Zaalbabuzeb : Отсюда всё и начнётся

Здание Исторического факультета МГУ находится на Ломоносовском проспекте, дом двадцать семь корпус четыре. Если подняться по семи ступеням и войти внутрь, то откроется фойе с высокими окнами. В фойе есть дежурка с охранником, аппараты для продажи сладостей и напитков, а также банкоматы. В данный момент около одного из них выросла небольшая очередь из преподавателей и сотрудников. Егор стоял в её конце.
В лицо ему заглядывала Дарья, она откусывала от батончика "Марс". Апрель близился к концу: на улице припекало, но отопление пока не отключили, поэтому лоб и нос у девушки блестели.
Егор самодовольно ухмыльнулся, погладил себя по животу и сказал, что толком Софию не посмотрел. Из аэропорта он сразу поехал регистрироваться на конференцию. Переночевал в "Аккорде", выступил с докладом и все оставшиеся пять дней сидел в университетском архиве. Но полезного там отыскалось всего да ничего.
– На диссертацию уходит много сил, да? – спросила Дарья с сочувствием. – Вам обязательно надо снимать стресс.
Улыбнулась:
– Любите массаж?
Тёплая ладонь легла Егору на спину. Он обернулся и увидел декана истфака – Анжелу Прохоровну. Крупная женщина глядела на него сверху вниз. На ней было платье с яблоневым цветом и листьями, грудь высоко и мерно поднималась.
– На кафедре сказали, что ты здесь, Егор.
– Да, прилетел вот только, и…
– Почему всю неделю не могла до тебя дозвониться?
– Ну, – Егор замялся, – я был в ватсапе…
Анжела Прохоровна мотнула головой.
– Твой отец нашёлся, – сказала она.
Вид растерянного Егора, вызвал у неё улыбку. Женщина стала гладить Егора по плечам, успокаивающе говоря:
– Он жил в индийской Корбе. Как мне рассказали, гадкий город. Нефтяные озёра, химзаводы. И население дикое. Это в восьмидесяти с чем-то километров от раскопа, с которого Никон Ефимович и смылся.
Казалось, что листья на платье Анжелы Прохоровны шевелились под южным ветерком. В ветвях пели малиновки, над цветками летали пчёлы, голос женщины уводил Егора всё глубже в этот сад.
– Его нашли где-то на окраине. Валялся на земле со сломанной ногой и пробитым черепом. Откачали, с грехом пополам прооперировали в Нагпуре. Помогло посольство – пару дней назад Никона Ефимовича переправили в Москву. В Боткинскую.
Ладони Анжелы Прохоровны стиснули мягко, но крепко:
– И что он вообще там делал, а?
Она посмотрела на Егора так, словно хотела прочитать ответ прямо из его мозга.

Он собирался вызвать такси, но потом решил не торопиться. Поехал на метро. Вышел на станции Береговая и побрёл вдоль четырёхэтажек. Справа к облакам тянулись высотки, в синих стёклах небоскрёба Nordstar Tower сверкало солнце. И всё время доносился гул кольцевой магистрали.
Егор с удовольствием вдохнул аромат шашлыка. Интересно, откуда пахнет: из "Теремка" или "Донер-кебаба"? Ещё рядом виднелись вывески "Крошки картошки" и греческого бистро "Гриль & Гирос". Должно быть, и в этот рабочий час внутри полно посетителей. А ведь где-то, согласно новостям, голод…
Сбоку от хирургического корпуса стоял ларёк с фруктами. Как и заведено в таких местах, они стоили втридорога. Усатая торговка с безразличием смотрела, как Егор топчется, хмуря брови.
– Три банана, – объявил он наконец.
В холле охранник объяснил, как найти палату сорок пять, и Егор двинулся по тёмным коридорам. У баннера о профилактике педикулёза стояла медсестра и грызла M&M's. Егор ей улыбнулся. Медсестра скосилась на него и ушла.
Все пять коек в палате были заняты. Отец, выпрямив спину, сидел на дальней возле окна. На левой ноге под покрывалом угадывался аппарат Илизарова, голова была забинтована так, что волосы дыбились короной. У изголовья за тумбочкой стояли костыли.
Окунувшись в запахи бинтов и носков, Егор приблизился к отцу. Здесь стало видно, насколько же тот состарился. Под глазами набрякли мешки, загорелое лицо рассекали морщины. Отец лишь мельком взглянул на сына, после чего продолжил изучение стены напротив.
Не найдя ничего лучше, Егор спросил:
– И что ты вообще там делал, а?
Он надеялся, что ответа не последует, но ошибся. И хотя отец рассказывал неохотно, мутно и обрывисто, суть случившегося Егор уловил.
Когда отец работал на Джемурском раскопе, то сдружился со стариком-индусом, который привозил группе пищу. Индус поведал, что рядом есть земли, где, по рассказам местных, зародилась культура каннибалов. Особенность её заключалась в том, что поедание человечины не было там актом устрашения врагов или ритуалом. Оно выступало чисто бытовой традицией.
Отец как учёный догадывался, что в штате Чхаттисгарх могло найтись нечто подобное. До окончания командировки оставалось два дня, и надо было выбирать скорее. Вернуться ли в Москву с десятком черепков с раскопа или продолжить исследования – чтобы, возможно, открыть новую, неизвестную пока культуру. Отобедав, он собрал рюкзак и, ни слова не сказав коллегам, укатил с индусом на его грузовичке.
– И ты взялся рыть нелегально? – удивился Егор. – Но почему ты не поговорил с Анжелой Прохоровной? Она могла бы послать экспедицию в то место... на следующий год, например.
Отец посмотрел на него долгим тяжёлым взглядом.
Егор смутился. Когда же он опять заговорил с отцом, тот не слушал и лишь апатично взирал в пустоту.

Вечером Егор не просто упомянул отца вскользь, как иногда случалось, но впервые проговорил о нём с Лидой более пяти минут.
Лучи солнца, пропущенные сквозь жалюзи, стелились по кухне оранжевыми полосками. Лида оттирала в раковине кастрюльку, Егор уплетал картофельное пюре с котлетами. С куриным салатом по-мексикански он уже покончил, а впереди ещё ждали оладьи, творожный бисквит и, разумеется, дижестив.
Из гостиной, которая в их коттедже соседствовала с кухней, долетала блюзовая мелодия.
Егор съел котлету и бросил взгляд на Лидину спину. Внизу Лида сделалась чуть шире, но ни по чему другому с этого ракурса нельзя было догадаться, что она на шестом месяце.
– Да отец всегда был таким, – сказал Егор и наколол оладий на вилку. – Я мелкий почти не видел его.
Отец всё время проводил в экспедициях. Копал на Кубе, в Исландии, Бог знает где ещё. Не вернулся, даже когда мать Егора положили в больницу. Прилетел только на похороны. Уладил бумажные дела, оставил сыну-первокурснику денег на прожить и умотал обратно в Габон.
– Бедный ты мой, – сказала Лида.
Она вытерла руки и подошла к Егору. Рисунок на её клеёнчатом фартуке был фрагментом карты мира. До семи лет Егор обожал тыкать в глобус пальцем, мечтая побывать в указанном месте.
– Ты знаешь ведь, – Лида погладила его по волосам, – у меня тоже не было папы. Это так трудно... Хотя бы у нашего ребёнка должна, обязана быть настоящая семья.
Егор взял её руку и прижал к щеке.
Вдруг помрачнел:
– Но он плёл какой-то бред про Корбу.
– Егор…
– У него же сотрясение, он вообще может чудить.
– Егор!
– Что?!
Губы Лиды тронула улыбка и, чувствуя, какая она красивая, Лида улыбнулась ещё шире:
– Я буду рада, если твой папа переедет к нам.

Поселить его решили в мансарде. Она была просторной, и в ней уже стояла мебель: стол со стулом, комод и диванчик. Егор принёс плед, радиоприёмник и ведро для малой нужды. Набитые хламом коробки он составил в углу, набросив на них покрывало с оленями.
Отец по приезду сразу же затребовал компьютер. Егор помог отцу подняться в мансарду, а затем сходил за старым ноутбуком. Включил и проверил, ловит ли вайфай. Отец всё это время смотрел на гнущиеся ветви осин за окном и на грозовое небо.
Лида пожарила картошку с кабачками, стушила говядину с брокколи и фасолью, сварила сэбас, куриный бульон, а также компот из кураги. Открыла банку с огурцами, лечо и маринованные грузди. А ещё заказала по телефону роллы, корейский салат из креветок и пиццу с ветчиной. Егор сбегал за коньяком и «Рафаэлло».
Отец поковырял вилкой картошку. Выпил сто граммов и отодвинул тарелку. Встал, буркнул "спасибо" и, гремя костылями, двинулся к себе. Лида с Егором переглянулись.

В мае Галина Викторовна, научный консультант Егора, слегла с пневмонией. Защиту назначили на июль, а материала для докторской по-прежнему не хватало. Вместо его поисков Егору приходилось читать лекции у первокурсников и вести семинары.
На неделе он созвонился с архивом омского Политеха. Узнал, что у них есть нужные для диссертации документы. Но слать отсканированные копии ему отказались, а лететь в Сибирь Егор не пожелал. Теперь же, сидя на кафедре, он с мрачным видом крутил карандаш и подумывал всё-таки узнать стоимость билета до Омска. Но тут позвонила Лида.
– Папа ушёл, – с тревогой сообщила она.
– Как? Куда ушёл?
– Я хотела остановить, но он толкнул меня...
– Погоди, не плачь. Я наберу его.
Егор сделал вызов со второй сим-карты.
– На чердаке звонит, – сказала Лида и всхлипнула.
– Стой, – Егор задумался, – а как он выглядел? Он был не в себе, да?
Лида снова всхлипнула.
– Ладно, не переживай. Я приеду пораньше, – и спросил. – Тебе взять вок с курицей или со свининой?
…Ужинали в молчании. Лязг вилок по тарелкам казался звоном цепей бродящих по дому привидений. Свет из окна тёк тусклый, поэтому зажгли лампу. В электрическом сиянии пища стала выглядеть ненастоящей и как будто потеряла вкус.
Лида включила телевизор. Диктор рассказывала, что в Токио собрался саммит для решения вопросов мирового продовольственного кризиса. Российскую элиту представляли министр сельского хозяйства и его зам. В кадре возникли двое чиновников с лицами торговцев с Горбушки.
В половине девятого раздался грохот в дверь. Егор открыл и встал на пороге, уперев кулаки в бока:
– Ну и где ты шлялся?.. Нахрен.
Посторонив его, отец доковылял на костылях до лестницы, обернулся и бросил:
– У Курчавого гостил.
Кряхтя, стал подниматься.

Кто такой Виктор Курчавый, Егор вспомнил, когда увидел его лысую голову на концерте по случаю Дня России. Виктор сидел во втором ряду вместе с преподавателями и сотрудниками факультета биоинженерии.
Актовый зал был полон. Студенты на сцене изображали что-то весёлое и бестолковое. Их сменила загорелая девица с вытянутым лицом и причёской как у Брюса Ли. Она стала исполнять а капелла Lullaby of Birdland, чем вызвала общее нетерпение и аплодисменты в середине песни. На сцену поднялась Анжела Прохоровна.
В чёрном платье с блёстками она прошагала к микрофону и мягко обхватила его ладонями. Поблагодарила всех сидящих в зале: как работников МГУ, так и гостей. Напомнила о значении слов "декларация" и "суверенитет". Ещё раз поздравила всех и объявила:
– Также сегодня мы провожаем на покой нашего дорогого Никона Ефимовича.
Люди, улыбаясь, завертели головами. Никон Ефимович отыскался в восьмом ряду. В соседнем кресле лежала его трость, а далее сидел Егор.
Анжела Прохоровна рассказала о долгом исследовательском пути учёного. О том, как много пользы он принёс университету и мировой археологии. Упомянула о написанных им статьях... Но теперь настала пора отдохнуть. И Анжела Прохоровна рада, что Никон Ефимович согласен с этим.
– И я счастлива сообщить, – Анжела Прохоровна выдержала паузу, – что в связи с проводами Никона Ефимовича на пенсию… Учёный совет решил присудить ему звание Заслуженного научного сотрудника МГУ!
По залу разлились овации. Преподаватели, сидящие за Никоном Ефимовичем, стали хлопать его по плечам и тянуть руки для пожатий.
– Поднимитесь на сцену, дорогой вы наш! – гремела Анжела Прохоровна. – Дайте же я вас обниму!
После концерта был торжественный ужин. Приглашённые обступили длинные столы с лакомствами, а набив желудки, стали бродить по банкетному залу. Вели беседы и слушали, как джазмен за фортепиано играет мелодии сороковых.
Егор ел роллы с лососем, макая их в соевый соус. Отец пил натощак виски, морщась то ли от вкуса, то ли от лицезрения коллег в зале. Его физиономия рассердила Егора. Он достал телефон, чтобы вызвать такси, на котором они поедут домой.
– А-а! – раздалось сзади. – Попались.
Егор обернулся. Ему сахарно улыбался толстяк с бледным лицом и ярко-алыми губами. Он протянул руку и зажмурился, как будто получил огромное удовольствие от того, что её пожали.
– А я тот самый Бенгальский и есть, – пояснил мужчина. – Из Петербургского Ист-фила. Наверняка слышали обо мне, а? О вас-то Галина Викторовна мне много-много рассказывала.
Он снова блаженно зажмурился. Егор же, пользуясь этим, обтёр ладонь о брючину.
– Я читал ваши статьи в «Истории и современности», – продолжил Бенгальский. – А сейчас вы, вроде, работаете над диссертацией о миграции тюркских племён?
– Да я весь уже с ней на нервах! – сказал Егор.
Выяснилось, что Бенгальский тоже изучал миграционные процессы. Правда, не тюрков, а семитов. И его интересует один из методов, который применяет его московский коллега.
– Вы про узлы и линии? – уточнил Егор.
– Ага, ага.
Егор рассказал, что, согласно одной из теорий, места возникновения новых цивилизаций можно просчитать – при помощи математики и геометрии. Ни Вавилона, ни Рима ведь сначала на картах не было. Но постепенно в тех захолустьях завязались узелки, к которым и потянулись линии – племена, культура и финансы. В итоге там произошли цивилизационные всплески. Или, можно сказать, оттуда начался новый мир.
Бенгальский слушал и задавал вопросы, один из которых был:
– А что с самым-то главным?
Егор смутился:
– С чём это?
– Ну-у-у… Вы же просчитали, где случится новый всплеск?
Егор с усмешкой сказал:
– А разве это важно? Там ведь будет не самое приятное место, явно. А мне нравится... моя Москва.
Бенгальский елейно заулыбался. Он медленно провёл взглядом от лица Егора до туфель и обратно и вдруг насторожился. Егор таращился в зал.
На другом его конце Никон Ефимович пылко разъяснял что-то седому мужчине в красной кофте. Кажется, это был главред какого-то антропологического журнала. Отец потрясывал тростью и, казалось, вот-вот схватит собеседника за грудки.
К ним подоспела Анжела Прохоровна. Её ладони легли Никону Ефимовичу на плечи, сдавили с боков, и она повела его в сторону. На ходу оборачиваясь к мужчине в кофте, Анжела Прохоровна говорила ему что-то извинительное. Мужчина же улыбался и мотал головой, давая понять, что всё нормально.
Анжела Прохоровна осмотрела зал и увидела Егора. Из её зрачков потянуло холодом космической бездны.

Лида ходила по дому с пластиковой корзинкой и собирала грязные вещи. Теперь ей приходилось стирать на один комплект постельного белья больше, потому что Егор спал в гостиной. Лида сказала, что женщине на девятом месяце нужна отдельная кровать, но Егор понимал, что был изгнан из спальни не из-за этого. Просто Лида наказывала его за отца.
По карнизу долбил дождь. Егор сидел за столом у окна и листал распечатки. Слабый дневной свет заставлял напрягать глаза, но Егор не включал светильник, дабы не нервировать Лиду.
– Твой отец меня очень обижает, – сказала она. – Ничего не ест, что я готовлю.
Егор поднял голову и возразил:
– Он же вчера манку ел.
Лида поставила корзинку и упёрла руки в бока:
– Ты придуриваешься?! Он ест по чуть-чуть, чтобы только кривиться. Чтобы демонстрировать мне, как невкусно я готовлю. А потом заказывает еду по телефону. Весь день сидит у себя за ноутбуком и ест.
– Хм… И часто ему привозят?
– Не знаю. Он заказывает так, что я не вижу курьеров.
– В смысле?
Лида в гневе воскликнула:
– Разве так положено в семье? – и добавила. – У него ведь есть своя квартира?
Егор согласился, что здоровье отца улучшилось. На днях можно съездить туда, где он жил, проверить. И если там всё в порядке, то Егор поговорит с отцом.
Лида забрала корзинку и, громко топая, ушла. Егор же принялся изучать распечатки дальше. Дождь барабанил, не переставая. Часы, казалось, тикали в такт ему. К ним присоединились шаги Лиды по дому. Егор смял листок и кинул в стену.
Запихнув бельё в стиральную машину, Лида поставила на ускоренный режим и отправилась на кухню. Егор уже сидел там. Он, сутулясь, ел чёрствую пиццу. Лида достала из холодильника горбушу в сухарях и сунула в микроволновку. По кухне растёкся запах жареной рыбы.
– Нет, – ответил Егор на вчерашний вопрос. – Я не думаю, что наш ребёнок вырастет таким же... И всё-таки ты знаешь, что у нас… особенный род.
Егор взглянул на Лиду, а затем погрузился в себя, начав вспоминать известных ему предков. Так вышло, что все они были связаны с наукой. Начиная от Петра Бекреева, который был соратником Ломоносова – даже сохранилась их переписка – до самого Егора с отцом. Из учёного ряда выбивался лишь один человек.
– Мой прадед Аркадий служил в Новороссийском университете, – сказал Егор. – И когда в стране случился переворот, он взял наган и поехал в Петроград.
Аркадия чудом не пристрелили, и раненный он бежал на Запад. Добрался до Парижа и вместе с другими белыми стал издавать какой-то журнал, а в пятьдесят втором умер от менингита. Но его сын от эмигрантки вернулся в Советский Союз при Хрущёве и стал известным в Ленинграде исследователем древних языков.
– И что, – Лида раздражённо фыркнула, – ты часто думаешь об этом Аркадии с его наганом?
Егор посмотрел на неё долгим взглядом и открыл рот, чтобы ответить. Но тут в кармане зазвонил телефон.
– Где твой отец?! – вылетел из динамика крик Анжелы Прохоровны. – Где?!
– Дома, – ошарашенно сказал Егор.
– Ну какое "дома"? Какое "дома"-то?.. Живо сюда!

Он торопился по коридорам МГУ к музейному хранилищу. Дождь перестал, и на улице начало парить – по пути в университет Егор основательно взмок.
У двери в хранилище стояли сотрудники и два охранника. Отец со скучающим видом ждал возле окна.
Выяснилось, что полчаса назад Никон Ефимович явился в хранилище и стал ругаться с работником, который наводил там порядок. Махая тростью, отец свалил со стеллажей пару коробок и опрокинул ящик, в котором были семена полбы из Египта первых веков нашей эры.
Слушая рассказ охранника, Егор только моргал. И вдруг большая ладонь Анжелы Прохоровны упала ему на плечо. С силой сдавила.
…Он ехал на заднем сиденье такси с отцом, вдыхая вонь его пота. Водитель чавкал солёным арахисом. Отец с хрипотцой дышал, сглатывая слюну. Егор смотрел на руки. Пальцы словно проступали сквозь белёсую дымку. Вибрировали, точно по ним бежал ток.
Такси остановилось у коттеджа. Егор выбрался, забыв расплатиться, и таксист прикрикнул на него. Дав ему денег, Егор подошёл к отцу. Из прорехи в тучах выглянуло солнце. Оно брызнуло красным на лицо Никона Ефимовича, и на нём как будто скривилась улыбка.
Егор закричал отцу, что тот всех достал. Он ничего не понимает, у него сотрясение, и ведёт он себя как психопат. Позорит их фамилию. Когда его привезли из Индии, Анжела Прохоровна сказала, что Егору надо следить за ним, поселить у себя. Но он ведь мешает ему работать. Из-за него Егор не защитит докторскую. Ему не станут нормально платить, он не сумеет рассчитаться за коттедж, не обеспечит ребёнка и Лиду – потеряет их из-за него.
Он тряс отца за грудки, голова Никона Ефимовича болталась, и вдруг Егор осознал, как же неимоверно отец похудел.

Утром отец пропал и больше не возвращался. А спустя две недели в Журнале социологии и социальной антропологии вышла его статья.
Из неё стало известно, что пять с лишним лет отец занимался изучением питания людей в разные эпохи в разных странах. От Вавилона и Древнего Египта до Канады и России наших дней. Никон Ефимович одну за другой перебирал все старинные надписи, которые могли бы сообщить о рационе как простолюдинов, так и знати, а также систематизировал данные по продуктовым корзинам в более поздние века.
В итоге он пришёл к выводу, что количество потребляемой людьми пищи век от века росло. И к двадцать первому столетию оно стало чрезмерным.
Ни много ни мало – увеличилось в пять с половиной раз.
(Как такое возможно? – поразился Егор. – Ну в два… ну в три раза, при свободном доступе к любой еде. Но в пять с половиной раз!..)
Вначале Никон Ефимович предположил, что дело в упавшей питательности злаков, овощей и фруктов. Но после лабораторного анализа древних зёрен, он эту версию отверг. (Егор подумал, что скандал в хранилище был лишь прикрытием для того, чтобы стянуть пару образцов вдобавок к уже изученным).
Затем Никон Ефимович решил, что дело в изменении вида homo sapience. Но что это: эволюция или деградация – он определить не мог. Однако сам факт трансформаций в пищеварительном тракте и системе обмена веществ был вполне допустим. Это подтвердили несколько физиологов и микробиологов. (Егор удивился, как много учёных отец смог привлечь к исследованию).
Далее в статье был дан график экспоненциальной кривой, взмывающей вверх. Судя по нему, в ближайшие двадцать лет потребление пищи одним человеком увеличится в полтора–два раза. Исходя из этого, Никон Ефимович сделал неприятный прогноз.
Невзирая на увеличение площадей ГМО-посевов, пищевой коллапс в мире не прекратится. Уже теперь во многих уголках планеты люди гибнут от голода, и число их будет расти. Также продолжат распространяться каннибализм и войны за еду.
Что касается богатых жителей столиц, то единственным средством избежать им чувства голода станут капельницы. Их придётся носить на себе, чтобы питательный раствор вливался в кровь непрерывно.
В итоге, по всей видимости, на земле родится абсолютно другое общество. С новыми традициями, культурой и этикой. Что оно будет из себя представлять, можно лишь догадываться, но ясно одно. Для нас оно будет чем-то по-настоящему чудовищным.
К статье прилагалась ссылка на rar-архив. В нём лежали все собранные Никоном Ефимовичем данные. Фото древних меню, заключения экспертиз, дневник исследований и другие материалы. Егор успел скачать архив прежде, чем его удалили из сети.
Статью процитировали в паре-тройке газет, на каком-то англоязычном интернет-ресурсе, и на этом всё кончилось. Разве что Натан Галкинд из МГУ вспомнил на радио "Эхо Москвы" об эксцентричном археологе, который, выйдя на пенсию, вздумал побаловаться. Заявил, что, дескать, год от года люди кушают всё больше. Но на самом деле это, разумеется, ерунда. Во все времена люди кушали примерно одинаково. Ибо человеческая, да и вообще земная, природа не так-то легко меняется.

Над Корбой шёл снег. Он опускался в дым химических фабрик и нефтезавода, красился в серовато-рыжий и, не касаясь земли, таял. За последние три зимы снегопад в северных и восточных штатах Индии хотя бы раз, но случался.
Егор переступил порог бара и посмотрел по сторонам. За стойкой мрачно пила пиво группка работяг-индусов. Перед ними стояло блюдо с мясом в чёрном соусе. Из приёмника звучала песня на арабском.
За угловым столом, выпрямив спину, потягивал виски отец. Когда Егор сел напротив, отец скользнул взглядом по его впалым небритым щекам, задумался и кивнул.
– Сколько лет, – приветствовал он. – Как Лида?
– Родила.
– А диссертация?
– Допишу когда-нибудь.
Отец хмыкнул и отпил из стакана:
– Это Курчавый подсказал, где меня найти?
Индусы за стойкой повздорили. Один из них ухватился за бутылку и стал ею трясти, угрожая. Бармен что-то ему закричал и указал пальцем на дверь.
– Я думал, – медленно проговорил отец, – раз кровь людей так закисла... То и свойства моего рода закиснут.
Егор отмахнулся:
– Я же здесь… Так что ты планируешь делать дальше?
– Что? Да ждать буду. Пока не поймают и не депортируют в Москву. Я-то знаю, что твоя корова Анжела накатала на меня заявление. Да и хрен с этим, а вот что собираешься делать ты?
Егор пожал плечами.
– Ты ведь в курсе, куда приехал? – отец сощурился и сам ответил. – В курсе… Почти по всей Корбе едят людей. Тут это стало бытовой традицией, гастрономией. Странно – но теперь город быстро растёт. Ты поброди по нему, не бойся. Загляни в закусочные, поговори с местными. Тебе надо всё увидеть самому.
Допив залпом виски, он утёр губы рукавом и с помпой объявил:
– Отсюда всё и начнётся.
А потом тихо добавил:
– Придётся тебе с этим работать.
В окно заглянула корова. Она подумала и лизнула пыльное стекло.