Шева : Хуже всего

бывало ночами.
Предрассветными часами.
Когда наваждение очередного кошмара вдруг спадает, и вместо страшного сна ты опять оказываешься в кровати в своём доме.
Твой взгляд тупо уставился в потолок. По которому лишь изредка пробегают отблески фар редких ночных машин.
В голове обрывочными, туманными клубами еще роятся, тесня друг друга, образы и воспоминания из прерванного сна: гоголевские черти, ведьмы и вурдалаки, страшные зверочеловеки из «Капричос», хичкоковские герои и сюжеты, майклджексоновские зомби, разнообразные дракулы, зловещие мертвецы и прочая нечистая и злая дрянь.
Самое страшное и плохое, что убегая во снах от этой нечисти, непрерывно гонящейся за тобой и пытающейся зарезать, искалечить, убить, ты сам каким-то шестым чувством понимаешь, что ты по праву и за дело находишься в этом ужасе.
Потому что сам нечист.
Нет, не одеждой, кожей, или телом.
Оно сидит внутри тебя.
Оно - не существо, оно - чувство.
Что ты совершил что-то непоправимое. Нехорошее, ненужное, непотребное.
Обидел, оскорбил. Обнажил истинного себя.
Кто-то сказал: в каждом человеке сидит два человека. Один - хороший, второй - говно.
Примерно, как Джекил и Хайд.
Обычно хороший побеждает второго. И он так привыкает к этому, что думает, что так будет всегда. По определению.
А вот херушки.
Достаточно одного дня из трёхсот шестидесяти пяти, чтобы перечеркнуть остальные триста шестьдесят четыре. Да и много дней на годы вперёд.
И условно-волшебная палочка-выручалочка, обычно помогающая тебе, на этот раз не срабатывает.
И сколько ты ни пьёшь, ты трезво и твёрдо осознаешь две вещи: забыть - не получится, и сколько бы ты ни выпил, это ни на йоту не решает твою проблему. А количество выпитого лишь удлиняет и замедляет твоё движение по этой чёртовой ленте Мёбиуса.
Ибо перейти на другую сторону ленты невозможно в принципе.
И ты прекрасно понимаешь, что виноват только ты сам.
Сам. Сам. Сам…
Сука. Тварь. Сволочь.
И нет возврата.
И нет прощения.
Ходы назад все замурованы. Твоим окаменевшим дерьмом.
Остаётся только - двигаться вперёд.
И, может, - пойти в храм, свечку поставить?
А что просить? Что?
Или ничего не просить. А просто - покаяться.

А она спала хорошо. Да и вообще, всё у неё было хорошо.
С глаз будто спала многолетняя пелена, и мир вокруг заиграл, расцвёл многоцветьем красок.
Её любили, ею восхищались. Она радовала других, да и себя.
Благо, поводов было много.
Иногда, только иногда, будто ненароком непонятно откуда взявшееся облачко закрывало солнечный диск, и тогда на какие-то мгновения ей вдруг становилось холодно, зябко, некомфортно, и хлынувшие в голову воспоминания отравляли её существование, отдаваясь нехорошим в сердце и висках.
Хуже всего, когда это случалось на излёте дня, перед отходом ко сну.
И тогда она кусала подушку, чтобы сдержать себя, чтобы не дать окончательно расслабиться и провалиться в колодец воспоминаний и на дне его по-бабски разреветься.
Последнее время всё чаще у неё возникала мысль - надо пойти в храм, поставить свечку.
Но что-то сдерживало её.
Она долго не могла понять - что?
А потом вдруг её осенило.
Она не знала, что просить.
Чтобы вернуть всё? Но всё - это горечь и боль.
Чтобы забыть его окончательно? Но это значит забыть, отказаться навек от того хорошего, светлого, настоящего, доброго, что было между ними.
Но потом, как-то проснувшись поутру, она вдруг поняла, с чем надо идти в храм.
Просить простить.
Ибо не ведал он, что творил.

Кто-то высоко вверху, смотрящий за всем этим и многим другим сверху, свысока горько усмехался в бороду: хуже всего - когда жрать нечего, когда ты болен, когда с близкими беда, когда тебя покалечило, руку-ногу оторвало, глаз выбило, или убило, случайно, - шальной пулей, осколками взрыва, мусульманским мачете, наездом автомобиля, под завалами дома…
Эх, молодо-зелено.

Но потом, то ли вспомнив себя молодым, то ли…Бог знает, что он вспомнил, но он взял и свёл их, даже столкнул возле аналоя.
В один день, в одно и то же время.
Совершенно случайно.
Бывает же так в жизни.
Наверное.