Юраан : Тили-тили-бом

- Папа, спой мне песенку… - Алиса ворочается под одеялом, укрывшись с головой. Видны только хитрющие глазенки в оставленной щели. Глаза и часть уха любимого медвежонка.
Мужчина садится на постель рядом, поправляет складки простыни рядом с собой.
- О чём, солнышко?
- Помнишь, про - он тебя поймает?
Алиса немного картавит, одеяло заглушает её сонный голос. Получается «пгоонтепяпаймайе».
В комнате горит только ночник, в углах лежат густые тени, а дед Мороз на висящей картинке кажется нахмурившимся. Он явно недоволен чем-то своим, волшебным.
- Тили-тили-бом, закрой глаза скорее, кто-то ходит за окном и стучится в двери…
Голос у мужчины глуховатый, словно он напевает через повязку на лице. Музыкальности ему тоже не хватает, да он и не старается её достичь.
Девочка начинает сопеть, но видно, что она по-прежнему смотрит на отца.
- Тили-тили-бом, кричит ночная птица. Он уже пробрался в дом к тем, кому не спится.
Мужчина затихает и немного молчит:
- Уже давно пора спать, доча. Мы и так без мамы заигрались, ночь на дворе.
- А когда уже приедет мама?
Алиса высовывает голову из-под одеяла. Тонкие светлые волосы рассыпаются на подушку. Она вытаскивает медвежонка и кладет рядом с лицом.
- Наверное, к выходным.
Мужчина слегка морщится, словно у него болит что-то. Или – потому, что этот вопрос ему неприятен. И ответ тоже. Сам он сейчас очень похож на деда Мороза со стены – так же нахмурен.
- Выходные – это в субботу? – Алиса говорит это совсем невнятно. Глаза сами собой закрываются, и уточнения она уже не слышит.
- Да, солнышко, в субботу.
Мужчина сидит еще немного рядом с дочерью, слушая невесомое дыхание. За окном тихо посвистывает ветер. Конец декабря, ничего удивительного: и ветер, и снежные змейки по угловатым сугробам, и холод. Скоро придёт время праздника, но на душе у мужчины совсем не весело.
Он тихо встает, стараясь не скрипнуть кроватью, гасит ночник и выходит из комнаты. Дед Мороз без подсветки превращается в неровное пятно, а шторы наливаются желтым светом от фонаря снаружи. На полу причудливой горкой застыли игрушки.

В его спальне всё по-прежнему: молчаливый телевизор с очередной долиной Серенгети. Стадо зебр в своем поиске пищи, лев крупным планом – в поиске зебр. Жизнь и смерть без звука и запаха.
Мужчина проверяет телефон. Ни звонков, ни сообщений. Тишина и жутковатая пустота две недели. Ему страшно, но он старается не показать это никому. Даже самому себе. Прежде всего – самому себе. Она не могла просто бросить их с Алисой. Его – ещё может быть, вряд ли, но дочку?..
Мужчина достает из шкафчика поднос. На нём квадратная темная бутылка и стакан. По стакану бегут сполохи, отражение зебр на экране. На кухне часы начинают мерно отбивать удары. Много. Полночь, что ли? Тринадцать дней Наташиного отсутствия. Теперь уже – четырнадцать.
Телевизор мигает и в углу экрана появляется квадрат видеозвонка. На крыльце перед его дверью стоит кто-то, закутанный в плащ с капюшоном. В руке длинная палка. Или что это?
- Да? – спрашивает мужчина, нажав кнопку на пульте телевизора.
- Данила Борисович? Это я, Саша, - фигура откидывает капюшон и поднимает лицо к глазку камеры над входной дверью. – Откройте, пожалуйста!
Соседка. Через два дома. Вроде, подружка жены, иногда заходила, если он не ошибается. Что ей сейчас-то?
- Да, Александра, - мужчина с досадой отставляет поднос в сторону. – Минуту.
Он идет по длинному коридору к входной двери. Верхний. Нижний. Засов.
Саша вся в снегу – плащ, отброшенный капюшон, вьющиеся черные волосы. Даже на фонаре с длинной ручкой, который она держит – белая сыпь снежинок. В дверной проем сразу начинает лететь целая армада застывшей воды, превращаясь по дороге в капли.
- Заходите, заходите! – торопит соседку мужчина и торопливо захлопывает дверь. – Чаю хотите?
От нее доносится смешанный аромат духов и крепкой выпивки.
Она пьяная, что ли?
- Лучше бы коньяка, - слегка растягивая слова, отвечает Саша. Она кладет фонарь прямо на пол, звякнув о плитку, себе под ноги, и снимает плащ. – Где можно повесить?
- Давайте, я… поухаживаю, - с заминкой отвечает мужчина, принимая одежду. – Коньяк – так коньяк. Кстати, сам собирался. Прошу на кухню!

На широком столе та самая квадратная бутылка, стакан со своим близнецом и пара сиротливых блюдец – дольки лимона, горсть конфет. Подсвечивать телевизором при гостье как-то неловко, поэтому горит верхний свет – цепочка ярких точек в фигурном, изломами, потолке. При свете видно, что соседка изрядно пьяна.
- Простите меня за беспокойство, Данила Борисович, - громко говорит Саша. – Шла по поселку, гуляла. Смотрю, а у вас свет горит. Надеюсь, не разбудила…
Слова повисают в воздухе, как дым от сигареты. Мужчина молчит, отпивая глоток за глотком. Сдерживаясь, чтобы не махнуть залпом. А потом вскочить и наорать. Или – лучше – подраться. Да только с кем и зачем?!
- Всё в порядке, - опуская стакан, в котором, на удивление, ещё что-то остается на донышке, говорит мужчина. – Алису только уложил, а сам, конечно, нет… Рано ещё. Вам Наталья не звонила?
- Нет, Данила Борисович, что вы! Конечно, нет. Я бы сразу сказала, я же понимаю, все знают, что вы её ищете. От полиции ничего?
- Ничего… - эхом отвечает мужчина и доливает поровну себе и соседке, хотя она сделала от силы пару глотков. – Вчера звонил. Без толку это всё. Даже машину найти не могут.
- Держитесь! Она вернётся. Вы знаете – я вам всегда так завидовала. Вам с Наташей. Плохое чувство, но я должна сказать обязательно. У нас в посёлке сколько домов?
- Сорок, - машинально отвечает мужчина. Коньяк теплыми комками спускается ниже, от горла куда-то в глубину груди, потом дальше и дальше. – Сорок. И пост охраны, конечно. Считайте, сорок один.
- Охрана не в счет, они на работе. Работнички… И везде люди, - словно подхватив его перечисление, откликается Саша. – Разные. У одних есть дети, но нет любви. У других есть всё, но они жалуются на здоровье. Третьи ни на что не жалуются, но по их сжатым губам видно, что им плохо. Постоянно или время от времени – это не важно. У нас вот детей нет. Не было и не будет. А у вас всегда и всё было так хорошо!.. Деньги, дочка, здоровье. Любовь.
Она запинается на последнем слове. Вся красная от выпитого, глаза белыми искрами отражают свет с потолка.
- Вы, Александра, это всё к чему? – вынужденный поддерживать беседу, отвечает мужчина.
На самом деле ему - плевать. Сорок. Сорок один. Сжатые губы, не сжатые. Больные, здоровые. Охрана, у которых даже камера на въезде не работала в ТОТ день. Да хоть все передохнут в момент, плевать! Где Наташа? Почему она не позвонила – хоть раз, хотя бы ради Алисы?!
- Я просто обязана была к вам придти и сказать это.
Саша замолкает. Из неё словно выпускают излишки воздуха, она начинает горбиться и как-то оседает на своём стуле.
- Зачем?
- Вы с моим мужем знакомы? – вопросом на вопрос отвечает гостья.
- Признаться, нет. Или да? Не помню. При чём тут он?
- Он вам с Наташей тоже сначала завидовал. – Саша начинает мять пальцами дольку лимона, сок капает на её колени, но она ничего не замечает. – А потом как-то раз – и перестал. Представляете?
Помолчав, Саша добавляет:
- Мой муж с ней встречался, Данила Борисович.
Она роняет лимон на стол и тянется к коньяку, но натыкается на руку мужчины, накрывшего стакан ладонью.
Часы негромко отбивают четверть часа.
- С этого места поподробнее, - очень спокойно и очень тихо говорит хозяин.
- Он с ней спал, - так же тихо отвечает Саша и поднимает на него глаза. Пьяный черный омут с льдинками внутри. – Он, сука, спал с Наташей. И они вместе сбежали от вас. От Алисы. От меня…
Мужчина убирает ладонь со стакана и приказывает:
- Выпейте ещё и расскажите. Всё, что знаете.
Голос его не дрожит, он по-прежнему тих и очень спокоен, но где-то в глубине прорезается шорох стали.
Саша роется в кармане джинсов и вытаскивает помятую бумажку, криво вырванную из ежедневника.
- Читайте…

«Алекса! Я не хочу делать всё молча, чтобы ты меня потом искала годами. Мы с Н.З. решили уехать из страны. Вместе. Наверное, это и есть любовь всей жизни. Деньги я поделил, твои оставил дома в сейфе. Голодать не будешь. Фирма по бумагам и так на тебя, руководством займется Петренко. Прости, что всё так вышло. Владимир».

Мужчина долго разглаживает пальцами записку:
- Владимир – это ваш муж? Понятно… Но почему Н.З. – это Наташа? Она же Сергеевна. Фамилия у нас на другую букву. Даже её девичья – не подходит.
- Это наша семейная шутка, - говорит Саша и залпом выпивает остатки коньяка. – Когда мы все поселились здесь, я однажды назвала её при муже Натаха-задавака. Мы с ней и знакомы не были, и мне так показалось. С тех пор так и шутили, пока… Пока…
Гостья замолкает и смотрит остановившимся взглядом куда-то в угол кухни, между холодильником и тумбой. Потом в голове у неё кто-то главный из пьяных тараканов снимает мозг с паузы:
- Пока они не уехали вместе.
Мужчина молча смотрит в записку. Кроме тихого шелеста часов, на кухне больше ни звука. Потом он разливает на двоих остатки коньяка и начинает тихо напевать:
- Тили-тили-бом, ты слышишь, кто-то рядом? Притаился за углом и пронзает взглядом…
- Что? – словно очнувшись, переспрашивает Саша. Она явно засыпает сидя.
- Ничего, ничего… Песня такая. Надо вас домой проводить.
- А? Да, да. Конечно, я сейчас. Только выпьем ещё, и мне в туалет надо. Простите, что так, я и сама уже…
- Пейте, - равнодушно отвечает мужчина и снова читает записку. Буквы немного дрожат перед глазами. – Писал точно муж?
Саша кивает, держа стакан уже двумя руками, но всё равно проливает несколько капель на свитер.

Через полчаса на улице становится ещё холоднее. Одна радость, что ветер притих. Данила Борисович помогает Саше спуститься с крыльца. Её заметно шатает. Фонарь приходится нести ему, да это и к лучшему – потеряет ещё.
Дом соседки оказывается не через два, а через четыре от его, в конце улицы. Дальше только забор с ажурной проволокой поверху и лес. Километров на десять сплошной лес, засыпанный снегом и спящий в ожидании весны.
- У вас ключи где?
Саша мотает головой, словно отрицает что-то без слов, с трудом лезет в карман и достает связку.
- Собаки нет?
Соседка пьяно пожимает плечами. Понимая, что от неё вряд ли что-то можно добиться, мужчина перебирает ключи. Вот эта таблетка – явно от калитки. Да, так и есть. Дальше проще. Темный, без единого огонька дом нависает над ними, силуэтом вырезанный в небе. Белые даже в темноте только гаражные ворота. В стороне темнеют сарай и баня, брошенные своим хозяином.
Открыв дверь, он почти волоком затаскивает туда засыпающую на глазах женщину. Шарит рукой по стене, натыкается на выключатель. Ага, посадить её на пуфик, как придётся прислонить к стене, и разуться самому. Захлопнув дверь, мужчина ставит в угол ненужный больше фонарь.
Взгляд его цепляется за висящую на крючке сумочку. Такая же была у Наташи. Он машинально открывает её и видит кошелек жены. Не перепутаешь – сам дарил на прошлый новый год, красный с белым Fendi. Внутри деньги и права. Фото Алиски в пластиковом кармане. Во втором - общее фото со дня рождения летом.
Он, едва не ломая крючок, срывает сумочку и рывком высыпает всё на пол. Тяжело падает связка ключей. ЕЁ ключей от ИХ дома. Разлетаются веером квитанции, какие-то чеки, несколько монет. Красной лягушкой выскакивает и шлепается загранпаспорт.
- Где… она? – страшным шепотом спрашивает мужчина у Саши. Хватает её за плечи и начинает трясти. – Где Наташка?!
Он уже кричит в голос, но соседка не слышит. Мотается в руках, как поломанная кукла и норовит упасть набок. Он начинает бить её по щекам, одной рукой, придерживая второй, чтобы не свалилась.
Саша открывает мутные глаза и глупо улыбается:
- Я дома, что ли? Странно.
Она пытается закрыть глаза и отключиться, но мужчина не дает этого сделать. Он опять лупит её по щекам, тычет кулаком в грудь:
- Где моя жена???
- А-а-а, жена? – вяло переспрашивает соседка. – В подвале, конечно. Натаха-задавака, что ли? Ну, там она, там… Сперва я мужа отравила, потом её. Хотела на мужа всё свалить, да. Уехали и уехали, дело житейское… Чтобы Володьку не искали, пришлось и её. Записку написала. А они и знакомы-то не были!
Саша пьяно смеется и смотрит на мужчину. Он не видит ничего, кроме паспорта, лежащего на полу. Раскрывшегося в падении на фотографии жены.

Тили-тили-бом, всё скроет ночь немая. За тобой крадется он и вот-вот поймает…