Ромка Кактус : Волхвы (Конкурс)

Волхвы под ёлкой, блядь. Декоративная живопись в технике «Оливье». И что за ель, что за шишечки на ней. Ёбнешься от таких шишечек или вовсе с ума спятишь. Колбасные шкурки и прокисшие, липкие носки украшали новогоднее дерево по всему периметру охуенных хвойных лап ея. А вокруг дерева, куда ни плюнь, волхвы, волхвы и их эманации. И их жертвенный взгляд, обращённый на самое дно загодя опорожнённой посуды. Взгляд, от которого столбенеет текущая в жилах моча и обои отходят от стен в тех местах, где ещё не успели.

Это был знаменитый бомжатник по адресу Академика Блевотина дом сорок пять. Квартира номер шесть, известная среди жильцов скверной репутацией за то, что крутили в ней по ночам подозрительно космополитного Шуберта вместо посконно-патриотического Михаила Круга.

– Да идите вы на хуй со своими салютами! – скороговоркой пропел беззубый двадцатилетний старец Мелькиор. – Пидорги. Уёбища. Хуесосишки. Дайте сдохнуть, блядь, без этой буффонады и проч.

Бальтасар глумливо икал, обратив внутренний взор на тяжкое состояние общей культуры некогда прямоходящей падали, в которую ритуально обращался в ночь на первое января каждый достигший юридического совершеннолетия россиянин. Звёзды сивушного откровения сливались в могучий золотой поток, который влёк его мятежный дух сквозь дебри доморощенной софистики к невиданным безднам метафизического миропонимания.

– Человек… – произнёс он, подняв указательный палец в воздух.

И завис надолго, если не навсегда, но икота продолжала пунктиром вычерчивать контур мысли, вторя нездешним гармониям музыки сфер.

В прокуренной герметичной атмосфере клубились такие сумерки, что выжить в них – выжить и благоденствовать – могла разве что плесень и подобные ей по организации формы сознания.

– Всё, что осталось у русского человека, он сжигает в огне фейерверка, – сказал Мелькиор. – Чтоб весь мир знал, что долбоёб он, и радовался вместе с ним. А я чуда всегда ждал, а не ебучих кислых мандаринов по скидке в «Пятёрочке».
– Будет тебе чудо, олень, – ответствовал откуда-то из преисподней предбанника голос Каспара. – Только заткнись и не юродствуй. Я не для того столько лет растил свою печень, чтоб выслушивать панегирики.
– Где ты был? – спросил Бальтасар, прибегнув к языку икоты.
– Чума в обе ваши ленивые жопы. Пока вы немотствовали и ждали чуда, надеясь, я на последние шиши раздобыл премиального стеклоочистителя.
– Бог ты мой! – воскликнул Мелькиор. – Не всё ещё потеряно для этой земли.

Каспар раздевался, роняя на пол зимнюю рванину, сморкался, заунывно пердел и мысленно прелюбодействовал со Священным Писанием, начиняя его тайными скабрезными интерпретациями.

Когда он вошёл в комнату с пятилитровой бутылью, прижатой к самому пузу, ангелы расселись на ветках новогодней ели среди тухлых носков, а на вершине дерева замигала подбитым глазом путеводная звездень.

– Ну, други, – сказал Каспар, поднимая чашу, – выпьем.
– Скажи тост, – сказал и Мелькиор, и вторивший ему со дна утробы своей Бальтасар.
– Нет у нас телевизора, но есть достоинство и понимание. Понимание всего. И светлая благодать… А в телевизоре, который мы в состоянии предвосхитить силой творческого воображения, сейчас Он. Благовествует о грядущих днях, отпуская минувшее. Многие испытания прошли мы с Ним рука об рука, а сколько ещё предстоит. Плоть не выдержит и падёт, но душа, очищенная мукой, вознесётся превыше новейшего российского бомбардировщика прямиком в…
– Ну нахуй! – сказал Мелькиор. – Я не могу так пить, мне смешно, хотя должно быть грустно.
– Просто ты ещё не готов, друг мой, – сказал Каспар, улыбаясь пустым ртом. – Ты заблуждаешься, считая, что достиг всего и всё изведал. Представь, Он будет с нами и после перехода. Теперь Он вечно будет с нами – не только в телевизоре, но всюду и везде.

Они чокнулись и выпили. За окном шла война. Небо рушилось под натиском пальбы.

Умерли с перепою. Нет, этим никого не удивишь. Это не святость, а рутина и серые будни. Трупы волхвов, озаряемые внутренней мглою, поднялись на истощенные затяжным недоеданием нижние ноги. Костлявыми руками выломали замок никудышной двери. Они вышли на улицу, где ещё звучали взрывы петард, и набросились на гуляющих, разрывая их плоть, рыча и проклиная продажную либеральную критику. Прохожие накинулись на них с не меньшим остервенением, и скоро всё было кончено.