел в огне революции), пока Лиознов, который нёс гробик, не икнул и не сказал, что Маринке, похоже, на Ваганьковском неуютно будет.
Делать нечего, перешли через улицу на Армянское, там и похоронили. Справа от входа, в оградке хирурга Петроса Ашотовича Саакяна.
Какое-то время ходили к ней всем отделом по четвергам, а потом – как водится…
На третий год были только мы с Владиком.