Шева : Сила искусства

Нет, знатоком он не был. Так, по верхам.
Ну, может, чуть выше среднестатистического обывателя. Ибо Моне от Мане отличал. И в неблещущей интеллектом компании мог даже блеснуть.
Изобразив эдакого загадочного графа Монте-Кристо, мечущего бисер.
В то же время, в силу средненького IQ, он был подвержен стереотипам.
Увы, мало кто в наше время смог увернуться от этой напасти. Быть в мейнстриме - одиннадцатая заповедь кодекса поведения в двадцатом, да и нынешнем веке.
Надо быть очень сильной и самобытной личностью, чтобы плыть против течения.
Кандинским, Пикассо, Дали, Уорхолом.
Куликом, на худой конец. На очень худой конец. Хотя он совсем из другой оперы. Если это можно назвать оперой. Скорее - собачим вальсом.
Конечно, гораздо проще любоваться и восхищаться тем, что разжёванно, общепризнано, чем восторгаются миллионные стада подобных тебе.
Что может быть стандартнее и скучнее ассоциативного ряда: Москва - Третьяковка, Санкт-Петербург - Эрмитаж, Париж - Лувр, Мадрид - Прадо.
Но кто мы есть, чтобы критиковать мироустои? То-то. А ну, - быстро на шесток!

Оказавшись в Мадриде, Комов твёрдо решил, что в музее Прадо он должен побывать обязательно. Подошёл с умом: он знал, что по воскресеньям за два часа до закрытия, то есть с пяти часов, в музей начинают пускать бесплатно.
А что - шестнадцать евро на дороге не валяются!
В то же время, как он понял из форумов, хоть и бесплатные, но билеты всё-равно выдают, и очередь обычно выстраивается приличная.
Шара - она как-то во всём мире пользуется популярностью.
В полпятого Комов добрался до площади Прадо, а там и музей совсем рядом.
К его удивлению, очереди в кассе не наблюдалось. На всякий случай Комов выбрал в качестве наблюдательного пункта местечко между кассой и входом в музей Пуэрта де лос Херонимус, чуть правее памятнику Гойе.
Без пяти пять он забеспокоился, - Да что же такое?, - поднялся с парапета и пошёл ближе к кассе. Никого.
Но чуть дальше он увидел в кустах вроде какое-то шевеление. Подошёл ближе.
И офигел.
Оказалось, очередь формировалась вдоль парадного фасада здания музея, со стороны входа Пуэрта де Веласкес. Она извивалась как огромная толстая анаконда, конца ей, казалось, не было видно.
Но Комов конец нашёл.
Пристроился.
И расстроился, - Хрен попаду!
Настроение было паршивое. На вскидку, в очереди было человек пятьсот-шестьсот. А может, и больше.
Но ровно в пять очередь начала двигаться. Медленно, но безостановочно.
И уже в пять двадцать радостный Комов, схватив на входе буклет со схемой залов, рванулся по широкой лестнице на второй этаж, по схеме именуемый первым. Он знал, что именно на этом этаже располагались основные шедевры как испанской, так и французской, фламандской, голландской и итальянской живописи семнадцатого-восемнадцатого веков.

Но самого начала что-то пошло не так. То ли толпы народу со всех уголков земного шара, то ли боязнь что-то не увидеть, упустить, не успеть рассмотреть, заставляли Комова двигаться между залами, которых было огромное множество, всё быстрее. Лишь на считанные секунды он застывал перед картинами того или иного мастера, а затем, как лошадь, которую стеганули хлыстом, мчал дальше.
Да еще через полчаса пребывания в музее им овладело странное чувство. Ему стало казаться, будто что-то мешает ему, как давит его изнутри.
Может поэтому и его восприятие живописи стало каким-то искривлённым.
Эль Греко не понравился ему чрезмерно вытянутыми, неестественно длинными лицами и фигурами. Тициан, учитель Эль Греко, тоже не впечатлил.
Хотя перед «Вакханалией» Комов простоял довольно долго, разглядывая детали.
Рубенс с его, хотя, конечно, не факт, что действительно его, пышнотелыми девицами совсем не торкнул.
- Не-а, не-то, - с видом знатока произнёс Комов. Про себя, конечно, - мало ли.
Да еще портил настроение дискомфорт из-за того, будто внутри что-то натужно давит. Хотя Комов пытался заставить себя не думать об этом.
Караваджо как раньше не нравился Комову, так и его картины в Прадо он тоже не понял.
Вот Гойю посмотрел с удовольствием. Может потому, что после Фейхтвангера относился к Гойе с любовью и даже сочувствием.
Долго любовался «Махами, танцующими с горожанами».
Явно не фламенко, а что-то другое, похоже - на три четверти. Судя по позам - то ли менуэт, то ли фанданго.
А вот обе знаменитых картины Гойи, возле которых было больше всего людей, - «Маха одетая» и «Маха обнажённая», Комова разочаровали.
Одетая маха, с вызывающе яркими румянами на щеках, выглядела как кукла, как Барби тех лет, да и лежала неловко, неестественно. Как сухое полено.
Обнажённая маха была, конечно, поинтересней. Интересное место было выписано тщательно, со знанием дела, чувствуется - с любовью к предмету.
А вот груди Комову не понравились.
- Не могла правая грудь так нарочито стоять, в жизни она бы упала, а то и расплылась! Погрешил Франсиско против жизненной правды, – огорчился Комов.
Хотя, казалось бы, что ему до правой груди Марии Терезы Кайетаны де Сильва, тринадцатой герцогини Альба, тысяча семьсот шестьдесят второго года выпуска.
Веласкес сначала тоже показался Комову не таким ярким, как представлялся.
Но две картины, два шедевра Веласкеса восхитили Комова безусловно.
Это «Портрет инфанты Маргариты» и «Менины». Хотя и многократно растиражированные в специальных изданиях, альбомах, книгах, репродукциях даже на Комова они произвели должное впечатление.
Чем? Трудно сказать и объяснить. Да и какая разница?
Это как стих - либо нравится, либо нет. А разъяснения, разжёвывания, копания выглядят нелепо.
Из каверов на Веласкеса великих художников двадцатого века - «Менины. По Веласкесу» Пикассо и «Веласкес, пишущий портрет инфанты Маргариты в лучах и тени собственной славы» Дали Комову было ближе второе полотно.
Если у Пикассо получился почти шарж, хотя и, безусловно, узнаваемый, то в картине Дали чувствовалось благоговейное почтение перед Мастером.
Опять же, «в лучах и тени собственной славы» - это было круто придумано. В мейнстриме контркультуры.
Во время любования «Маргаритой» Комова вдруг осенило, - что так непрерывно его давит, - Так это же мочевой пузырь!
Насколько музей огромен, Комов по-настоящему понял, только когда минут десять потратил на поиски туалета. Наконец, заветное заведение было найдено.
Комову очень нравилось где-то услышанное раньше выражение, - Удовольствие было доставлено, но не получено.
В его нынешней ситуации, наоборот, получилось «два в одном»: и доставлено, и получено.
Стряхнул с чувством глубокого удовлетворения.

Комов вышел из музея, и в лучах закатного испанского солнца по Сен Джеронимо двинулся в сторону площади Пуэрто-дель-Соль.
По выходу из музея настроение почему-то улучшилось радикально, можно сказать – Комов просто ожил.
- Вот она, сила искусства! – подумал он.
Сверившись с картой, от площади Комов пошёл к нужной ему станции метро Гран Виа по Монтера. Жизнь на этой пешеходной улочке кипела и бурлила: толпы народу на встречных курсах обтекали и друг друга, и застывшие в вычурных позах фигуры ярких живых скульптур, и столики многочисленных ресторанчиков и кафе.
Возле входа в одно из них стояла девушка.
Комов обратил на неё внимание по двум причинам.
Во-первых, она была красива. Причём жгучей, испанской, в общепринятом смысле, красотой: роскошные длинные, чёрные волосы, чётко обозначившая себя грудь, крепкие, округлые бёдра. А во-вторых, в тот момент, когда Комов посмотрел на неё, случайным образом их взгляды встретились.
И девушка неожиданно улыбнулась, причём не просто, а именно ему - Комову, и призывно помахала рукой.
- Проститутка, наверное, - с опаской решил Комов.
- И что? – радостно отозвалось в сердце.
- И чего мне спешить в отель? – вдруг подумал Комов, - Ну, приду чуть позже.
- Или даже завтра утром, - усмехнулся внутренний голос, - В кои-то веки еще появится возможность…станцевать фанданго. Или что-то другое. Но такое-же зажигательное.
Невнятные, но такие приятные, марципановые мысли только ворочались в голове Комова, постепенно складываясь в увлекательный пазл, а девушка, изящно покачивая бёдрами, модельной походкой уже двигалась к нему.
- Ты же это…не дай маху перед этой махой! – шепнул вдруг оробевший внутренний голос, - Видишь, - какая она!
Похоже, модель не старше девяносто второго.
Года выпуска.